* * *
Медленно сбывается мой сон...
В древнем храме с перебитым звоном
я стою под спрятанной иконой,
и меня сквозь талый свет с амвона
истончает этот свет и звон.
И одновременно вдалеке,
там, куда уводит колоннада,
припадая к тактам снегопада,
фуги ре-минорная прохлада
расцветает заживо в реке...
В детстве называлось Рождеством:
ночь как ночь, большое время года,
хрипы довоенного комода,
и особым образом свобода,
собранная небом и окном.
Ночь опять за теми, кто в пути,
как огонь, который дальше света,
как слова случайного поэта:
Что ты видишь там, в стране Завета,
кроме бесконечного «прости»?
В трёх шагах от главного почтамта
рядом с чистопрудной синевой
я родился в год, когда с лихвой
вестники — порхали над Москвой,
странники — рядились в дилетантов,
и деревья, словно музыканты,
внукам смерти пели жребий свой.
* * *
В давно танцующем сарае,
где гнёзда ласточек в углу,
лежит соха, трава глухая
да чьи-то перья на полу.
То жизнь почти не понимаешь,
то смерть почти не ворошишь,
то в перекошенном сарае
под нос себе себя ворчишь
над перевёрнутой сохою,
над теми, кто за нею шёл,
чтоб перепахивать с землёю
то тёмный лес, то светлый дол.
Чтоб ласточки, воссев толпою
перед отлётом на юга,
срывались стройною гурьбою
и рассыпались, как пурга.
* * *
Песочный час немного налегке.
За водоросли радужного зноя
вплывает рыба в тощем рыбаке
с подсачником плетёного покоя.
(не жди не спи там поплавок с волной
или с теченьем иль под сенью ивы
весь берег в дырах ласточки шальной
с ней буруны и то неторопливы
зацеп обрыв гитарная струна
играет сом а не дневной подлещик)
Все вещи мира видит тишина,
но оставляет лишь живые вещи.
* * *
У меня тут один старик
временами то глух, то слеп,
доедает свой черствый хлеб,
обвалялся, как лесовик,
но привык сидеть у окна,
не мигая, смотреть на снег.
И вокруг него — тишина,
и внутри — малахольный бег.
А еще тут одна вдова,
мужика своего гнобя,
все скрипела, как жернова,
а теперь скрипит под себя,
выползает на пересуд,
недолюбливает собак.
И вокруг нее — тихий зуд,
и внутри — драгоценный мрак.
Наконец, тут один ковбой
в восемнадцать украл, что сел,
а когда пришел чуть живой
за неделю в пух облысел,
но оброс бородой в сердцах
и ворует уже бог-весть.
Помолился — и полный швах,
открестился и снова — в шерсть.
Сочинить бы такой народ,
чтоб коровий хлопец не млел,
чтоб вдова вросла в огород,
как ей плавный старик велел.
Впрочем, вряд ли старик знаком
с той во всем клюкастой вдовой...
Двое суток горел с водой
на соседней улице дом.
* * *
Одна красноухая черепаха
говорила мне, таская обноски в храм:
Зачем ты построил свой дом из праха,
зачем вообще ты всю жизнь ковырял этот хлам.
Прах добрался до первой заоблачной ямы
и говорит: Прочитанная трава
как-то тихо растет на панцире далай-ламы,
а на шкуре палеозоя она вообще чуть жива.
Входит муж, подобный Аресу, дырявый чудом,
и, ни слова не говоря, уносит черепаху и дом.
Молитесь душам китов и деревьев, покуда
«прекрасное прекрасно само по себе» с трудом
(курицу надо готовить считанные минуты,
иначе, как мужичина, она сухая потом).
Одна черно-белая крыса по имени Фуфа
говорила мне, таская орехи в диван:
Ну, посиди немного, спой наше лихо на ухо,
я ведь знаю — ты добрый, даже когда не пьян.
Представляешь: пустыня, дверь, а за нею бабочки рая…
Ну, так вот, этим бабочкам — привет от нашего всё.
Входит муж. Из тысячеоких сараев
ты не выберешь тот, в который вошел Басё.
* * *
Кофейный аромат в квартале мясника,
и детский мир, косящий на Лубянку,
лев со щитом, еврей на оттоманке,
не знающий, что он уже зэка,
делящий воблу на клочке газеты...
Неглинную укрыли на века.
Совсем не чувствую, что здесь течет река.
Сияет все, но как-то мало света,
и даже сердце бьется вразнобой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пройти Кузнецкий. Выйти к Моссовету.
В Успенском Вражке вяло закурить,
забыть, что здесь уже не можешь жить,
всего на миг глаза рукой прикрыть
и вдруг войти в блуждающую Лету
с Вергилием из капли дождевой.
* * *
У моей собаки вертлявый хвост.
Любит спать на подушке, храпеть сладко.
Иногда в глазах мелькает вопрос,
я его перевел – потерял тетрадку,
и теперь не вижу, кого она догнала,
кто ее каждую ночь догоняет.
Черный нос высовывается из-под стола.
Черный хвост с другой стороны виляет,
и глаза слезятся – сладкое, гады, даем.
Маленький кусочек пряника иль мармелада.
А еще мы гуляем около дома вдвоем.
Я курю и шагаю, она кругами, но рядом
кошек гоняет или дворовых крыс,
шумным носом фырчит в бетонные щели.
Крысы, как мыши, невероятно шустры.
Мыши, как крысы, по норам тоже успели.
А зимою мы ходим в прозрачный лес,
за водой на родник мимо погибших елей.
Все, что встречаем, остается в памяти без
нудных контор и записной канители.
Хочешь бежать – беги, роешь землю – вперед,
мышь давно уже смылась запасным ходом.
Город тебя не любит, но узнает.
Впрочем, и ты не любишь – скрещиваешь породы.
* * *
Ветка снега. Цветущая слива.
Нестерпимая белизна.
Как посмотрит любимая мимо,
а во сне – что зима, что весна.
Вдоль по берегу лодки и лодки.
Берег озера – берег реки.
И отец с непутевой походкой
непутевее, чем рыбаки.
Ты б остался… А ты бы остался?
Нет, конечно. Я не остаюсь.
Невпопад говорил, улыбался…
И улыбкой запомнилась грусть.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСЕЙ КУБРИК
Родился в Москве. По окончании школы поступил в МВТУ им. Н.Э. Баумана. Служил в армии. Работал связистом, дворником-сторожем в детском саду, заместителем директора городского ПКиО, грузчиком, учителем русского языка и литературы, столяром-краснодеревщиком.
В 1982 поступил в Литературный институт на семинар В. М. Сидорова, последние три года обучения — семинар Е. М. Винокурова. По окончании института работал лаборантом института и учился в аспирантуре.
Читает спецкурсы по русской поэзии XX века и ведёт творческие семинары в различных учебных заведениях.
Автор ряда публикаций о поэзии русской эмиграции, в том числе о творчестве Бориса Божнева, Бориса Поплавского, Анны Присмановой, а также о Николае Заболоцком и Арсении Тарковском.
Стихи печатались в журналах и альманахах «Знамя», «Огонёк», «Грани», «Октябрь», «Урал», «Литературное обозрение» и др.
Автор трех книг стихотворений, первая из которых вышла с рисунками Юнны Мориц.
В настоящее время работает преподавателем в лицее № 1502 при МЭИ и в лицее ВШЭ.
Фото Анатолия Степаненкоскачать dle 12.1