Редактор: Валентина Чепига
В переводе Владислава Дорофеева1.№ 26Flickan ägde af sin mor ett minne,
Ägde ett med perlor och demanter
Smyckadt spänne af omätligt värde.
Kommo tvenne fästmän då till henne.
Stolt och rik och mäktig var den ena;
Men han friade till flickans spänne.
Och den andra han var blyg och fattig;
Men han friade till flickans hjerta.
Nu till dottren talte hennes stjufmor:
Tag den rike, och förskjut den arme;
Skönt är guldet dock mot fattigdomen.
Flickan gret och vägrade förgäfves.
Men den dag, då lysning skulle tagas,
Fanns ej flickan mer i modrens salar,
Ej på gården, ej bland parkens stammar;
Men hon fanns på stranden invid hafvet.
Dit kom hennes mor, och hennes fästman,
Talande med vänlig röst till flickan:
Följ oss opp, till gästabud och glädje,
Ty din lysning skall i dag besörjas.
Då tog flickan ur sin gördel spännet,
Tog det i sin hvita hand, och sade:
Se, den litet har, är nöjd med litet;
Men den mycket äger fordrar mera.
Tusen år, och tusen ren, har hafvet
Slukat håfvor och förvärfvat skatter,
Och det fordrar än mitt gyllne smycke.
Så hon sade, och långt hän från stranden
Kastade sitt spänne ut i hafvet.
Men den rike gick förgrymmad dädan;
Och förgrymmad ropte flickans stjufmor:
Olycksaliga, hur han du handlat?
Ingen höghet har du mer att vänta,
Intet guld skall skimra i din boning
Och ditt spänne ser du aldrig åter.
Men då ädla flickan log och sade:
Hvad är höghet, mot min framtids lycka,
Hvad är guld, emot ett lif med kärlek,
Hvad är spännet, mot min ynglings hjerta?
Idyll och epigram I (1828-1829)№ 26Мать оставила в наследство деве
Память с драгоценными камнями,
Дорогую пряжку с жемчугами.
К деве свататься пришли два парня:
Первый горделив, богат и жаден,
Приценился он к девичьей пряжке;
А второй застенчивый и бедный,
Приценился он к душе девицы.
Мачеха дала наказ сиротке:
За богатого ты выйди замуж,
Деньги бедности всегда сильнее.
Девушка рыдая, подчинилась.
Но в назначенный день для помолвки,
Отыскать не могут деву в доме,
Нет ее в саду, в лесу не видят,
Лишь на берегу находят моря.
Мачеха подводит жениха к ней,
Вкрадчиво они невесту просят:
Нам с тобой пора идти, сегодня
У тебя помолвка состоится.
Вынула тогда девица пряжку,
Подняла высоко над собою:
Кто имеет мало, мало просит,
Кто имеет много, много хочет,
Море собирает дань веками,
Поглощает ценности и прячет,
Золото мое взывает море.
И от берега подальше пряжку
Бросила в бушующее море.
Тотчас прочь ушел богач взъяренный.
На что мачеха вскричала гадко:
Как могла ты совершить такое?!
Никогда не быть тебе богатой,
Титулованной не стать женою,
Пряжки никогда своей не видеть.
Чуть заметно улыбнулась дева:
Что такое титул против счастья,
Что такое деньги против страсти,
Что такое пряжка против сердца?
Из сборника «Идиллии и эпиграммы I» (1828-1829)2.№ 27Stor var Tavastländarn Ojan Pavo,
Stor och väldig ibland Finlands söner,
Stadig, som en granbevuxen klippa,
Djerf och snabb och kraftig som en stormvind.
Tallar hade han med rötter uppryckt,
Kufvat björnar med sin blotta armkraft,
Lyftat hästar öfver höga gärden,
Och, som strån, förmätne männer nedböjt.
