Часть I Говоря о младшем поэтическом поколении украинских авторов, следует размежевать поэтов, пишущих на русском языке и на языке украинском. С одной стороны, это очевидно, с другой — ежегодно возникающие на просторах фейсбука и за его пределами дискуссии о том, к какой литературе отнести пишущих на русском, но живущих в Украине, свидетельствуют о том, что с категориальным аппаратом и рефлексией в этом направлении не все просто. Как правило, для этого используются понятия «украинский поэт» и «русскоязычный украинский поэт». При всей спорности последнего, в целях говорения о предмете оно оказывается удобным. Здесь следует заметить, что речь идет не только о разности поэтических систем, но и дискурсивных практик и эстетических парадигм.
В общенациональном литературном процессе те и другие авторы функционируют, как правило, практически не пересекаясь. Билингвальные проекты появляются нечасто. И некий интерес к украинским поэтам наблюдается скорее со стороны русскоязычных украинских поэтов, нежели в обратном направлении. В том числе — в виде переводов. Такая ситуация обусловлена отчасти особенностями книгоиздания и возможностями публикаций в Украине. Сюда же следует отнести и практически полностью отсутствующий институт «толстых журналов». В результате если для украинского поэта естественной единицей высказывания становится книга, то для русскоязычного украинского поэта — по-прежнему поэтическая подборка. Как следствие, молодые украинские поэты лучше представлены в СМИ, на площадках литературных фестивалей, в масштабных поэтических акциях, чем их русскоязычные коллеги.
Как в отношении первых, так и в отношении вторых вряд ли можно говорить о наличии школ, направлений, борьбе идей и поколений. Впрочем, как и об очевидных поэтических влияниях. Хотя по сложившейся в украинском литературоведении традиции украинских поэтов принято делить на поколения («двухтысячники», «двухтысячедесятники» и т.п.) по году рождения и школы по региональном принципу. Меж тем граница между столицей и провинцией, если говорить о заметных участниках литпроцесса, достаточно условна. А в последние несколько лет, благодаря тому что мощное фестивальное движение в Украине все чаще перемещается из традиционных Киева, Харькова и Львова в регионы, становится и вовсе призрачной. Таким образом, те или иные объединения и, условно говоря, группировки формируются преимущественно на основе дружеских и личных симпатий.
В целом, молодая украинская поэзия (возьмем за точку отсчета условный водораздел — до 40 лет, как в представленной ниже подборке) развивается бурно, свободно и достаточно энергично. Разные траектории, разные поэтические стратегии и практики. Несмотря на то, что для ряда ярких украинских авторов с отчетливым собственным голосом рифма является важным организующим принципом стихотворной речи, младшее поэтическое поколение все больше тяготеет к верлибру либо смежным формам. Та же тенденция наблюдается и среди русскоязычных авторов Украины.
Ия Кива
МАРИЯ БАНЬКОАрифметические действияВычитание лучше всего работает со временем.
Суп очень хорошо пахнет.
Быть взрослой – ещё не знаю как.
Растирай в руках розмарин, растирай зеленое время.
Морская роса все за тебя вспоминает.
И город – как вросший ноготь, как первый секс,
как скомканный полароид, где рыжий мальчик
под ёлкой верхом на верблюде в обнимку с акулой.
Маленький портовый город образца 1995-го.
Или деталь: проходная судостроительного завода.
В папиной сумке совсем немужские вещи:
Крем для рук фирмы «Алые паруса» и бюстгальтеры.
Входят женщины, он помогает им выбрать и застегнуть.
Они протягивают коробки с конфетами «Метеорит»,
И я не знаю мира, в котором было бы
меньше секса и больше любви.
Я уже дважды сказала «город» и дважды «секс». Простите, я больше не буду нарушать розмариновую мелодию такими словами.
Потому что я сейчас совсем в другом городе,
и секс звучит по-другому, когда
тебя не застанут ни папа, ни мама,
когда через час – не контрольная по сопромату,
когда твоё тело ни больше тебя, ни меньше.
И только молочная вера, алтайский запах.
У папы была ондатровая шапка, и папа в ондатровой шапке говорил мне:
«Табаку не кури, а если не сможешь сдержаться, бодяжь, с чем попало,
Но лучше, конечно, с березой.
