ЛОЖНОКЛАССИЧЕСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Генеральскую внучку растили в центральной "сталинке".
Живопись, фортепьяно, фиоритуры.
В голубой далекой спаленке
Чтение "Иностранной литературы".
Ныне принцесса, как должно, уже в Америке.
Бывший ее законный не понимает.
В провинциальном и незабвенном скверике
Пластиковый стаканчик, мудак, пинает.
(Как от ее романов трясло училище!
Трогало, завораживало, колотило.
Рыбка, мужские учительские удилища.
К слову, она им этого не простила -
То есть не замечала всего старания,
Ласково так хохотала.
Равнодушье, сестра и зеркало умирания.
Стой, теперь не сходи с пьедестала.)
____________________________
Частная жизнь со Степанидой Власьевной.
Как это вы оказались в одной постели?
Будь с ней поласковей, юноша, будь поласковей.
Ага, вот и пули просвистели.
Гильзы мы собирали над Волгой вольною.
Что бы ты был без этого свиста?
Как признавался Саша, сытая и спокойная
В семидесятые - жизнь московского гедониста.
(Стал он плохим поэтом, но это лишняя
Информация для загулявшего на вечеринке
Ангела Майкла, заделавшегося Кришною,
Вечно копавшегося в ширинке)
________________________
Что ты мне скажешь теперь посреди смородины,
То есть сырых опилок и прочих родных осин,
Посреди животворящей родины?
Господин, ты себе и спичка, и воздух, и керосин.
* * *
Вот оно как обернулось, оно вернулось,
Что бы тебе ни пелось, что бы ни мнилось.
Подходила на цыпочках недостижимая зрелость,
За плечами которой стояла незримая милость.
Говорила: "Пройдет, пройдет, полюбишь убийцу,
Вероотступника, клятвопреступника, святотатца.
Нечем тебе гордиться, сердце, нечем гордиться,
Незачем больше себя блюсти, незачем притворяться.
Люди будут плевать тебе вслед, и ангелы устыдятся".
Справиться бы, отвернуться, перекреститься.
ВЕРСИФИКАЦИЯ
Как ты жила эти годы? – словно прогноз погоды,
Как интернациональные бригады.
Осуществляла подрывы, писала доносы,
Искажала пространство мужчине в угоду.
Не отвечала на вечные вопросы,
Которые задавали все эти гады,
Артикулировали уроды.
Как ты жила свою жизнь? – в основном притворялась.
И когда радуга над тобою стояла,
И когда душа над тобой наклонялась,
Ты отворачивалась, кратко и гадко стонала,
А потом коротко нежно смеялась,
Не призывая более медперсонала,
Поскольку есть еще здоровой злобы.
И если существует благодать,
Как чистый спирт и пломба злата высшей пробы,
За это, примадонна, можно все отдать,
Не заговаривая, как цыганка, зубы.
* * *
Телефон отключила и таблетки пила
С нами крестная сила,
Без обличья пчела.
Несгораемый ящик,
Черепной коробок,
В прошлом спичечный, а в настоящем —
Замыкай проводок
Как давали на водку,
Среди пыльных портьер
Золотую чечётку
Били братья Люмьер
В кристаллическом гриме,
В чистом царстве теней.
Говорят, меланхолия имя?
Летаргия верней.
* * *
1
Я думаю о тебе с трудом,
Как поднимающий веки Вий,
Под водой, подо льдом, под атмосферным столбом,
Сквозь оптическую толщу любви.
Я ложусь головой на восток,
Я вижу тигренка с глазами как мед,
Лимонное дерево среди снегов.
Нет лучше города, чем Содом,
Когда его оставляет Лот.
2
Я думаю о тебе во тьме,
Находясь не в своем уме,
И цветные виденья на потолке
Ожидаю, как брат Люмьер.
Я лежу на полу на спине,
Различая кино во мне.
Я думаю о тебе впотьмах,
Я отделюсь от тебя на твоих губах.
Это здание с огненным потолком.
По которому ангелы босиком,
Оставляет Люмьер-монах.
Там посыпаны рисовым порошком
Зеркала, чтобы распознавать следы.
Обернись: там мерцающие во мгле
Господа у стекла воды.
(ФРЕЙД И КОРЧАК)
Самое ужасное в убийстве
Есть не то, что друг или любовник
Станет вдруг твоей напрасной жертвой,
Проходя чрез тернии по астрам
И ломая, гад, живые стебли.
Мы найдём любовника другого,
Заведём себе иного друга.
