* * *
Человек я закрытого типа,
Маскирующий сущность свою,
Существую неброско и тихо,
В ресторанах посуду не бью.
Не трудясь на общественной ниве,
Промышляя на частных полях,
Я с рожденья в любом коллективе
На четвертых и пятых ролях.
Сексуален, по отзывам, в меру,
(тут поправка на длительный стаж),
Но при этом, заметьте, гетеро,
Что сегодня почти эпатаж.
По ночам, имитируя тягу
К демонстрации снов наяву,
Покрываю словами бумагу
И к утру с наслаждением рву.
Родом я из советских плебеев,
Неизбывных в труде и в бою.
Есть сосед у меня Конобеев,
Я с ним водку по пятницам пью.
Над собой не имеючи крыши,
От судьбы снисхожденья не жду,
Из народа, как некогда вышел,
Так с тех пор все иду и иду.
* * *
То ли старость на подходе,
То ли кризис мировой,
То ли дело тут в погоде,
То ли что-то с головой,
Но, куда я ни поеду
И куда я ни пойду,
Сам с собой всегда беседу
Постоянную веду.
И на суше, и на море,
И на кухне у плиты
Сам с собой о чем-то спорю
Горячо, до хрипоты.
А бывает, сам с собою,
Как закончатся слова,
Дохожу до мордобоя,
Закатавши рукава.
А потом себя под руки
Сам в милицию веду
И кричу: "Пустите, суки!”,
Упираясь на ходу.
Так что, если вы когда-то
Где-то встретитесь со мной,
То советую, ребята,
Обойти нас стороной.
* * *
Ноктюрны, значит, говоришь, котурны,
Хайдеггер, говоришь, Рембо с Ли Бо,
А вот, к примеру, харкнуть мимо урны
Тебе, признайся, было бы слабо?
А мне так нет. И пусть мы антиподы,
И сколь меня ты не считай жлобом,
Но я хозяин собственной свободы,
А ты своей так и помрешь – рабом.
* * *
Я по музеям не ходок —
Меня искусство напрягает.
И все ж по сердцу холодок,
Нет-нет, порой, да пробегает.
Как, помню, потрясло меня
До основания когда-то
Купанье красного коня
На фоне черного квадрата.
То было в центре Помпиду,
Где в павильоне "Пчеловодство”
У всех буквально на виду
Творилось, прямо скажем, скотство.
Там вместо чистой красоты,
Добра, гармонии и лада
Благоухали зла цветы —
Продукт духовного распада.
По мозгу пробежала дрожь —
Во что же верить мне отныне?
Ужели Репин им не гож?
А как же "Золотая рожь” —
Илья, Алеша и Добрыня?
Я пережил культурный шок —
Кумиров свергли с пьедестала
И стало мне нехорошо,
Скажу вам больше, плохо стало.
И сколько авангарда мир
Постичь с тех пор я ни старался,
Кто там Кузьма, кто Казимир,
Так до конца не разобрался.
* * *
Что-то не вставляет Мураками,
И не прет от группы «Ленинград»,
Так вот и помрем мы дураками,
Тыкаясь по жизни наугад.
Друг мой милый и бесценный даже,
Может, будя лапками сучить,
В этом историческом пейзаже
Без бинокля нас не различить.
Интеллектуальные калеки,
Смолоду небыстрые умом,
Мы с тобою в том застряли веке,
И в глазу у этого бельмом.
Тут иная младость зажигает
И, рискуя дом спалить дотла,
От стола беззлобно нас шугает,
Не для нас накрытого стола.
* * *
Приговоренный к низшей мере,
Стремясь к ничтожному нулю,
Я не во что уже не верю
И никого уж не люблю.
А ведь когда-то было – верил
И даже, помнится, любил,
И в женщин взор свой страстный перил,
И на столе чечетку бил.
Гулял, как падла, по буфету,
Пуляя пробки в потолок,
Однажды, помню, марафету
Мне Блок в "Собаку” приволок.
И, пьяных слез не вытирая,
Мы в предрассветной сизой мгле
Блаженство испытали рая,
Зизи купая в божоле.