Och nu stod den starke Ojan Pavo
Stolt och väldig uppå lagmanstinget;
Midt på gården stod han ibland folket,
Som den höga furan ibland småskog;
Men han hof sin stämma opp och sade:
Finns här en af qvinna född och ammad,
Som förmår att hålla mig på stället,
Blott ett ögonblick på samma ställe;
Den må taga strax mitt rika hemman,
Den må vinna mina silfverskatter,
Den må äga mina många hjordar,
Och med kropp och själ är jag dess egen.
Så till folket talte Ojan Pavo;
Men förskräckte stodo bygdens drängar,
Tigande i nejden af den stolte,
Och der trädde ingen fram till honom.
Och med undran och med kärlek sågo
Bygdens flickor på den unga kämpen;
Ty han stod, den starke Ojan Pavo,
Som den höga furan ibland småskog,
Och hans öga brann, som himlens stjerna,
Och hans panna lyste klar som dagen,
Och hans gula hår föll på hans skuldror,
Som ett solglänst strömfall öfver fjället.
Men ur qvinnohoppen framsteg Anna,
Hon, den skönaste af bygdens flickor,
Vacker som en morgon till att påse.
Och hon framsteg raskt till Ojan Pavo,
Slog omkring hans hals de mjuka armar,
Närmande sitt hjerta till hans hjerta,
Pressade hans kind mot sina kinder
Och så bjöd hon honom slita lös sig.
Men den starke gossen stod besegrad,
Kunde icke röra sig af stället,
Utan sade svigtande till flickan:
Anna, Anna, jag har tappat vadet,
Du må taga strax mitt rika hemman,
Du må vinna mina silfverskatter,
Du må äga mina många hjordar,
Och med kropp och själ är jag din egen.
Idyll och epigram I (1828-1829)№ 27Ойан Паво — лучший тавастландец,
Сын Финляндии — он знаменитый,
Возвышается скалой над всеми,
Сильный он и быстрый, будто буря.
Сосны вырывает только с корнем,
Голыми руками бьет медведей,
Лошадей вздымает на загривок,
Гордецов сминает, как солому.
Вот пришел могучий Ойан Паво,
И предстал перед народом в тинге,
Он гордыней обуян и славой,
Как сосна стоит на мелколесье;
Он вскричал собравшимся здесь людям:
Есть ли среди вас женой рожденный,
Кто на месте меня сдержит силой,
Лишь мгновение на этом месте?
Пусть получит тот мой дом огромный,
Пусть тот заберет мои богатства,
Пусть возьмет мои стада большие,
Телом и душой ему предамся.
Так сказал народу Ойан Паво;
Но со страхом глянули крестьяне,
Оробевшие от слов гиганта,
И никто к нему тотчас не вышел.
Только девушки с восторгом смотрят,
Удивляются задору парня;
И стоит могучий Ойан Паво,
Выше всех сосной на мелколесье,
У него глаза, как звезды в небе,
Ясное лицо, как день погожий,
Русые власы легли на плечи,
Горный перевал их освещая.
Пред толпою вышла только Анна,
Самая красивая из девиц,
Ясная и нежная, как утро.
К Ойан Паво резко устремилась.
И сомкнула руки вокруг шеи,
Сблизила сердца предельно сильно,
И щекой к щеке его прильнула,
Попросила выйти с ней из круга.
Оказался парень побежденным,
Сдвинуться совсем не мог он с места,
Тихо молвил он, склоняясь к деве:
Анна, Анна, проиграл сегодня,
Тотчас получи мой дом огромный,
Тотчас забери мои богатства,
Тотчас ты возьми стада большие,
Телом и душой тебе предамся.
Из сборника «Идиллии и эпиграммы I» (1828-1829)3.JULQVÄLLENDen bleka månen sken på mon,
Af hunger tjöt i klyftan lon,
Och hundens skall ljöd långt i byn;
Men vandrarn gick vid skogens bryn,
I ödemarken låg hans tjäll.
Det var en kulen juleqväll.