Самое ужасное в убийстве –
И не то, как ты за ней крадёшься,
Прячешься в кустах, чихнуть боишься,
Как следишь за нею тошнотворно.
Чувствуешь дыхание маньяка,
Голубиный поцалуй садиста,
И сливаешься с грядущей тенью.
И не то ужасное в убийстве,
Что оно прямое богохульство.
Что́ там б-г, и где он притаился,
Как маньяк в умышленной засаде,
Если есть Он, что же попускает,
Отчего затверженно ласкает,
Как солдат соски у разведёнки?
Так не отрекаются подонки.
Не такие здесь видали дали,
Хули пули, не над тем рыдали.
И не то – случайная соседка,
Полбутылка водки, две три сотки,
Две-три стопки под два-три куплета,
Синдерелла, сашка, сигарета,
Плюшевая юбка, мясорубка,
Обушок и белая карета.
Жутко вот что: лёгкая отвёртка
Или же серьёзное зубило
Славное удобное простое
В ремесле покладистом и ловком
(Если только не ладонь дебила
трогала и мыло и верёвку)
Снимет слой за слоем, шаг за шагом
Сухожилья лепесток за мышцей
Пол-лица как будто на театре
Патанатомических событий,
Словно атлас восковой листают
Медленно любовно отделяя
Тонкую бумагу дорогую
Инструмент прекрасный и полезный
Вдруг дробит растерянные зубы,
Обнажая кариес железный
Почему война? – перед войною
Снова спрашивал еврей настырный
У другого бедного еврея,
Ригорист, релятивист и стоик,
Растеряв учеников и дочек
И сестричек навсегда оставив
Там, где не заказывают столик,
Даже если при деньгах и празден
И куда пошел поляк упрямый
Иррациональный параноик
* * *
Голоса оставили Жанну в темнице
Может быть, они не проникали сквозь камни
Или узница стала им неинтересна?
Может быть, у неё лопнули барабанные перепонки
После пыток?
Может быть, она свихнулась от боли?
Голоса оставили Жанну в покое.
Только собственный визг она слышала
только жалобный вой
Повторяла: я жаба я жаба я жаба
ДОНСКОЙ ИКОНОСТАС, ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX В.
Мати моя с кинжала’ми в груди
Где твоё сердце — собаки ядят
Где твои руки — старухи прядут
Где твои ноги — в степи разнесли
Дети взросли, коромысла несут
Старшего тянут на суд
Страшно за всех, а ему, голосят,
Всех выводить из тюрьмы
Платья висят истлевая во тьме
Кто его знат что у них на уме
Мати моя ты в тяжёлых цветах
Белых пионах и мальвах босых
Руки в кровя’ной росе
Бледные, ладные, тихие все
Краше во гроб не кладут
Вот и рассвет наступает на грудь
Как мне молиться Тебе?
Как украинские ведьмы ревут
Как западенцы несут полотенцы
Что опускают во грунт
(ПАМЯТИ ДЕДА)
Я как солдат приходя с войны говорит жены:
Проверь мне полные карманы́ набитые ржи
Подай нам полные стаканы́ налитые ржой
И больше не исчезай
Но я опять уходить должон
Хотя за окнами держится пурга
Я видел дюны и облака и ты не помнила кулака
Поддай огоньку и скажи мне песню про ямщика
Скажи моему старику пускай бережёт
На стадионе уже свистят и слышны хлопки
Мои товарищи у стены
Когда мы двигали зоопарк как за горизонт
Как волейбол, волшебные шахматы, городки
И артиллерия рассказала за всё взахлёб
Я грыз янтарь, а ты казалась за бирюзой
И больше меня не спрашивай, не терзай
Их англичане зарыли в землю по самый лоб,
Забили склеп, положили грудию валуны
Они стояли на своём, отчётливо так видны
Я помню кости, сжатые добела
Я знаю о чём говорю, наложив в штаны,
Пока другие праздновали Берлин.
Я ехал кумом и королём, и мы по третьей нальём
За всех, кто стали гнильём.
А та, что приедет потом с дитём – её прогони,
Но матом не нажимай и мне ничего не скажи,
Поскольку битва шла не только за урожай.
Я как солдат прихожу домой и ни боже мой
Такая стоит надземная тишина
Хоть делай ремонт, хоть смотри в трюмо
Хоть в раме дверной
Накроет оно: кто я здесь и кто здесь он
* * *
три души у меня болело
одна бегала не спала
другая себя вела
как дурочка;
третья, вдали ведома,
платком махала
восемь душ поднялись с асфальта
когда я упала
посреди Тверской, посреди столицы
на закате раннего марта
восемь душ собрались в сердечную линзу
которая плавилась и горела
и сияла как Леонардо
на Тверской напротив Почтамта
спиною к Кремлю
* * *
Помнишь, как ты плакала о мертвом и живом?