А как мы с Анненским напились,
Хоть он до этого ни-ни,
А как с Ахматовой сцепились
За том потрепанный Парни.
Ну что тут скажешь? Были люди,
Не то что нынешняя шваль.
Я вспоминаю, как о чуде,
О них сквозь черную вуаль.
Где грезофарсы? Где фиакры?
Где песни нежных лорелей?
Одни сплошные симулякры
Толпою прут из всех щелей.
Филологическая перхоть
Сегодня встала у руля.
А ей, чем дискурсами перхать,
Поэтов надо б короля
Избрать, как мы тогда Ерему,
Который, не гляди, что пьян,
Но сквозь бухую полудрему
Проник в загадку инь и ян,
Пришел к конечному итогу,
Мух обособив от котлет,
И, запахнувшись гордо в тогу,
Замолк на долгих двадцать лет.
Постиг он главный принцип дзена
Умом, заточенным, как нож:
"Мысль несказанная бесценна,
Мысль изреченная есть ложь”.
Но не питай иллюзий, Саша:
Народ до дзена не дорос.
Им эта по фигу параша,
Им этот по херу мороз.
…Тут заглянул на днях в ОГИ я,
Стремясь найти себе приют,
Так там настолько все другие,
Что даже баб своих не бьют.
* * *
Писатель редко умывается,
Он волосат и бородат,
Во что попало одевается
И с раннего утра поддат.
Славянофил он или западник,
Прозаик или же поэт –
Его легко узнать по запаху,
А вкуса там и близко нет.
* * *
Ты слышишь, скребется заря у ворот,
Хорош уже мять простыню.
Вставай, поднимайся, безвольный урод,
Навстречу грядущему дню.
Фабричный гудок протрубил за окном,
Говяд пробудились стада,
Вставай же –
пусть даже в исподнем одном –
На подвиг борьбы и труда.
Довольно давить безмятежно клопа
В объятиях сладкого сна,
Ты ж нации совесть сегодня, n'est-ce pas?
С тобой лишь воспрянет она.
На то тебе лиру Господь и вручал,
Чтоб ты ей рассеивал мрак.
Уж трижды петух за окном прокричал
И свистнул четырежды рак.
Собрав по сусекам былой креатив,
Вставай, разрази тебя гром,
Вселенского зла выходи супротив
В обнимку с вселенским добром.
Пока твой густой, переливчатый храп
Разносится мирно окрест,
Борзеет тиран, сатанеет сатрап,
Невинность влекут под арест.
Но ржет у крыльца в неизменном пальто
Твой конь, благородный Пегас,
Ведь если не вы, то считай и никто,
Одна лишь надежда – на вас.
* * *
Александр Сергеич, в ту давнюю ночку,
Уж в каком не припомню лохматом году,
Как стянул я у Вас ту злосчастную строчку,
Так кривою дорожкой с тех пор и иду.
Все тяну и тяну по давнишней привычке,
Как и начал когда-то прыщавым юнцом.
Ты бы, — мне говорят, — хоть бы ставил кавычки
Или сноску давал, да и дело с концом.
Заигрался, наверное, в эту игру я,
Под красивым нерусским названьем "центон”,
Но попробуй-ка там проживи, не воруя,
Где поэзии храм превратили в притон.
Александр Сергеич, имеете право,
Если д‘елать Вам нечего больше в раю,
Обратиться по этому поводу в РАО,
Чтобы было понятней, я сноску даю1.
Ну а то, что растырили Вас на цитаты,
Так вольно же Вам было Пегаса седлать,
И выходит, что сами кругом виноваты,
И за это примите мое "исполать”.
Пусть коллеги меня меж собою осудят,
Но у них и самих тоже рыло в пуху,
А от Вас, чаю я, все равно не убудет,
На заоблачном Вашем, почтенном верху.
ГОТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Есть в графском парке черный пруд…
Юрий Ряшенцев
Теряя голову и обувь на ходу,
Поочередно все с себя срывая,
Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду,
Суицидальных планов не скрывая.
Не различить ее бессвязных фраз,
Обрывки их едва доносит ветер,
С ней так случается примерно восемь раз
В году, когда она за разум не в ответе.