Кошек бродячих не думай пускать на порог, ёлок не вздумай рубить,
Забудь про кровянку и прочие деликатесы.
При встрече всегда говори «Йакшы», не спрашивай ничего.
На все голоса подлунного мира выплескивай молоко.
Не доверяй тонконогим. Бельё меняй на патроны.
Трогай себя.
Трогай себя.
А когда хочешь – не трогай».
По левую реку от первого поцелуя – клюквенная водка, практика в 8-З классе и гладкий камушек наподобие куриного бога.
По правую реку – архитектурные цитаты и определенные опасения.
Все это как-то объясняет клубма, вернее, розмариновая грядка в стеклянной трубочке.
Происходит же это благодаря тому,
Что в селе Красный Кут Ростовской области своевременно была зарезана свинья,
А в районе Ракетного урочища не увеличилось число краж,
И у немолодой женщины по имени Белла Ишиковна остались золотые зубы,
Которые она смогла обменять на кое-что.
Зияние
Всё начиналось с медного рукомойника,
а там - молоточки, какой-нибудь одоевский,
и смуглые венгры, и фильмы про зиту и гиту.
Туристы - как дети.
Введение в анахронизм:
Теперь осторожно, налево от чёрной мадонны
с большими ступнями в зацепках,
такое неровное, стало быть, пешее, пение.
Потом Авиценна и дважды ещё Авиценна,
а следом за ними арабские буквы и числа.
Пока не упрёшься в акут,
не умоешься в чарке,
там много овец и греческие овчарки.
реннюми холлюми хелленести
Вот мои руки, куда мне себя нести?
Представляя друзей не сейчас, но сошедшей кожей,
необрезанным ногтем, волосом, выпавшем в коридоре.
и поди разберись, кто из них теперь Дима и Таня,
чьи деньги сейчас моложе.
Твой мужчина, чужой мужчина и незнакомый мужчина -
на одной фотографии,
Но на расстоянии короткого слова уже не различишь их.
Так что дари им цветы, как что-то про симметрию времени,
как то, что после до и до после, то того как бы нет,
а только тёплое, трудно произносимое
зияние...
И сквозь него видны бык, и дом, и верблюд
один, два, 500 и неожиданно 3,
имущество, зубр, и урожай,
и все сводится к букве какого-то алфавита,
дай бог - не к малой архитектурной форме.
ЕЛЕНА ГЕРАСИМЮК
* * *
Повешенный в лесу мальчик
становится зверем
становится стаей
бежит за мной
будит меня
из рук моих выползают черви
следом за ними птицы
гонятся и настигают
будят меня
разрастаются комнаты
блуждать по ним
стареть в каждой из них
идти на свет
он разгорается белым
на голове
идти не перейти
наблюдаю как поднимается тело
так долго кричит
не разобрать слова
так долго бежит
бежит словно падает
путается язык в поисках утраченной речи
пробирается сквозь чащобу трёх сосен
и не может крикнуть
ни одним из голосов
(Перевод с украинского Станислава Бельского)
* * *
Заря всех первее встаёт когда сходит дым
густейший с утра, словно нити из полотна
расходятся, сорваны с тела, сброшены прочь
И снидет роса и легко траву перейдёт
и сгинет словно любовь, как настанет день —
то не заря встаёт
то приходит смерть
Видит: лежат, лежат тела на земле
Знает: ждать надо всех, ведь не всяк живой
Будет: нить из лучей звенеть тетивой
Нет у тебя руки — вот тебе рука
Нет у тебя головы — вот тебе голова
Перед тобой нет судьбы — вот новая, на
Шьёт-латает заря, колет пальцы — так
в темени леса воин проколет сердце
не о шиповник, не о терновник, нет
Отплывает любовь от губ твоих — берегов
Штопает войско заря — и она — надежда
пока последний не отошёл от земли
(Перевод с украинского Дмитрия Кузьмина)
МИХАЙЛО ЖАРЖАЙЛОПиноккиада и тарантелла
я лежу на полу вверх лицом словно дерево
срубленное и пропитанное временем
мои глаза зарастают листьями