Han skyndade sin trötta gång
På stigen, öfveryrd och lång,
Af barn och maka väntad hem;
Han bar ett högtidsbröd åt dem,
På herregåln i byn begärdt,
De själfva länge bark förtärt.
Det börjar mörkna mer och mer,
Då han en ensam gosse ser,
Som sitter stum på drifvans rand
Och andas i sin kalla hand;
Vid qvällens än ej släckta sken
Han tycktes halft förstelnad ren.
“Hvart leder, arma barn, din stig?
Kom hem till oss att värma dig!”
Så sagdt, han tog den frusna med,
Och hann omsider gårdens led,
Och trädde in till stugans fest
Med brödet och sin späda gäst.
Vid muren satt hans dagars tröst,
Med yngsta barnet vid sitt bröst:
“Du dröjt så länge på din färd,
Kom hit och sätt dig vid vår härd;
Och du också!” — Så öm, så lugn
Hon ledde gossen närmre ugn.
Och snart, vid hennes vård, man fann
Hur brasan mera lifligt brann.
Hon tycktes glömma bort sin nöd,
Hon tog så gladt sin makes bröd,
Och bar det fram till aftonvard,
Med litet mjölk, i bunken spard.
Från halmen, glest på golfvet bredd,
Till festens måltid, sparsamt redd,
De muntra barnen redan gått;
Vid muren qvar blef gästen blott.
Hon tog den arma med sig då,
Och förde honom fram också.
Och när en tacksam bön var slut,
Hon tog sitt bröd och delte ut.
“Välsignad är den godes skänk”,
Så talte gossen på sin bänk,
Och tåren i hans öga log,
När han den bjudna skifvan tog.
Hon ville dela, som hon delt;
I hennes hand var brödet helt.
Förvånad hon sitt öga fäst
På främlingen, sin späda gäst;
Hon undrar och hon ser och ser,
Han syntes ej den samma mer.
Hans öga brann, som stjernan, klart,
Hans panna lyste underbart,
Från skuldran spridde sig hans drägt,
Som dimmorna för vindens fläkt,
Och hastigt står en engel der,
Så skön, som Skaparns himmel är.
Ett saligare ljus gick opp,
Hvart hjerta slog af fröjd och hopp.
Det var en oförgätlig qväll
Uti det goda folkets tjäll;
Och skönare var ingen fest,
Ty engel blef hos dem som gäst.
Sen mången vinter gjort sitt tåg,
Jag kom en julqväll dit och såg.
De godas hydda fanns der än,
Och deras soneson i den;
Han hade börjat gråna ren,
Och satt till bords vid brasans sken.
Det var så ljust, det var så gladt;
Hans maka vid hans sida satt,
Och barnaskaran rask och skön;
Det var, som om de slutat bön,
Det var, som om de hade trott,
Att i en helgedom de bott.
Men högst vid bordet brann ett ljus,
Det enda i de frommas hus,
Dit ställdes mjölk och hvetebröd,
Men ingen njöt dess överflöd.
Jag frågte hvems den platsen var.
“Den gode engelns”, gafs till svar.
Dikter II (1832, 1833)ПОД РОЖДЕСТВОЛуна высвечивала путь,
Голодная пищала рысь,
В деревне где-то выли псы,
Шел путник поздний сквозь кусты,
Ему до дома далеко,
А вечер был под Рождество.
Усталый шел он в тишине,
По снегу шел и по тропе,
Он торопился к очагу,
Хлеб белый нес в свою семью,
Где все привыкли есть кору.
Дал барин хлеба бедняку.
Вокруг темно и ни души,
Вдруг видит — отрок впереди,
Сидит безмолвный на снегу,
В ладони дышит на ветру,
И будто каменный молчит,
Свет лунный зримо холодит.
Пойдем, несчастное дитя,
Со мной, согрею я тебя, —
Страдальца юного берет,
На хутор дальний с ним идет,
И с хлебом, к празднику вдвоем,
Вошли они в желанный дом.
