* * *
Когда она в церковь впервые внесла
светильник светил от угла до угла
и всеголосавоединосливались
Господь ниспославший нам психоанализ
смотрел на пришедших с упрямством осла
Мария врала и волхвы пререкались
и бкувы с турдом соибарлись в совла
Тот храм обступил их как замерший лес
В глазах у волхвов обозначился блеск
(извечный предвестник всего рокового)
и Слово которое было у Бога
меняя значенье утратило вес
Мария замолкла Смеркалось окрест
И холодно было младенцу в вертепе
Поэт нахлобучивший дачное кепи
как смерд удобрял на участке корма
Стояла зима И все злей все свирепей
сквозь трепет затепленных свечек
сквозь цепи
Господь доводил этот мир до ума
Дул ветер из степи
и высился крест на вершине холма
Вдали было поле Была тишина
как снег под ногами светла и темна
И было им странно Внезапно нагрянув
толпа напирала локтями ебланов
Святое семейство в потемках тесня
«Ты с миром Господь отпускаешь меня»
изрек Симеон после пары стаканов
и тихо добавил «такая фигня»
И странным виденьем грядущей поры
наполнился воздух С далекой горы
мерцала звезда словно суппозиторий
под видом младенца природе ввели
Светало Означились кедров стволы
И ослик заржал как пидорено горе
пророчице вторя и множа «ла-лы»
И было ему не сносить головы
свидетелю снов и безгрешных соитий
Звезда как никчемный энергоноситель
светила на мир из высокой ботвы
И высился крест И молчали волхвы
Но лошадь пошла поперек борозды
(и рифма вогнала пророчицу в краску)
Ворчали овчарки при свете звезды
Морозная ночь походила на сказку
Собаки брели озираясь с опаской
и жались к подпаску и ждали беды
Но буря прошла в этот раз стороной
Младенец заснул как пузан на открытке
Мария схватила его под микитки
и запеленала в яслях простыней
Простившись без слез с пролетарской страной
поэт (что свалил после краткой отсидки)
гонимый по миру колбасной волной
осел в США не оставшись в убытке
История та оказалась «джинсой»
и сделалась притчей во многих языцех
Господь пересказывал оную в лицах
когда возвращался по водам босой
но мы отвлеклись Позабыв о границах
рассвет охватил горизонт полосой
и свет засиял не во тьме
а по сути
без лишних понтов и избыточной крути
Средь серой как пепел предутренней мглы
стояли толпой на холме нищеброды
ругались погонщики и овцеводы
ревели верблюды лягались ослы
И только волхвов из несметного сброда
впустила Мария в отверстье скалы
Но всё изменилось по ходу времен
для нас как для идолов чтящих племен
вертеп или храм не имеет значенья
По Фрейду любовь это пересеченье
в отсутствии Бога двух разных начал
Светало И ветер из степи крепчал
Но чудо свершилось без б. и без п.
и с бкувою бувка в солвах помеянлась
Рассвет прокатился волной по толпе
Господь призадумался (самую малость)
и двинулся вниз по заветной тропе
Светильник светил
и тропа расширялась
* * *
Степь бесконечная как смерть. Живи в степи!
Учись на суржике трындеть, страдай, копи:
За каждый нажитый пятак – расплаты пуд.
От Евпатории до Сак, один маршрут.
В кафе, в тарелке на столе – кальмар зачах.
Ты одинок, на сей земле, на всех путях.
Коньяк, раздавленный, как клоп, — неконгруэнт…
Тоска — как непременный троп. И Крым — как бренд.
И по дороге в Черноморск, под шорох шин,
В наушниках играет "Doors”: то "Doors”, то "Queen”.
И если есть на свете Крым, то он – иной,
Где мне явился серафим и вырвал мой…
ЖИЗНЬ МОЕГО ПРИЯТЕЛЯ
Если вошел ты, о, путник, под своды стеклянные
И приобрел у окошка заветный билет —
Значит, участником стал ты процесса великого
И называть тебя будут теперь – ПАССАЖИР.
Если решил ты за час до отбытия поезда
В местный зайти круглосуточный бар—ресторан —
Официантка, прикид оценив твой скептически,
Скажет бармену со вздохом протяжным: КЛИЕНТ…
Если к тебе подойдет испещренная пирсингом
Девушка лет двадцати и попросит "огня” —
Ты, предложив ей присесть, зажигалкою чиркая,
Купишь вина и процедишь сквозь зубы: GLAMOUR…
Если очнешься ты в полночь у камер хранения
Без документов, и денег, и клади ручной,
Скажет тебе лейтенант, протокол заполняющий:
ЛОХ ты ПЕДАЛЬНЫЙ и ФРАЕР УШАСТЫЙ притом.
БАЛЛАДА
Когда с откляченной губой, черней, чем уголь и сурьма,
С москвичкой стройной, молодой заходит негр в синема
И покупает ей попкорн, и нежно за руку берёт,
Я, как сторонник строгих норм, не одобряю… это вот.
И грусть, похожая на боль, моих касается основ,
И словно паспортный контроль (обогащающий ментов) -
Меня, МЕНЯ!!! В моем дому – тоска берёт за удила,
Чтоб я в дверях спросил жену: «Ты паспорт, милая, взяла»?
Да, русский корень наш ослаб; когда по улицам брожу,
Я вижу тут и там – хиджаб, лет через десять паранджу
На фоне древнего Кремля, у дорогих великих стен,
Скорей всего, увижу я. И разрыдаюсь… как нацмен.
Нас были тьмы. Осталась – тьма. В которой мы – уже не мы…
Мне хочется сойти с ума, когда домой из синемы
Шагает черный силуэт, москвичку под руку ведя;
Как говорил один поэт: «Такая вышла з а п и н д я,
что запятой не заменить!» И сокращая текст на треть:
…………………………………………………………
Москвичку хочется убить! А негра взять да пожалеть.
