* * *
Я жду и жду: Господь меня раскроет,
как форточку в конторской духоте,
как заспанную книгу, столько лет
служившую подставкой для бегоний;
пробьет, как брешь
в задристанном невольниками трюме.
Спускайтесь вниз, цинготная шпана,
по сосенке отобранная с бору,
рябой фасолью сыпьтесь по канатам -
мою пробоину попробуйте заткнуть
мешками, досками, друг другом!
Я так хочу, чтоб Он меня раскрыл
своим шершавым устричным ножом.
Одной забавы ради? Пусть – забавы…
* * *
Поколение дворников и сторожей
До отвала наелось своих миражей,
Отмело, отплясало, отпело.
А мы – поколенье ежей и ужей,
Мы любим конкретное дело.
Изготовить товар, заработать деньжат,
Одарить леденцами ежат и ужат
И с женой позабавиться плотью.
И пальцы с похмелья у нас не дрожат –
Сжимаются твердой щепотью.
В нас – муштра цеховая и мужество каст.
Упоительно знать, что никто не подаст,
И приветствовать небо скупое.
Меж веком и веком сереющий наст
Не хрустнет под нашей стопою.
Что ж, дивись, приживальщик прокуренных нор,
Как ловка моя вилка и нож мой остер,
Как, припомнив былую породу,
В бокале, и в венах, и в ванне – на спор! –
Портвейн превращается в воду.
НЕБОЛЕЗНЬ
Мне стыдно быть душевно-небольным,
ведь творчество душевно-небольного
истает и развеется как дым,
когда проступит голая основа.
Тогда безумец будет площадей
не голубем, а вольной стрекозою.
Тогда и нищий будет Амадей,
ликующий в воскресшем мезозое.
Чем расстелиться мне под их стопой:
листвой осенней? шубою собольей?
Как устоять мне перед их слепой
фемидой притворившейся свободой?
Мне чудилось, что можно быть смешным,
рассеянным и щуриться волшебно.
Но я рожден душевно-небольным,
а становлюсь больным, но не душевно.
НИНЕВИЯ
К небу уходят растения,
Мимо ветвей наугад
Рыба плывет нототения,
Очи-тарелки горят.
В ней – осененные шпилями
Улицы, полные льда.
В ней черепичными килями
Кверху – кемарят суда.
В ней дорогие покойники
Бритвенной пены свежей
И берегут подоконники
Клинопись меж этажей.
В ней – поцелуев недодано
И недодарена брошь.
В ней уживается мода на
Брюки-бананы и клеш.
Так уплывает Ниневия –
Город с неверной душой,
И остаюся на древе я,
Выплюнут рыбой большой.
* * *
Левантийский кораблик летит по волне,
Пляшет солнце, как пробка в душистом вине,
Загорелые смотрятся турки,
Как из глины гончарной фигурки.
Мимо Кипра и Крита – вперед и вперед,
Ибо ветер восточный, как женщина, врет:
Опахалом махнет и изменит,
А купцы свое времечко ценят.
Но навар не упущен и выдержан срок:
Вот и берега виден слоеный пирог,
Чешет кормчий косматое пузо
И по курсу белеет Рагуза.
Золотые славянки блестят серебром,
А хромые телеги спешат за добром:
Благовония, сабли и ткани,
И гашиш привезли мусульмане.
Опустевший кораблик уныл и угрюм,
Левантийские крысы покинули трюм,
И беременны черной чумою
Крепостные подвалы у моря.
ОФЕЛИЯ
Офелия в могильщики ушла.
Не женское занятие, не спорю.
Топиться проще: в пруд – и все дела,
И смерть быстра, как сплетня в Эльсиноре.
А тут – лопата каторжно тяжка
И тошно от усталости и боли,
Но постепенно свыкнется рука,
Ороговеют рваные мозоли.
И можно будет челюсти разжать
И напевать под звук пастушьей дудки:
«Все сорок тысяч – будете лежать
Вот тут, рядком – до ангельской побудки!»