С крыльца за нею наблюдает старый граф,
Из "Сильвы” про себя мотив мурлыча,
Давно супруги опостылел графу нрав,
К тому ж он сноб и не любитель кича.
"Хотя и нервный выдался денек, –
Он думает, – но все пока идет недурно”.
Меж тем графиня, вдруг споткнувшись о пенек,
На землю падает и там рыдает бурно.
"И в этот раз, похоже, недолет, –
Бормочет граф, скривившись от досады, –
Ужель опять ее Господь не заберет
В свои чертоги, полные прохлады?
Любовный пыл во мне давно уже ослаб,
Нет прежней силы в признаках первичных,
Меня мутит и от простых-то, если честно, баб,
Так что уж говорить про истеричных…”
Но тут с земли графиня, отрыдав,
Встает и к дому направляет шаг неверный,
Где с каменным лицом ее встречает молча граф,
Кляня в душе свой жребий непомерный.
Счастливый без пяти минут вдовец,
Лишь в двух шагах он был от доли лучшей,
Но нерушимый двух союз сердец
Разрушить помешал несчастный случай.
Когда бы не треклятый тот пенек,
Что так некстати на пути попался,
Как был бы граф теперь прекрасно одинок,
Как скорби он вольготно б предавался.
…Уж минул век с поры далекой той,
Покоится их прах под сенью пиний,
Лежат они под тяжкою плитой,
Плющом кладбищенским картинно обвитой, –
Несчастный граф с неистовой графиней.
Но, как и прежде, восемь раз в году,
Сорвавшись с места, словно по тревоге,
Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду,
Срывая с криком саван по дороге.
* * *
Суровых лет своих на склоне,
В преддверье рокового дня,
Все чаще думаю о клоне —
Достойной копии меня.
Мне без напарника херово
На долгом творческом пути,
Пошли же мне, Господь, второго,
(Андрей Андреевич, прости!).
Чтоб он вобрал в себя всецело
Мои фамильные черты —
Могучий дух, тугое тело
Плюс гений чистой красоты.
Чтоб не аншлаговским приколом
Он пиплу щекотал ноздрю,
Но жег сердца людей глаголом
И славил новую зарю.
Чтоб бил он в колокол, как Герцен,
Чтоб как Валуев бил он в лоб,
Чтоб мог его я с легким сердцем
Благословить, сходя во гроб.
ДОДЕ, БАЛЬЗАК И АВТОЗАК
На днях я наблюдал из автозака,
В лучей закатных вычурной игре,
Как закатали мусора Бальзака,
Причем, не просто де, но Оноре.
А вслед за ним в лучах последних солнца,
Ногою отоварив по балде,
Они упаковали и Альфонса,
Но в не привычном смысле, а Доде.
Отдавши дань традициям лицейским,
Которым с юных лет привержен был:
- Друзья,- я обратился к полицейским,
- Умерьте охранительный свой пыл.
Мы как-никак живем в столичном граде,
Среди цивилизованных людей,
Неверно лишь к Уваровской триаде
Сводить многообразие идей.
В вас порча сталинизма не изжита,
Вот, что я вам замечу, господа,
Того гляди вы и Андре так Жида,
Свинтите, как последнего жида.
Мне ваша импонирует готовность,
Отстаивать уклад исконный наш,
Но существует, все-таки, духовность.
- Тут старший мне сказал: - отзынь, папаш,
Коли не хочешь получить по репе,
То лучше мозги не долби тут мне,
И потянулся к той духовной скрепе,
Что у него висела на ремне.
_________________________________________
Об авторе:
ИГОРЬ ИРТЕНЬЕВ
Родился в Москве. Закончил ЛИКИ и Высшие театральные курсы. Писать начал после тридцати лет. В 1979 году дебютировал в «Литературной России» рассказом «Трансцендент в трамвае». Работал на телевидении, в газете «Московский комсомолец». С 1993 по 2003 год был главным редактором иронического журнала «Магазин Жванецкого». Член Союза журналистов СССР, Союза Писателей СССР (1991), исполкома Русского ПЕН-центра. Был президентом Московского клуба «Поэзия» (с 1986). Автор более двадцати книг.
скачать dle 12.1