Как он намучается с ней; какого лиха хватит и
В горниле расовых страстей, бесплодных споров посреди,
Среди скинхедов и опричь; средь понуканий бесперечь;
Он будет жить, как черный сыч; и слушать нашу злую речь.
К чему? Зачем? Какой ценой – преодоленного дерьма?
Мой негр с беременной женой, белей, чем русская зима,
Поставив накануне штамп в цветастом паспорте своем,
Поймет, что значит слово «вамп», но будет поздно, и потом
Дожив до старческих седин, осилив тысячи проблем,
Не осознав первопричин, он ласты склеит, прежде чем –
Не фунт изюму в нифелях, – как на духу, как по канве,
Напишет правнук на полях: «Я помню чудное мгнове…»
ИГОРЮ П(АНИНУ)
Гори оно все синим п. Кругами по воде.
И с удареньем на стопе, и с рифмою на «где».
Блажен, кто посетил сей мир, и кто не посетил, -
В толпе онлайновых задир и сетевых мудил;
Невозмутимый, как Геракл, взошедший на Олимп,
Я Музам глажу симулякр и поправляю нимб.
Ты помнишь, был советский герб, и там – хоть жни, хоть куй –
На нем и молот был, и серп, а получился… (хлеб);
Я не о том сейчас пою и говорю не то…
Да постучится в дверью мою: конь-в-кожаном-пальто;
Чтоб в отдаленных временах свершилась
смена вех мена всех;
Но если здесь я послан нах, то там мне делать нех.
Нас носит русская земля с трудом… за годом год,
Шахтер дает стране угля… Соседка не дает…
Как ни осваивай Парнас, ни разрешай проблем,
Среди услуг у Муз для нас – сплошной BDSM.
Да поцелуют нам Ж(Ж) былые корешки…
Проснись, за окнами уже платформа «Вешняки»!
За ней раздолбанная гладь гольяновских куртин;
Нам не дано предугадать… да мы и не хотим.
Мой друг, у бездны на краю, ты морду не криви;
Да постучится в дверь твою: давалка-по-любви.
Ничто не вечно под луной. И плачущий во сне -
Потомок
не рождённый нерадивый мой, над вымыслами не…
И как себя не подноси в рождественской фольге,
Одной ногой на небеси, другой ногою в г.,
Мы вознесемся косяком, запутывая след,
На individualki.com, где pidarasov.net
ЦДХ
Это было на выставке
в Центральном Доме Художника
много лет назад.
Тогда разные художественные галереи
стали выставлять произведения наших авангардистов:
живопись, скульптуру;
была там одна инсталляция:
на маленьком белом постаменте
стоял старый замызганный таз
из оцинкованной жести, -
в таких тазах рачительные домохозяйки
обычно замачивали бельё перед большой стиркой.
Таз был наполовину заполнен грязной почерневшей водой.
такая вода
весной
стекает по улицам нашего города,
собираясь в лужи
на пе
ре
косо
бочен
ных
тротуарах…
В тазу, в этой черной, грязной воде плавало три предмета:
морковка (покрытая слоем плесени),
ведро (пластмассовое, с такими дети ковыряются в песочницах)
и метла (вернее, грубые березовые прутья, увязанные в пучок).
Зрелище, прямо скажем – так себе…
Было непонятно – зачем все это показывать
зажравшейся художественной и
околохудожественной московской публике.
Я тогда мучительно переживал вторую,
самую большую,
влюбленность в моей жизни.
Разрыв уже состоялся.
Она,
сжалившись надо мной
и поддавшись на мои
многочисленные
уговоры,
решила сходить со мной в последний раз на эту выставку…
В последний раз.
На эту выставку…
Со мной.
Я почти не замечал картин,
не видел столпившихся там и тут
посетителей;
я держал её за руку
(Это мне –
напоследок! –
было дозволено),
и несказанно радовался этому обстоятельству,
как ребёнок.
Я! –
циничный рифмоплёт,
переимевший полсотни баб
самого разного пошиба!
Вид оцинкованного таза
с плавающими в нём морковкой,
ведром и метлой, как бы зацепился за край моего сознания и
словно
застыл там
ничего не значащим пятном,
не вызывая во мне никаких видимых рефлексий.
До того момента,
пока не раздался её смех;
явственный, довольно громкий
(для выставочного зала),
несколько грубоватый
смех:
– Знаешь, как эта фигня называется?
– Нет…
– Прочитай, там на боку написано.
На медной,
чересчур солидной
для такой инсталляции
табличке
было размашисто начертано:
«ПАМЯТИ СНЕГОВИКА»
Больше этим вечером она так не смеялась.
На этой выставке.
Со мной…
В последний раз.
А вот имя и фамилию автора
я позабыл,
не запомнилось как-то…
Извиняйте, люди добрые
_________________________________________
Об авторе:
МАКСИМ ЖУКОВ
Родился в Москве. Поэт, прозаик, журналист. Постоянно живет в Евпатории. Выбрал "провинцию у моря". Выпустил в московских издательствах три книги. Но, как ни странно, столица его не особо жаловала в плане литературных наград, а вот Санкт-Петербург — напротив; здесь он становился лауреатом конкурса Таmizdat (2007), победителем конкурса "Заблудившийся трамвай" (2012) и обладателем Григорьевской поэтической премии (2013). По логике вещей, следовало бы осесть на благосклонных к нему берегах Невы, а он верен Крыму. В интервью обычно сетует на то, что любовь к инвективной лексике препятствует публикации его лучших стихов в российских СМИ. В Крыму пишет роман о Москве и бандитских клубах, где работал в середине девяностых администратором.
скачать dle 12.1
