ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Сергей Соловьев. ДХУНИ

Сергей Соловьев. ДХУНИ





* * *

Будда сидел под деревом,
думал о Сталинградской битве.
Если мир колесо – может, не все потеряно.
Главное, чтобы дороги не было.

И природа ему кивала.
Как одуванчики, пролетали талибы,
крестилась река стрекозами,
а за ней цвели магдалины.

Христос лежал на лугу, руки раскинуты,
верней, разбросаны:
одна, например, пасется в Африке,
другая – лечится в Косово.

Но в целом, лежал и думал:
всё хорошо, не хуже ведь,
чем Иегове в Калуге
или Шиве в Ужгороде.

Все мы тут отбывающие наказанье –
и звездочка и полумесяц, и колесо и крест…
Главное, чтобы дороги не было.
Максимум – до Казани.

 


* * *

Ехали мы с Кутиком из Питера, где давали
Парщикову – Белого, через станцию Дно
в Киев, ехали автостопом, в кюветах спали
в домовине листвы. Небо как стекловолокно
было наутро, и на вкус тоже. Под Гомелем
мы сложили речь в выгребную яму, выли псы,
колыхались вороны, как армейские трусы
над свинцовым озером, где мы умывались
промахиваясь мимо своих очертаний. Козлом
пахла земля, время, любовь, слова… Палец
слюнили, пытаясь поймать ветер. Что-то ползло
с востока в маскхалате листьев, и вдруг на пуант
вскидывалось, заверчиваясь, опадая. Куцый
какой-то свет юлил между нами, и под и над,
город вдали торчал – как скомканная страница
во рту разинутом. Да, Нева, синева, Белый,
шли каналами, канализировались до мела –
периодами, пили «медвежью кровь», как всегда,
Драгомощенко легче воздуха был, за ним вода,
потом уже мы, и какая-то Кибела, кажется, но
это мы уже плохо помнили, да, город-Аттис?
Уж лучше посох и автостоп. За Питером – Дно,
за ним – Гомель, это мы помнили. Как латекс
дерево помнит. Молочко чернобыльское. Наливай.
Приближались к Киеву, и въехали в Первомай.

 


* * *

Сиянье дня меня тревожит.
Оставь ее, пусть пишет
рука: во всём, и среди ночи –
сиянье дня. Любовь еще быть может
без женщины. Без сына и отца. Без речи.
Как мальчики в глазах – сиянье дня.

Пусть пишет. У нее – края, а у меня –
ни края, ни того, что держит
их. Что держит? Какой-то бог зарыт, и дышит
земля. Шевелится и дышит. В сердце.
Как заживо. И дух всё режет
хрусталик, затуманивает, пишет,
где ни руки, ни глаза, ни меня.

Откуда же сиянье? Что тревожит?
И почему здесь близость, как культя,
перебирает письма? Мир как письма.
Так меленько изорвано, не сложит.
И, как дитя растленное, где разошлись мы, –
сиянье дня.

 


* * *

Иллюзионистом он был, а она его преображенкой –
то девочкой, то мужиком, то пустотой, то жёнкой.
Загородный дом. Она, например, демон, а он – Сита.
Дымок над крышей. Спальни вкрадчивого реквизита.
В окна льнут какие-то глухонемые, дурманящие сирены,
он оборачивается – и они превращаются в куст сирени.
Мир за окнами не беспокоит их, давно никакого дела
нет до него, да и некому – ни души у них нет, ни тела
как чего-то отдельного и своего. Позу мёбиуса по утрам 
они любят, а потом он ее расчленяет, к иным мирам
отсылая, и она проступает под ним, хорошея. Такая кама.
И весь день мгновенье ходит за ними с бритвой оккама.
А по вечерам играют они – кто из них более иллюзорен,
передавая на пальцах душу свою, как нитяные узоры.
И потом всю ночь он в ней носится кошкою на пожаре:
вскрикнув, она изо рта вынимает любовь, как шарик.

 


* * *

И стоят они счастливые – взрослые и дети,
и расчесывают их парикмахеры-ухажеры,
кому – СПА, а кому – легонький петинг
ботанический, не ведущий к растлению,
пока пяточки-хтоники темные пьют узоры
из земли, голова на свету, сердце в зелени,
так стоят они в своем месмерическом счастье,
в этой нежно идиотичной красе, что спасает –
вопреки всем благим твоим – от соучастия,
просто смотришь, как стоят они, наглотавшись
иголок воздуха, эти парсуны мгновений –
детоубийца Гретхен с веточкою у губ, Наташа
с ладонями у лица в первом своем смятении.
Или этот Гонгора… Но хочется чего-то простого.
Девушка с лицом чау-чау: пойдем развеемся,
говорит. Хорошо, что лишь взглядом, в сторону.
А в другой – церковь и озерцо, два селезня:
Людвиг Баварский с Вагнером. Да, погожий
денек, из тех, когда Ницше сошел с ума,
увидев как в нем туринскую избивают лошадь.
В общем, стоят счастливые, выгуливаю слова,
и они повторяют за мной: любил бы лето я,
когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
А к ночи Альпы вдали потряхивает скелетами,
как в шкафу. Страна Германия, город Мюнхен.

