
памяти Аси Климановой
* * *
Я посеял дочь. Неудивительно, что я
всё пишу о ней, как о любимой, хоть и всмятку.
Мне бы хоть чего-нибудь из твоего остатка.
Думал быть Петраркой - хорошо, хоть был закладкой.
Рифма явно просится, но больше не моя.
Мне бы не хотелось, чтоб тебя читали все.
Мне хотелось тайны. Ты была и стала тайной.
Ты была моей мечтой, хотя другим - не дай-нам.
Ты была и убрела вот здесь, совсем недавно.
Прогуляй меня, душа, по утренней росе.
Отпечатки душеньки в окрестных бараках.
Ты всё это помнила, всё знала, всё видала.
Мы тут жили, и тебя тут по дворам немало.
Ни воды, ни света. - Снова что-нибудь упало? -
Я тебя держу в твоих негнущихся руках.
Посвященья дочерям - это какой-то коллапс.
Из расчески до сих пор вылазит светлый волос.
Может быть, и правда там зовет какой-то голос.
Мы уехали, ушли, но не с концами. Call us.
Прогуляй меня, душа, по утренней росе.
* * *
Смотри: промышленность. О ней
нам говорила тетя Галя,
но мы ее располагали
в уме значительно южней.
Ворота настежь. Дворик пуст,
а по углам - четыре елки.
Вдали, как веник для засолки,
висит больной калины куст.
Селись! тащи сюда диван
и стол, стоящий враскоряку;
мы заведем с тобой собаку,
я переправлю свой роман,
и… ну, и всё
* * *
Твой голос, он - не знаю, как сказать:
он как бы с отложным воротничком.
Как у него выходит так дрожать! -
И я уже забыл, о чем, о ком.
Ты что-то говоришь, я не пойму.
Похоже, как взлетает покрывало,
на миг к глазам подбрасывая тьму, -
и опадает на пол, как попало,
и сказанного нет, и не бывало.
И, камешком тревожа твой покой,
перед ударом камешка о камень,
что все одно и тверже и упрямей, -
я дрожь колодца чувствую щекой.
Который час?.. И греется висок,
и из тебя в меня течет песок,
и я себя вверх дном переливаю,
случайных слов нестойкий завиток
каким угодно счастьем одевая.
* * *
По развалинам руина
с трёхой-Балтикой бредет.
В палисаднике малина,
а хозяйка не придет.
Интонация подсохла,
кошка сдохла, хвост облез.
А любовь еще не сдохла.
Не такой ее замес.
Помню, словно по команде -
было где-то в шесть утра -
я приблизился к веранде -
там настольная игра
прислоненная стояла.
Я подумал: это ты.
Что за чувство нас спаяло,
что за дикие мечты, -
ощущенье, что со снимка
можно срезать клок волос.
И пожизненная снизка
бьет под дых, как толстый трос.
Было время, были дачи,
разлетались стаканы.
Вот из этой нашей дичи
кружева и сотканы.
Где была дурная сила,
что-то тихо шелестит.
"Ты прости, как я простила".
Кто ж нас вместе-то простит.
* * *
Какие странные слова
для автора статей о вере,
для кандидата всякой хери.
Мне скоро сорок - через два,
а я и двадцать не намерю.
Ей-богу, что-то выше нас
и в этом обращеньи - Светка
(как baby переводят деткой), -
во всем бреду, что мы на раз
писали, кончив восьмилетку.
Закономернейшее дно:
все розочки с тортá слетают,
и тела телу не хватает
сильней дыханья, - и оно
себе незнамо что болтает.
Как там у Орвелла?.. Герой,
как только крыс пустили в клетку,
орал: не надо! Не со мной!
Её бери,
ее закрой, -
и это - та же восьмилетка.
А вот еще. Цитата дня.
Сначала кич, потом забвенье.
Я сам в себе несу затменье,
и спазма слов возьмет меня
уже в то самое мгновенье.
Пошли. Ищи, где - красота?..
Хотя бы в том кусте сирени
в полметре от железной хрени,
что разнесет ее спроста.
Но уж не в том куске сирени.
Где "все еще" - там красота,
где красота - там оговорка.
И я опять иду за водкой,
насильно вписывать цвета
в пустую черную обводку.
Когда с тобой - я через край
и, не спросясь, себя толкаю.
Когда один… Не ты такая, -
такой уж хор. Пиши, играй, -
живи, живьем себя спекая.