в моих ноздрях гнездятся осы
я плыву по реке как будто пиноккио
а враги на берегу застыли как истуканы
кричат
выдыбай выдыбай
нос мой вытягивается и растёт
взбирается к небу твердеет
в воздухе посвистывает спиннингом
рассыпается салютом
вагонка же на стенах — это деревянные водопады
и небо надо мной — деревянный саркофаг
брызжущий опилками
а пол — лесосплав
и бумеранги молний
составляют паркет
а паучьи стропила из-под застрехи
ткут деревянную паутину
и она заполняет комнату
волнуется
расшатывает берега
моя последняя добыча завёрнута в свиток
декоративной деревянной колонны
а следующие жертвы уже поднимаются
по ступеням моего крыльца
держась за деревянное перильце
моего носа
ловись враг мой
танцуй под мою уду
большой враг и маленький
Дельфины
древнерыбский император
Тарас Малкович
мы дельфины
мы построили ковчег из воды чтобы носиться по суше
мы вооружились летучими рыбами
чтобы защищаться
рыба-меч над правым берегом
рыба-мяч чуть ниже
рыба-носорог почти рядом
рыба-молот и рыба-серп уже съедены
а рыба-солнце осуждена и сожжена
мы не глухонемые однако вы нас не слышите
и знаете что мы не с рыбой но благодаря рыбе
ради рыбы этот крестовый поход с рыбой под плавником
с рыбой в глазах
с рыбой на плечах
с рыбским трудом на верхней галерее
ради рыбы всё это
с пломбами на 40 зубах из 120
изящно зарыбованные стихи выныривают из наших глоток
и записываются на папирусе из перемолотых рыбьих скелетов и чешуи
навстречу нам олени
боязливо жмурясь
пряча голову от ветра в рога
как в третий ряд зубов
спускают ковчег сложенный из кедровых шишек
в море
навстречу нам пчёлы
навстречу муравьи
и все со своим зоопарком
под сердцем
и каждый со своим тотемом в ковчеге
то деревянном то восковом
(Перевод с украинского Дмитрия Кузьмина)
ЕКАТЕРИНА КАЛИТКО* * *
откуда пришел я с глазами другого цвета
откуда такой что мать во мне не признала родного
откуда в моем дому эти чужие люди
откуда железная юшка в моей тарелке
откуда память руки, тянущейся к железу,
откуда те травы, чей привкус цветет во рту
и почему меня боится моя собака
откуда свечки с расширенными зрачками
откуда мука понапрасну меж звезд рассыпана
откуда дети взялись невидимые и плачут
откуда пришел я говорю с дороги
откуда да ниоткуда так меж слезинками проскользнул
откуда слезы я отвечаю они из памяти
откуда память если не помню как возвращался
от леса поля гнилого болота рощи
откуда ваш страх и почему вы пятитесь
откуда тот вор что украл у меня мое имя
и спрятал его в непроросшем зерне
закопал его в волчьем овраге
откуда в небе дырка размером с Бога.
Шестое апреля
Спишь не с одним вот этим мужчиной,
А со всем его прошлым, как оно есть,
И оно время от времени мешает вам спать или просто так обниматься,
Скажем, часто приходит война и лежит между вами, точно ребенок,
что боится остаться один в темной соседней комнате.
У войны, говорит он, в арсенале полным-полно чисел,
двое родичей, один мешок с костями,
тысяча триста девяносто пять дней осады города,
три упаковки с гуманитаркой: масло, консервы, порошковое молоко,
три брусочка мыла.
За тобой приходят четверо, каждый с оружием за плечами,
показывают тебе список, ведут под конвоем
через город ночной. Два раза, по ходу,
слышишь снаряды, пролетающие высоко над головой.
Пять раз выводили из барака ночью под дождь
К открытой яме, в которой гниют уже трое,
и каждый раз думаешь: вот наконец я сейчас умру
и признаюсь Богу – это была неудачная шутка.
А они вас бросают всех лицом в грязь,
И тычут в затылок дулом, и нужно так долго лежать.