 


* * *

Ох дурень ты, дурень, скажет он мне на том свете.
Жил бы на краю джунглей, был бы у тебя слоненок,
трогал хоботом по утрам лицо твое, слушал сердце,
завтракали бы на лужайке, разговаривали о важном,
и был бы ты счастлив так, как у людей не случается,
и, может быть, что-то писал бы, но и писем не ждал,
олени паслись бы у кромки зренья и в них солнце
садилось, и река темнела, вспыхивая, как от стыда
неведомого, и всё было бы по-настоящему – жизнь,
счастье, спиной к спине с гибелью, они вели тебя
взглядом – где бы ты ни был, брали и отпускали,
вдох-выдох, и слоненок бы рос, вырос, и вот уже вы
плывете в небе, и земля плывет. Да, Хатхи? Так ты
зовешь его? Вот он, кивает тебе – рядом с хаткой.
А потом, может быть, я бы послал тебе женщину –
ту, единственную из невозможных – ту, твою,
с тем же чувством и леса и света, и слова –
на весу, между ними, между счастьем и гибелью,
медленно поворачивающихся лицом друг к другу.
И ведь всё это было так рядом с тобой и почти что
сбывалось. Может, именно в этом и был
весь твой замысел божий и смысл,
надо было лишь только качнуться – всей жизнью
в ту сторону. Медлил, был рядом, но ждал
от судьбы, этой дамы с собачкой…
Проходи, скажет он.
Ты один, и в глазах твоих лес,
и темнеет река твоих губ,
вспыхивая…
Проходи. И прикроет за мной
своей длинной рукою, как хоботом,
дверь.

 


* * *

Я понять не могу,
как ты можешь,
натыкаясь на каждом шагу
на жизнь, на погоду, на чашку, на кожу
свою, на слова – те что мы, те что нас...

Это, знаешь, как ангелов резать на скотобойне.

А они потом, за стеной, опять собираются – из крови, из узнаванья тебя, из прощального взгляда, из всего, что есть ты, из всего, кем мы были с тобой, и снова идут под нож.

Я понять не могу, как ты с этим живешь.
Не даешь себе чувствовать, видеть?
Просто проходишь сквозь,
как проходят мертвые сквозь живых?
Но за спинами тянутся эти нити,
кость разматывая, понимаешь, кость –
на нити, когда нет уж ни тех, ни других.

С кем же ты говоришь, с кем они,
эти ожоги-бабочки, отшелушенные от слов?
Что с глазами твоими в этой сиротской темени
счастья, когда по зрачку оно вдруг полоснет?
Что с ладонями-поводырями,
за которыми всё так беспомощно стало,
и не знает, что делать с дарами и сердца
пустыми дворами. Упала
любовь и разбилась – о детство.

Ну, значит, живешь ты, хотя и не трудно понять –
и где ты, и с кем ты –
жена и другое, и наше с тобой всё на свете, и мать –
но я не могу. А ты помнишь, индусы-аскеты
в бидончиках носят свой личный огонь,
и он навсегда, как дыханье. В плохую
погоду его можно трогать рукой.
И судьбой. И губами, как я. Называется дхуни.




* * *

Ничего, моя милая, всё пройдет,
схлынет с кровью, с любовью,
ничего не останется,
в сердце яблонька расцветет
и у ног сядут зайцы.

Ничего, моя милая,
это будет вначале –
ничего. А потом полегчает.
Дивный свет над могилою,
детки, солнышко,
всё включено.

Надо жить, моя ясная,
это боженька в спину тебя толкает,
никого там нет.
Всё он взял себе, чтобы связана
не была. Не смолкает
этот дивный свет.




* * *

И запах осени, как в доме престарелых
в какой-нибудь Швейцарии,
и чистенько и тихо, до утра
не гаснет коридорный свет, и мелом
начертанное облачко мерцанья,
как за стеклом дежурная сестра.

Река лежит, вся брошена, не спится,
глаза открыты, и песок в горсти
бесчувственно в ночи перебирает.
И у деревьев прожитые лица –
до жилочек, до каждой, до кости.
Душа припала к телу – как украли.

И память роется в углах и водит взглядом
по голым стенам. Кто здесь, покажись.
Одна душа. С сестрой. И запах прелый
почти неощутим. Прийти бы рады,
но не придет никто. И ложечка звенит о жизнь.
Как чай разносят в доме престарелых.







_________________________________________

Об авторе: СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ

Сергей Владимирович Соловьев родился 9 января 1959 года в Киеве. Выпустил книги стихотворений: "Зеркало отца” (1987); "Ноль дистанция” (1990); "Дар смерти” (1991); "Пир” (1993); "Междуречье” (1994); "Книга” (2000); "Птица” (2002); "Крымский диван” (2006); "В стороне", 2010.

Учился живописи в Киевской Академии Художеств, окончил филфак Черновицкого университета. Работал реставратором монументальной живописи в храмах Украины (два года жил и занимался реставрацией в Почаевской Лавре). В 2004—2008 — автор проекта и ведущий междисциплинарного дискуссионного клуба «Речевые ландшафты», автор проекта и главный редактор ежегодного альманаха современной литературы «Фигуры Речи» (Москва). 2007—2008 — инициатор международной премии «Читатель».

В 1995 году переехал в Мюнхен.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 163
Опубликовано 11 сен 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