ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Василий Кондратьев. НАРЕЧИЕ СТРАНСТВИЙ

Василий Кондратьев. НАРЕЧИЕ СТРАНСТВИЙ



 

ЦЕНИТЕЛЬ ПУСТЫНИ

                  — Хватило бы по-другому назвать эту вещь.
                                                                              Б. Виан

Он знал, что имя, которое мог себе вспомнить,
было в камне. Ничто, кроме того,
не могло быть свидетельством. От этого он избегал кладбищ.

Его пальцы пеплом легли на плечо,
горячий вечер колодцев, несло-
мленный ветер встречи.
                                     Реинкарнация собрала ткани,
перерожденные, как облик мысли.
Природа, вдвое обратившись, соединилась зрением.
Столовых гор мерцало серебро, и вспыхивал хрусталь
на белой скатерти, стесненный не кровью,
а среди чайных роз. Здесь черная
отметина:
               «Тревога о любви застыла, как в стекле
сентиментальный автомат. Ничто неповторимо,
но вспоминается по-прежнему. Несчисленная череда дробится,
и множит свет случайных отражений
крик петуха. Так ты смотрел в окне рассвет,
который не вернется звать, и — не обман
сбывающихся впечатлений. Сумеречный обмен скреплен
                                                                      и гаснет».

Он рассуждал о настоящем. Он понимал
события и их загадочные смыслы в терминах
элементарной оптики раскладывал на картах.
Ветер, легчайший спутник наслаждений, сквозил со взморья.
Не могло бы
так показаться, чтобы получились бредом
холодной камеры невнятный свет
и линии коммуникаций,
                               подземные источники его
примерной элегантности?
Шум систолического света гаснет.
Он видит воздух, необъятный его суждению.

 


* * *

Даль, в пределах воображению

приближение манит. Камень, брошенный взгляду

на дороге, лангуст. Крест стоять. Чаши сошлись
в равновесии. Дыры звезд, край. Галереи
неизвестных орнаментов, волны, ритмы берез и козла
череп. Рентгеноскопия затылка, лицо. Моментальный
затвор, суть события. Дело

или безделие в том, что мы шли
позабыв о Копернике. Одушевление речи

было безветрие. Площади
помещение взору, наречие странствий. За место
тебе, пустота. Парк в окне. Частота взрывов
пульса в переплетениях вен доходила до случаев
землетрясений. Рассеянный, день в кафе. Сигарета истлела
в черных пальцах, анданте. Рэй Чарлз превращался
пламя к белым зубам, ход конем.
Джа, Джаэмиль, джа! Повторение
не изменит привычки к движению

безостановочно. Место изложено
ложно. Молчание звучно.


 

ДЕРЕВО ДВУХ

                  Меня интересует неподвижность деревьев.
                                                           Я. Друскин

Она говорит: слышишь?
затем, когда ты сказал (исчезло:
                                               увидел уже о другом
возникает
                     чувство, рожденное речью
на границе распада.
                                      (Адонис, домой возвращается)
                              Если сентябрьский ветер
бел и бесчувствен, как серо-молочное небо
и такой же холодный, и если сухая трава
скошена, если негде укрыться,
                                                 придется, как маленькой
                                                                      девочке,
спрятаться за простуженным камнем.
                                                    Если всю ночь до зари
дождь за дождем отступает, если крыльцо промокло,
если все стекла залиты водой, то, пожалуй, останется
в чуть приоткрытую дверь через завесу дождя
видеть) и не подумал,
                                          чувствовал превращение
остекленевших от тяжести листьев.
                                 Адонис, домой возвращается.

                                 Если деревья растут
так, что в корни, ушедшие кверху, становятся ветви;
если к жесткой коре можно прижаться щекой
и смеяться, бегать по мокрой траве, падать
на студеную землю, пить росу, хохотать и кататься,
крепко зажмурив глаза:
                                 это значит, что «я», наконец, обретает объем
в мире вещей, опередивших твое появление.
Если ты так же сидишь на крыльце, если ждешь, как ждала
                                                                         и вчера
— осень пройдет. Так же будет и завтра,
и через много весен

предвосхищение встречи двух
полнит дерево ожидание


 

АННА

Который день и час, в каком
из них один остался. Пустые улицы
нескорым шагом проходя, внезапность
повиснет в воздухе: очарование
                                                (и ожидание
молчанию похоже,
места имен не слуху, но зрению
стать пристально:
                            лицо тебе
и крик
сорваться словом, замер. Ее лицо, смотрело
ты шел. Огонь, горели окна. Сплав
соль, солнце и снег падал. Костры
ослепли, хоровод вертели
в окрест
 

                   чуть скосив свои узкие плечи,
в надвинутой шляпе ты шел
словно когда-то:
                   помятый денди по солнечной стороне Невского, —

помнишь? 
 