И с тех пор, говорит он, я разлюбил видеть сны,
Все эти воспоминания, знаешь, какие-то нелюдские,
когда вы бежите сквозь лес, а вам в спину стреляют они,
когда пуля в бедре, а ты все еще чувствуешь эту грязь на лице, и
вот тогда безлистое дерево боли в груди прорастает ветвясь,
и ты не отвечаешь, поскольку что на это ответить,
и стираешь, стираешь, стираешь ему с лица эту грязь,
даже сквозь сон
и даже когда ты не здесь, а где-то.
(Перевод с украинского Марии Галиной)
ИЯ КИВА
* * *
я живу между Бабьим Яром и Сырецким концлагерем
каждый день, возвращаясь домой дорогою смерти
я оказываюсь в довоенном Бердичеве
там прадедушка Янкель и прабабушка Блюма
говорят, работают и живут на идиш
растят Хаю-Суру, Мишу и Лейбе
впрочем, а был ли Лейбе, я точно не знаю
на идиш покойники со мной не разговаривают
Мишу родители очень любили,
боялись на фронт отпускать, боялись, чтоб не убили
сказать что было дальше? сразу убили
просто убили, не потому что еврей
Хая в Москву подалась, стала Софией
знала пять языков, в Бердичев писала на идиш
изучала в МГУ философию, защищала город от немцев
метр сорок пять, хорошая еврейская девочка
говорят, в нашем роду была ясновидящая
поэтому Янкель и Блюма оказались в Донбассе
подвода, самое необходимое, ценные вещи
если б остались в Бердичеве — со всеми, на аэродроме
я их могил никогда не видела,
не знаю, где похоронены Миша и Лейбе
впрочем, а был ли Лейбе, а был ли Лейбе
где лежат Блюма и Янкель я тоже не знаю
может быть, буду идти однажды в июле
по Бердичеву, рассматривать архитектуру
не узнаю улицы, на которой все они жили
пройду мимо дома, в котором все они жили
спасибо товарищу Сталину за историческую память
* * *
били с особым цинизмом не убивали
насиловали не кончали
приучали жить долго
работать много
терпеть и того больше
что здесь произошло?
все здесь произошло
запротоколируйте
вызовите понятых
есть же свидетели
куда же все подевались
не их ли все прибывало
не они ли все это были
не их ли сюда не звали
не они ли вытоптали все тело
протянули жилы в ушко игольное
не они ли намертво затоптали
тише ты тише деточка успокойся
никто не придет больше
не станет выспрашивать больше
не будет другим про тебя трепаться
пялиться в лицо ухмыляться
пять уже лет как тебя схоронили
нешто не помнишь
дернули за веревочку
ты и упала
ОЛЕГ КОЦАРЕВ1943 (из триптиха «Красно-серое вещество»)
Говорят, что в Житомире
Парализованную слепую женщину
Исцелил старец
И повелел ей вместе с тремя вдовами
Отправляться на фронт, в Харьков и Сумы,
Испечь хлебов, встать перед окопами красных,
Трижды сказать им «Христос Воскресе».
Если кто-нибудь скажет в ответ «Воистину Воскресе!»,
То война прекратится,
А если никто не ответит — бои никогда не кончатся.
Женщины молились на Холодной Горе,
Явились в окопы и возгласили,
Красные дважды молчали,
А на третий раз командир заплакал,
Ответил и попросил, чтоб за них молились.
Это серый снег сметает осколки времени,
Будто бы крепкий мягкий веник,
Прячет трупы целых часов.
Вот склад полыхает, а молодая женщина
Тащит оттуда ящик консервов,
В спины вяло и остро стреляют,
Поэтому женщина прыгает на снегу
И хочет укрыться в ватных стенах двора,
А вот уже завершается Курская битва,
Заканчивается любовь в эшелонах,
Что-то творится на Сицилии,
Подрагивает земля,
А две пары плещутся в блестящей речке,
И девчонки выясняют, чья кожа белее.
Все остальное засыпало снегом,
Жизнью жизнь попрана,
Возможно, тебя эвакуировали,
Возможно, тебя расстреляли,
Вывезли в Полтаву,
В Польшу,
В конец войны,
Или ты живешь где-то совсем далеко,
живешь с новой фамилией,
Как с новым мужчиной.