Пока хватает дорожить
незамордованностью фразы,
пока не можешь все и сразу
в одном простом - "мне надо жить", -
себе не выколешь ни глазу, -
Но если сможешь - так легка
окажется твоя дорожка,
и надо-то всего немножко, -
когда поймешь, что - не пока,
не ради слов, не понарошку.
* * *
Walk me out in the morning dew, my honeyО стихах - я все уже сказал.
Слава Богу, что они остались.
Я не помню, как они писались,
и кого я от чего спасал,
и куда там от меня спасались.
Выйти до звезды и затусить
с логикой в обнимку, друг мой Ватсон.
Я еще умею доносить
тему через взрывы вариаций.
Но совсем забыл, как обращаться.
И уже не помню, как просить.
Иногда свет движется спонтанно.
Иногда его включил сосед.
Я не знаю, может, это странно,
я больной и редко вижу свет.
Но его полеты несказанны.
Тут Евклид тупее, чем сосед.
Ну и сколько можно жить бегами
от себя в себе, как в колесе,
искупая только то, что все
вскормлены прямыми и кругами?
И бегут пунктиром под ногами
угли страха в утренней росе.
* * *
Когда б вы знали, из какого сора,
с какого боку и какого хера
берется в нас беспамятная вера,
что Бог нас любит вон за тем забором.
Мы с разных рек, но там - одна холера.
И вечно изменить что-либо поздно,
и каждый день менять что-либо рано.
Дальнейшее доделает охрана.
Мы на себя смотрели так серьезно.
Они на нас глядят как на баранов.
Мы раз ходили в поисках аптеки
перед аптекой, очень испугались -
и больше в том миру мы не терялись.
Нас малость угнетал забор навеки,
но мы навеки и не собирались.
Не страх - что счастью места маловато,
а счастье - что нет времени для страха.
Мозгам тепло от планового траха.
Я в летний день ходил за нашим прахом,
но мне там дали кучу стекловаты.
Давно ты здесь? И я с того же года.
Я замужем, работаю в фаст-фуде.
А я женат, ушел из Минприроды.
Постой… Да нет. Наверно - от погоды.
Мне что-то вдруг почудилось, и будет.
Конечно, от погоды, от родимой,
конечно - облака бегут по краю,
тут в это время вечно умирают
от близости своей непроходимой, -
за что и не люблю начало мая.
* * *
А как насчет пописать в тех кустах,
над речкой? Да какая: те ли, эти ли.
Бывали мы, бывали в тех местах.
Допустим - но дома нас не приметили.
Обрыв. Вот черт!.. - и от тебя приветиком
лечу на отцветающий пейзаж.
Не верится, что этот вот алкаш,
как крюк бредущий по озеленению, -
что раньше он с восторгом слушал Rush,
а нынче квасит до позеленения.
А на листе у клена нет сомнения.
Природе тоже нужен перегной.
Душа, комок, покончи, что ль, со мной. -
Да призрак чуда все еще касается,
то по домам проскочит желтизной,
то с карканьем на грудь реки бросается,
и так везде становится темно,
когда она на миг откроет дно, -
а там таких, как я, уже полно,
и каждый чем болел, тем и спасается.
_________________________________________
Об авторе:
ДЕНИС КЛИМАНОВ Родился в Москве, жил на Петровке, затем в Матвеевке. Отца никогда не знал, а мать приезжала редко-редко. Воспитывался у родни. Надо сказать, и дед (мой основной воспитатель), и мать, и отец - все они были сотрудниками известной организации из трех букв. Так что не начать бунтовать с детства я просто не мог.
Мне казалось, что мое призвание - в чем-то, что позволит заниматься музыкой, не будучи музыкантом. Так я оказался в ЛИКИ (тогдашнем Ленинградском институте киноинженеров). После четвертого курса бросил его и поступил в Лит. Там познакомился с Аськиной (
Ася Климанова. – Прим. ред.) мамой - Наташей.
Конечно, Лит я просто так бросить не мог: поступил в аспирантуру. Но уже была Аська. Мне стало не до того, пришлось уйти.
19 лет отработал в сфере экологии - научным сотрудником. Сейчас - переводчик и репетитор.
Кого я люблю? Да тех же, кого любила и Аська. Эмили Дикинсон, Элиот, Фрост. Анненский, Тарковский, Величанский, Седакова. А уж про мою любовь к Александру Еременко и так все догадаются.
Но любимый мой поэт - это, так или иначе, моя дочь.
скачать dle 12.1