                                      любовь, забытая. Скрип знала

молчанию, крутилось колесо. Чертила случай,
                                                                                средоточие
разъятое соединила, и лист карты.
                                                             По небу звезд отмечено
семь дней, семь сфер. По начертанию
вокруг. Четверг стал в середине. Расступаясь, парк
сияли фонари, и пары пели
по девушке и чаровнице, черной (ночью чаяла

как яблоню трясла, покуда птаха
земле упала, и замерзла
                                             вода ручья (течет, хрусталь
под коркой льда дыхание живое, сон сохранила
тьма. Длится мглой. Не ветер трепетал, качаясь
фонарь съел, золото)
                                       сухое дерево, невнятный треск
ждал за дверью. Но она прошла, и в ночь
паук ткал паутину: ожидание
перетянуло время, как циферблат без стрелок (зеркало?)
знакомое лицо смотрело
                                            но шла
                                                           бестрепетной
рукой раздвинув искры,
                                               гарь и дым клубился
вкруг
расступились, взял ее.


 

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СУЙСАРИ

Не затем ли, когда говоришь — неважно — и думаешь о другом
Возникает такое же чувство, какое рождается речью
На границе распада.
                                    Если сентябрьский ветер
Бел и бесчувствен, как серо-молочное небо,
И такой же холодный, и если сухая трава
Скошена, если негде укрыться,
                                         придется, как маленькой девочке,
Спрятаться за простуженным камнем.
                                           Если всю ночь до зари
Дождь за дождем отступает и если крыльцо промокло,
Если все стекла залиты водой, то, пожалуй, останется
В чуть приоткрытую дверь через завесу дождя
Видеть, и даже не думать — неважно —
                                                        чувствовать превращение
Остекленевших от тяжести листьев.
                                               Если деревья растут
Так, что в корни, ушедшие вверх, превращаются ветви,
Если к жесткой коре можно прижаться щеками
И смеяться, бегать по мокрой траве, падать
                          на холодную землю, пить росу, хохотать и кататься
Крепко-крепко зажмурив глаза, — это значит, свершается
Переход из вчерашнего — в завтра.
И если ты так же сидишь на крыльце, как сидела вчера,
Если осеннее позднее солнце ласкает дымки над дорогой
И платок не спасает от холода,
                                                        Если кузнечики плачут
В теплой, засохшей траве —
Всё это значит, что «я», наконец, обретает объем
В мире вещей, опередивших твое появление.
Всё же, если ты так же сидишь, на крыльце,
                                        так же ждешь, как ждала и вчера, —
— Осень пройдет — так же будет и завтра, и через много весен,
Так же, как призрачность и равнодушие встреч
Будят вчерашнее ожидание.

 


ОСЕННИЙ ПСАЛОМ

И не странно ли как ты сидишь
в доме чужих дедов и прадедов
где в комнате сыро и дождь за окном
льет
как из ведра

Здесь тепло
потому что здесь дерево знало тепло
любящих рук
ни единым гвоздем не поранили дерево
и усталым дыханием в печке раздули огонь
и горячим мерцанием в красном углу загорелась лампадка
стал не страшен ни сумрак ни дождь за окном
и пришли прусаки

Кошка
кошка-часы
раз поводит глазами
(глаза выжидающе
ждут-ждут
                   ждут-ждут)
вот сейчас замурлыкает
в неподвижности сонной
как ты

жди

       Так давай подождем. Ведь для этого вечер и ночь
      нам отмерены щедростью времени. То пролистаешь
      старые святки, то новомодным романом
      непоправимые мысли развеешь... Одно лишь
      нам не поправить («ждем-ждут, ждем-ждут»)...
      Однако и это до утра. Как я не мог угадать
      128
      как мучителен ночью декабрьский месяц! Боже,
      когда паутиной он стелется через окно
      в эту теплую комнату, где ты лежишь беззащитно
      и так мирно; будит, толкает, глядеть заставляет
      в окно —
      страшно тебе, наверное... Бедная, бедная...
      Что же, мне холодно там, среди снегов и буранов,
      холодно лишь оттого
      что тебя
      нет...