(перевод с украинского Ии Кивы)
Шиповенный коридор
святая простота,
святая инквизиция —
вера во всеохватность твоей формы жизни,
она-то и учинит над тобой
невероятную шутку:
ни с того ни с сего ты опомнишься
в ночном коридоре шиповника,
тут маленький фонарик со свечкою
лопочет
на горах миниатюрных,
а там, за стеною кустов,
белая фигура идёт,
и плывут ею пятна света,
как осенние листья рекою,
как осенние листья барским прудом
(коли в нём —
альтернативна история! —
утопили не господские стулья с роялями,
а мужичков с кочерыжками, мечами, крестами),
ты же право имеешь
только глядеть
котом удивлённым,
котом удоволенным,
котом, осиянными звезда́ми
(Перевод с украинского Дмитрия Кузьмина)
МИРОСЛАВ ЛАЮКШкольные деревья: алыча
никто тебя не посеял
никто тебя не пожнет
ни сливка
ни боярышник
хоть бери и бей ногой корни
где вокруг —
кирпичи и смрад
крыло фарфорового ангела
сапог призывника и ментовская фуражка
душа первого директора школы
плоть руки второго директора
цветок чистотела и еще перегной поэзии
водородная бомба
и плоды переспелые — в позе эмбриона
угораздило же тебя родиться
вне истории
и вне не-истории
Изобретение письменности: голубой
у него у нашего великого иисуса
есть маленькая лодочка с красивым белым парусом
в лодочке возле мачты
старый чехословацкий запыленный мотоцикл ява
накрытый зеленым брезентом
когда иисус вывозит его на сушу
все дети сбегаются: покатайте дядя!
ну покатайте нас дядя
а иисус сначала отказывается ―
не потому что ему жалко
а потому что тут опасно кататься
что потом скажут их родители?
повсюду колючая ежевика ее цветы ― как феи
но теперь она вся в плодах
вот если бы на том велосипеде с большой рамой
(как же он назывался?) то с радостью покатал бы
а так...
он не берет на себя ответственности
а дети не хотят так просто сдаваться
они надевают на него венок с ежевичными ягодами
усаживают в лодочку привязывают к мачте
а сами заводят яву:
дррринь дррринь ―
что вы делаете?! я же всегда был за вашу команду
что вы делаете?! я же сын божий
еще вчера я учил вас бриться
что же вы делаете...
дррринь дррринь ―
и поехали по городу между стенами которых меньше четырех
между мозаиками где люди с радостными лицами
мимо рвов и людей на деревьях
мимо привязанных к столбам женщин
мимо шахты
которая провалилась прямо перед передним колесом явы
о скорбь! о скорбь моя!
о скорбь великая!
(Перевод с украинского Натальи Бельченко)
АНТОН ПОЛУНИНКто ты
Кто ты такой, чтобы ходить и говорить здесь
Кто ты такой, чтобы ходить здесь и говорить
На эластичной ноге
На кленовой ветке
Подскакивая по-птичьи
На каждом втором
Как спишь ты
С такими остриями над головой
С такой преисподней под головой
Как смеешь ты
Ходить и здесь говорить
Будто жизнь не все еще что есть кроме смерти
Будто много чего еще есть кроме смерти
Вот хоть человек и жена его
Человек и дети
Которым не нравишься
ты
Со своим несварением
И поездками за рубеж
Будто одному тебе хочется за рубеж
А нам, выходит, только и нужно любить отечество
Растить пазури и клыки
Чтобы только быть здесь
Быть здесь и говорить
Ходить и говорить
Здесь
Какой свет
Какие дома смотри
Какой свет уходит
Пища какая на вынос и нет
Смотри
Лучше не надо
Женщины в шелковых блузах навыпуск и нет
Дети в коричневых куртках
Печень в коричневых свертках
Небо в оранжевых шапках
все это так
в шутку все это
шатко все это
не на чем этому устоять
незачем выстоять мало ли что
эллипсоид вращается голубой
глаз в замочную скважину смотрит
кровавый но
голубой
ужас какой не смотри
лучше не надо
киноварь
известь
и есть не надо
и нас не надо
до свиданья мой ласковый
в новых календарях
будем жаждать тебя
будем кроме тебя
ничего
ЯНИС СИНАЙКО
* * *
на месте происшествия учёные
обнаружили память погибшего самолёта:
как птица садится на ветку...