И, череп очищая от комков
Бесплодной и прилипчивой морены,
Промолвить: «Гамлет? Вот ты стал каков!
Не то чтоб бедный – так… обыкновенный».
Другим – любовь до гробовой доски,
На праздники – бессмысленные цацки,
А ей – четыре слова: «Мужики –
Козлы и пидоры». Как это есть по-датски?
* * *
Much Madness is divinest Sense
E. Dickinson
Сошедший с ума не заметит, с чего сошел:
Ступенькой, казалось бы, меньше, ступенькой больше.
Он только локтями чувствует произвол,
Когда надевают фрак, надевают пончо.
Сошедший с ума не узнает своих родных:
Они ему, верные, кажутся неродными.
В глазах его масло, а им остается жмых;
Спросили про день, а он называет имя.
От комнаты к комнате – всё потолок белей,
На каждый порог помогают ему взобраться
Живые и теплые призраки королей,
Пронзительных теноров, искренних святотатцев.
Сошедший с ума обретает свой новый ум –
Фиалковый, розовый, ирисный, ноготковый,
Блестит им в улыбке, как золотом толстосум,
И к людям выходит с прибитой ко лбу подковой.
За ним медицинскую карту несет жена
И тащится осень нищенкой городскою.
Он чертит сады, как хитрые письмена,
И Брейгель Цветочный играет его рукою.
Всё это, наверно, лишнее, это зря,
Но я не могу – меня обложили данью
Соблазн сумасшествия, сумерки ноября,
Хмельной Петербург и вокзальных котов рыданья.
БАЛЛАДА
Ко мне приблудилась бродяжка-музыка,
Когда я к дому кошелки нес –
Простая, как воровская «Мурка»,
И верная, как шелудивый пес.
Ускорив шаг, огибая здания,
Кивнув соседскому костылю,
Я не отвяжусь от нее – от знания,
Что я до сих пор тебя люблю.
Ты можешь родить второго, третьего
Ребенка, удвоиться в толщине,
Морщинки свои поменять на трещины –
Провалы в памяти обо мне.
Ты можешь клясться – рукой к Писанию –
Что ты не родня моему ребру,
Уехать в Израиль – да хоть в Танзанию,
Но я все равно тебя люблю.
Не крепче – тоньше. Острее лезвия,
Апрельских вкрадчивее лучей,
Живого голоса бесполезнее
И терпеливее кирпичей.
Другие лечатся лёвенброями,
Шагают кумами королю.
Другие – дачи себе построили,
А я до сих пор тебя люблю.
Бреду маньяком с улыбкой дикою
За тенью, что вдалеке рябит.
Не озирайся же, Эвридика,
Мы ведь еще не пришли в Аид.
Все лето пела стрекозка-смертница,
С понтом – не слышала приговор.
Иголка скачет, пластинка вертится
И я до сих пор – до сих пор – до сих пор…
* * *
Убери скальпель, жизнь.
Смерть, заноси своё:
неподъемный рояль,
каторжное фоно.
Грузчики ее бородаты,
грузчики ее хороши:
едят купаты
и беляши.
Молодые женщины старательно играют,
как будто перебирают рис,
вычесывают шерсть.
Молодые женщины, едущие в метро
пахнут лекарством,
очередью в собес,
ампутацией черных ног.
Что-то у них в глазах,
что-то такое есть.
Я бы с такой не смог.
Смерть является в новое жильё
в великолепии разных слуг.
Ее настройщики, ее форейторы,
плиточники, циклевщики, врали, говоруны.
Говорят, Варваре нос оторвали,
вместо носа у нее казенная игла.
Убери свой скальпель, жизнь-коротышка,
ты уже отрезала, что могла.
_________________________________________
Об авторе:
ИГОРЬ КАРАУЛОВ
Родился в Москве. Окончил географический факультет МГУ.
Публиковался в альманахе «Белый ворон», журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «Новый берег», «ШО», «Воздух», «Критическая масса» и др.
Автор трёх поэтических книг.
Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011 г.).
скачать dle 12.1