Всё так тихо и мирно в деревне
никого не осталось
ты одна
надолго ли ты приедешь
и уедешь когда
ведает Бог

Только звери будут ходить по заросшей дороге
но пока ты сидишь здесь и смотришь в окно
так тепло и спокойно тебя вспоминать
словно присел у огня сердцем оттаял

Со страниц пожелтевших
Соломон удивляется мудрости жизни
влюбленный

 


АНАТОМИЯ РАЗЛОЖЕНИЯ

Стоит забыться
хоть на мгновение,
на протяжении сигареты,
тающей горечью, проступают
слепые образы: причитания
губ, вспышки света, миазмы
тончайших узоров
дыхания
— мга мана майа —
копошащихся искр или
трепетной ткани
безотчётных картин
в прорези сновидения,
сочащейся пылью света
игры теней, чьи фигуры
во фразах пестрого шума
танцуют,
          диски приборов
машины, смалывающей в прах
всё, что не тень, не дымка
ничто, томимого мраком
и пузырящего курево.
Происходящее, отслаиваясь,
немо разъедает тело,
очнувшееся произрастанием
другого.

Выдумывается, вдыхая
чужое прикосновение
своих пальцев
к пока еще тонкой пленке
тела, ощутимые во мгле
дыхания
            — чужие руки Орлака,
         играющие неизвестные гаммы
         мадам и ее надгробие
         были то же —
бледные очерки света
тенями скрадываются в
лежащих
         курильщика и его искры
на ладони женщины, спящей в парах
их праха. Они жили счастливо и похоронены
вместе, поскольку их тела
нет


 

ПОСЛЕСЛОВИЕ (ПОСВЯЩЕНИЕ КЛАРКУ КУЛИДЖУ)

Дежа вю. Но по взгляду, назоль. Он
сказал. Мадалена предбывшая, сыпала смолью
и Майра, каждодневница случая. Всякий
из встречных — последний. В нарочных местах
каждый шаг, слеп. Невозможно представить
продолжение этой странице. Здесь взору помыслить,
затем прочитав, он встает и закрыл
дверь на улицу. Был крутой день брюмера,
был ты. Свара. Стать, моторы отбросив
стал между света и крик, стать примернейших
Рас Тафари. Павел Бота сказал: «неотступное зрению,
слепая память происходящего».

 


ПИСЬМА ПАМЯТИ О ХЭЙАН

1

Время,
одетое в числа и дни,
мимо проходит и, кажется, застывает,
когда в ночи пропадает небо, и гаснут огни,
и холмы исчезают в тумане,
и ты
переходишь из жизни в память,
в трепет листвы за окном,
                                   в легкий пар на умытом лугу,
в плеск
на берегу далеком —
в память, которую я не могу
ни забыть, ни унять
в одиночестве жизни,
когда
каждая тень говорит.
 

2

В одиночестве дней
мысли равны
                        — и каждая знает место
свое, и, как листья, они опадают,
оставляя нагие ветви бессмысленных чувств.
Вот и голое дерево наших дней
                        встало под белым снегом
у порога зимы
среди опустевших полей.

 
3

Подумай,
как мало прошло
и как много времени будет еще
впереди —
                     только дожить бы;
от веселой женитьбы до похорон
и от майского дерева
до засохшего клёна,
до головы Адама осенних времён.
О любви никто не сказал —
это только забытый сон,
стон холодного камня из вечного плена.

 
4

Дорога, которая нас разделяет —
тысячи гулких шагов, уходящих вдали
в ропот стай перелётных,
                                        в молчание первого снега,
в шёпот дней
в тесных стенах узилища
опустевшей Земли.
Всё меняется.
                      От сознания новой природы,
нового мира вокруг тебя —
                                       последний куст лета отцветает легко —
все слова пропадают.
                                    Что расстояние?
Даже годы,
которые отделяют тебя от меня — того,
делают взгляд нестерпимым до боли
и узнавание всё трудней.
Так последняя капля свободы
пропадает в ожидании
дней, когда снегом покроются крыши,
 

5

белые крыши домов среди опустевших полей.







_________________________________________

Об авторе: ВАСИЛИЙ КОНДРАТЬЕВ

(1967–1999)

Родился в Ленинграде. Учился на историческом факультете Ленинградского государственного университета, изучал историю искусства. Стихи начал писать в 15 лет. С конца 1980-х публиковал стихи, прозу, эссе, переводы с английского и французского в «Митином журнале», затем в журналах «Звезда Востока», «Родник», «Место печати», «Черновик».
Переводил А.  Бретона, А. Мишо, Ф. Понжа, П. Боулза, Э. Родити, Дж. де Кирико, П. де Мандьярга и др. Автор предисловий к книгам Т. де Квинси и Ю. Юркуна.
Лауреат Премии Андрея Белого (1998).
При жизни вышла книга прозы «Прогулки» (1993).
Погиб в результате несчастного случая. Похоронен на Северном кладбище.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 941
Опубликовано 05 мар 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