* * *
Занавески отдёрнуть: в ночь
о себе не всхлипывает – смотрящий
в разрастание: прочее обозначь,
что звучало погоды резче –
«Всё – ребёнок, отдельный от
никого: яснеющая погода
пробуждение всякое сбережёт:
что – назвалось «душа»? Свобода?»
Спать зазябли, замёрзли быть,
слово этой тоской заботь:
как закутать твоим «забудь»,
если тело растёт любить…
Гром ворочается в окне
как во сне – и скидывает покровы
с восприятия, ставшего в тишине
телом вспышки километровой.
* * *
О воде, что не теряла своих сияний,
когда бросали в неё огонь с булыжником –
колыбельный свет в словах нараспев качнулся
прямо к смотрящейся душе.
Отраженья шевелились в дневных витринах
как в рыбы в реках: искали поудобнее
положенье, чтоб заснуть: а кирпич, влетая,
мутью звенящей укрывал.
Разглядишь себя в согласной воде, принявшей
шипенье факела (бережно постелено)?
Так легко вбирают небо пробитой гладью –
реки, решившие сиять.
Кто в торговые витрины привык смотреться,
увидит пламя: и пусть достанет смелости
приравнять его к лицу, посчитать собою
ныне – хотя бы на часок.
* * *
Такое всё, что человек
от человека отделился
сыростью, расцветающей в подремать:
встань как вставала, реальность.
Грунт прободать, не сломиться
тяжестью, вынуждающей прорасти:
дрожат столбы на взморье или
вновь бесконечны провода?
Гудят столбы на взморье дня,
дома отделены от неба,
сказаны ожидания и туман,
явь прорастала сквозь речи.
Явь прорастала как стебель
провода, уходящего в горизонт:
соединять людей друг с другом –
вот преднамеренный цветок.
ПРОРУБЬ
Ты, воду стиснувший в ладони,
послушай утренний полигон:
там творятся те же замыслы.
Не отставая, по тоске плесни.
(У каждого предмета – имя
блестит как лезвие, как река:
чем ещё взрезать забвение,
накрывшее погоду тишиной?)
Войну так долго ждали танки
в чехлах негнущихся, что мороз
долгим жестом затвердения
брезенты превратил в подобье чувств.
«Их снять – никак, их только срезать» -
солдат рассказывал с тишины
башни танковой, заждавшейся
грядущих переплавочных огней.
МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
Листья, лепестки всех твоих звучаний –
без того примяты гранитом,
рады – но не могут с пылью
к юго-западу полететь.
Чья душа умеет смелее прочих
забывать, что скажет учитель
– он велел вдавить растенья
в монолитную гололедь.
Мыслить об избыточном жесте: сверху
в тишину приходят порывы –
высвободить, если дети
в забывании несмелы.
Дети попирают урочный ветер,
придавив букеты камнями,
будто смыслы постамента
недостаточно тяжелы.
ПСАМ
Когда прогоняли уличных,
дующих в громкие флейты
и трубы оттенков галечных,
о тишине не лайте –
В конце переулка белое
платье мелькнуло, исчезло
как выдох, раздумавший входить
во флейту музыканта
Не флейты одни лишь тёмные:
вещи бездомных затёрты
до цвета, каким битумные
просторы смотрят твёрдо
– На ближнюю ночь приливную,
ставшую звучной, хоть пена
мелькнула вдали и не вошла
во взгляд, в сквозное чувство.
* * *
Виденным станешь: согреться
прочей возможности нет
– ступает лунный блеск, заступая
на воду: кто мимо проскользнёт?
Время бежит с непривычки.
Создана словом зачем
ночная вахта зрячести полной?
Лунный блеск с воды всё разглядит.
Можно и временем поздним
побыть – о, лишь бы в тёплое зренье
ныне свободой попасть,
в поле созерцанья – говорить.
– Время привыкло к холодным
взорам, скользящим волной;
ресницами погладив минуты,
девушки прошли по берегам.
* * *
Шуршать как берег – чревато сырым
и подножным сообщеньем;
с неба до почвы – несгибаемый гром,
но мало быть прощаньем.
На ветре зёрнышки, бывшие всем:
одой, снегом, словом, каплей:
ими рассказан, кто в тепло возносим,
но мало вертикалей.
Ещё одна потепленью нужна
говорливая граница,
если способность пропускного зерна
успела притупиться.
Шуршать как моря добавочный стык
со стихиями другими
(граней немного у волны, на восток
темнеющей снегами).
* * *
Половодьем все лодки унесло;
время прислушиваться к своей победе,
когда ты вода: все предметы – весло,
что водами бредит.
Пусть позвенивать в слово – жест простой,
звуки наращивают себя: и в камень
вцепляясь, и в корень травы островной
сырыми шажками.
Углубляется лодочная цепь
в берег, в обрывистое воспоминанье
железа о завтрашнем рудном лице,
о ржавчине ранней.
Зарывается цепь, распавшись вглубь,
звенья разбрасывает и вновь скрепляет
с потёмками почвы, с нажатием глыб,
с травой, что не тлеет.
* * *
Жёсткость навязали глине,
форму вкрепив кострами;
в зреньи – влага сердечной лени,
а выбор потоков – прям.
Здесь не выдохнуть, покуда
льётся всюду ничьей – погода;
лучше молчать, чтоб зренье
привыкло к лучам взамен.
Ослепительность залива
длила обжиг сырого взгляда;
вдох задержать, чтоб слева
зашлось на предельный лад –
Веществом призвав тверденье,
медленной верить льдине;
свет не бывший, привычный сумрак –
не влить в говорливый ум.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСЕЙ ПОРВИН
Родился в Ленинграде. Окончил филологический факультет СПбГУ по специальности «Английский язык и литература».
Автор стихотворных книг «Темнота бела» (М.: Арго-Риск, 2009), «Стихотворения» (М.: Новое Литературное Обозрение, 2011), «Live by Fire» (в переводе на английский, Cold Hub Press, 2011) и «Солнце подробного ребра» (Спб.: Инапресс, 2013).
Лауреат премии «Дебют» (2012). Также входил в шорт-лист премии Андрея Белого в номинации «Поэзия» (2011, 2014), шорт-лист премии «Белла» (2013).
Публиковался в журналах «Волга», «Нева», «Дружба народов», «Воздух», «Урал», «Новый Берег», альманахе «Новая камера хранения», сетевом журнале «TextOnly» и др.
Стихи Алексея Порвина переводились на английский, немецкий, французский, итальянский, чешский, финский языки, публиковались в ведущих зарубежных литературных изданиях.
скачать dle 12.1