как ныряет птица в прозрачную воду реки...
как поёт своим голосом птица...
как боится птица ужасной смерти...
как птице бывает больно...
как плакать умеет птица...
* * *
мой папа был обычной
человеческой головой
совершенно бесполезной
беспомощной
и ужасно тяжёлой
мы с мамой его ненавидели
но иногда любили жалеть
тогда мы вместе снимали его
с кровати
везли на санках гулять
а в парке лепили из снега
огромное белое тело
и ставили папу наверх
кажется только тогда
на своей холодной и толстой шее
он был по настоящему счастлив
он улыбался молча
мы улыбались в ответ
и только снежное белое тело
чувствовало на себе его тяжесть
* * *
робот-подросток
хотел бы
любить огромным
как у кита
сердцем
ОСТАП СЛИВИНСКИЙ
* * *
Брат, мы вовремя повернули.
Забудем, кому кого было нужно поднять на вилы.
Теперь надо пройти всё до конца.
Наши родители станут двумя седыми детьми, а после –
слюной и глиной.
Птицы заклюют свои яйца, рогатый скот
вернётся в собственный рог,
плодовые деревья одичают и пожрут друг друга,
и расслоятся скалы, как ногти,
и обмякнет твердь,
и мелькнут вечер и утро, день третий, второй и первый,
и когда свет над телами свернётся, как молоко,
мы услышим дух, носящийся над водою.
Знаешь этот безымянный шум?
Мы ещё никогда не были так далеко и так близко от дома.
Беглый огонь
Простыня, нагретая за вечер испарениями реки, разодранная тройным
ножом следа; что-то преследовало нас – сломанная ветка,
куриная кровь – всю дорогу. Помнишь, когда ты впервые ощутила страх?
Звезда, казалось, светит изнутри, из-под смятого брезента, со дна
того мусорного озера, источники которого мы неосторожно открыли.
Раз и два, можно не считать, ты уже спишь, вписанная в полукруг палатки,
и далее – в неправильный многоугольник карьера, забыв о велосипеде,
который мокнет под дождём.
Беглый огонь, Lauffeuer, так мог бы называться межконтинентальный экспресс
или какая-нибудь международная разведывательная операция, но почему-то здесь,
на краю обжитой части Европы, это слово возвращается, как пароль,
блестит на мокрых наэлектризованных рельсах, дважды вспыхивает в тёмной будке
обходчика. Кто-нибудь там проснулся?
Сколько знаков ещё нам нужно, чтобы мы повернули назад?
Из-за густого дождя, наверное, не воспользуемся приглашением пропахших глиной
и овечьим сыром пастухов из долины,
так и останемся тут, среди вспышек, от которых полотно просвечивает каждой ниткой.
Застывшая кровь оставляет за собой вулканические русла, сожжённые травы; мы
ещё чуть-чуть на плаву, а потом – уже навсегда на плаву, непотопляемые, как ливень,
стоим под плотно окружённым небом, откуда что-то слышно сквозь охрипший мегафон, как
с места катастрофы. Кто-нибудь заточён в перевёрнутом вагоне?
Река где-нибудь сорвала мост, по которому ехал автобус с побеждённой футбольной командой?
На этот час новостей больше нет, приходят туманные слухи. Тем не менее,
неподписанным можно и пренебречь.
Неиспользованный свет вернётся назад, по неизвестному тебе адресу.
На рассвете я иду на берег искать забытый тобой купальник, момент запоздалой,
да ещё и очень сомнительной близости. Велосипед лежит там, где и должен,
политый, проросший отблесками. Всё работает в заданном ритме:
дыхание реки, перестук рельсов,
дождь погасил солому, которая горела, как маяк, разложенная на железных прутьях.
Огонь остановился в этой обугленной клетке.
Его последний вздох был около четырёх утра, когда живые редко думают о тех,
кто уже почти там.
(Перевод с украинского Станислава Бельского)
скачать dle 12.1