Шахматы твои судьба смахнула рукавом.
Вот вдали любовь, бледна, проходит и молчит,
Горько помавает опустевшей головой.
А давно ль летала бурей, молньей шаровой,
Демоном вертепа, девой цирковой?
Плачут и смеются, за твое здоровье пьют.
Не освободиться никому из этих пут.
Сердце на цепочке, словно ключик и брелок.
Помнишь ли трапецию и девочку Суок?
Помнишь ли Лютецию и тлеющий снежок?
Каждый беззащитен, вероломен, одинок.
Каждый как ребенок, уцелевший на войне:
Грудь в ремнях и поцелуях, а в глазах печаль.
Что ж они приходят, на руки меня берут,
Тихо так бормочут, убаюкивают, врут?
Не освободиться никому их этих пут.
Ангелы предместий, наркоманские дела,
В огненных доспехах, раскаленных добела,
Все это тебя уж не достанет никогда,
Каждый мореплаватель и юный офицер,
Принцы поднебесья, господа небесных сфер,
Призраки зенита, покровители чудес,
Те, кого ты хочешь видеть, кто навек исчез.
ПЛАСТИНКА АХМАТОВОЙ
...Так, голосом практически мужским
И старческим, инфарктов и куренья,
Она читает столько лет и зим
Войскам и сухопутным, и морским
Как бы вердикт, указ, постановленье.
Она читает мертвым и живым
Среди потрескиванья и горенья
Пластинки, превращающейся в дым.
Не гормональный сдвиг, но претворенье.
Она читает голосом чужим.
И движется, кто нем и недвижим.
Она читает голосом глухим.
И то, что раньше мнилось неплохим,
Развоплощается как бы в одно касанье,
И бледный огнь, и тусклое мерцанье.
Она читает господам приказ.
И меркнет, распадаясь, этот джаз.
Так страшно воплотилась эта речь,
Так совершенно и невозвратимо,
Что кажется: язык ее предтечь -
Метафизическая пантомима,
Что невозможно в видимость облечь,
Лопаткина Ульяна, дева-прима,
Лесбийская вилисса с ликом серафима,
Подруга оргий, полигамная картечь,
Шалава, что всегда неутомима
В стремленьи с первым встречным (первой встречной) лечь
(Цена - классическая жизнь за ночь),
Вампирка похоти уже без грима,
Палящая воображенье мимо
Желанья телом обладать, стеречь,
Чья сдержанность для простаков и мнима,
Игра, фаллических не стоящая свеч, -
Ее возмездие неотвратимо.
Круши же их теперь, уродуй и калечь.
_________________________________________
Об авторе:
ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА
Родилась в Воронеже. Окончила Воронежский медицинский институт и отделение лингвистики романо-германской филологии Воронежского университета. Работала врачом, преподавателем, редактором. С 1995 корреспондент Радио Свобода, с 1999 г. живёт и работает в Москве.
Стихи и рецензии публиковались в журналах «Знамя», «Новое литературное обозрение», «Критическая масса», «Сеанс», «Иностранная литература», «Митином журнале» и др. Была колумнистом Openspace.ru, colta.ru.
Лауреат Премии Андрея Белого (1999), премии «Московский счёт» (2003), премии журнала «Знамя» (2008). Вышедшая в США книга Фанайловой «The Russian Version» (2009) в переводе Стефани Сандлер и Евгении Туровской получила премию Рочестерского университета как лучшая переводная книга года. Стипендиат фонда Бродского — 2013.
По стихам Фанайловой режиссёром Э. Бояковым были поставлены спектакли в театре «Практика» (Москва) и «Сцена-Молот» (Пермь).
Библиография:
Путешествие. — СПб.: Северо-Запад; Митин журнал, 1994.
С особым цинизмом. — М.: Новое литературное обозрение, 2000.
Трансильвания беспокоит. — М.: О. Г. И., 2002.
Русская версия. — М.: Emergency Exit, 2005. (Книга + CD)
Чёрные костюмы. — М.: Новое издательство, 2008. (Новая серия).
Лена и люди. М.: Новое издательство, 2011.
The Russian version. — Brooklyn: Ugly Duckling Press, 2009.
Lena e la gente. – Roma, Gattomerino, 2015
скачать dle 12.1