Жена сидела у печи,
Держа ребенка на груди:
Ты задержался, милый мой,
Входи скорей к себе домой,
И гостя пригласи, — сама
Спокойно отрока ввела.
Казалось от ее любви,
Огонь теплее стал в печи,
Она забыла про нужду,
И стол готовит к ужину,
Хлеб радостно она взяла,
И молоко, что припасла.
Соломой крыт холодный пол,
Рождественский сегодня стол,
Уже садится детвора,
Остался отрок у огня,
Его хозяйка позвала,
И посадила у стола.
Молилась дружно вся семья,
Жена хлеб резать начала;
Благословен будь нищих дар:
Гость юный с места так сказал,
Слеза в глазах его была,
Когда ломоть взяла рука.
Хозяйка делит каравай,
Но тот в руках не убывал,
Была она изумлена,
На гостя взгляд перевела,
Но перед ней не тот, кто был,
А словно облик изменил.
Глаза, как будто две звезды,
Лицо светилось изнутри,
Лохмотья пали с плеч долой,
Как след туманный над горой,
Гость превратился в ангела,
Прекрасного, как небеса.
Избу свет дивный озарил,
Сердцам надежду подарил,
Свершилось чудо здесь в глуши
Для праведных людей в ночи,
И нет прекрасней Рождества,
Посланец среди них Творца.
С тех пор прошло немало зим,
Я как-то дом тот посетил,
Пришел туда под Рождество,
У очага, за тем столом,
С седеющею головой,
Сидел хозяйский внук с семьей.
С ним рядом чуткая жена,
Детей веселая гурьба,
И радостно всем в доме том,
Они молились за столом,
И было видно, как они
В святыню верят во все дни.
А под единственной свечой,
За той смиренной трапезой,
Стояла кружка с молоком,
И рядом белый хлеб ломтем,
Спросил я: для кого еда,
В ответ: для ангела Творца.
Из сборника «Стихотворения II» (1832, 1833)4.2. DEN VACKRA TOLKEN(servisk folksång)Upp mot Gravo drog han, Paschan Mustaj,
Och omkring den höga muren föllo
Många af hans kämpar. Nu om qvällen,
När i herrskarns öfver Gravo boning,
I Nikolos, Turkar höllo måltid,
Bådo de om vatten. Ingen annan
Än Nikolos dotter kände språket;
Men den sköna ropte till sin moder:
“Skynda, goda moder, opp på föttren;
Dessa Turkar vilja hafva vatten.”
Modren uppsteg straxt och kom med vatten.
Alla drucko; blott den unga Muza
Drack ej, utan bad en bön till modren:
“Ädla fru, med er må himlen vara,
Men förunna mig en sköna dotter
Till en trogen maka!” “Skämta icke,
Paschans krigare,” hörs modren svara,
“Längesedan är min dotter lofvad
Zekulo, den stolte Jankos slägting.
Henne skänkte han af högrödt siden
Trenne öfvermåttan granna drägter,
Tre agraffer utaf guld och trenne
Diamanter af en sådan klarhet,
Att vid skenet man kan spisa qvällsvard,
Kan vid midnatt, som om middag vore,
Tio hästar sko. För den skull, kämpe,
Kan åt dig ej flickan ges till maka.”
Sorgsen satt vid hennes vägran gosse,
Talte ej ett ord och slöt om natten
Ej sitt öga; men vid dagens ankomst
Sprang han opp på sina käcka fötter,
Gick till Paschans tält och talte detta:
“Höge Pascha, ibland alla sköna,
Som ditt vida rike åt dig skattar,
Finns af himmelsk skönhet här en flicka,
Kunnig i vårt språk, Nikolos dotter,
Hans, som kallas herre öfver Gravo.”
Paschan låter kalla grefven. Vänligt
Talar han till honom: “Är det sanning,
Som af ryktet säges, att din dotter
Vore öfvermåttan skön och älskvärd?
Vill du gifva henne mig till maka?”
Oförändrad svarar åter fadren:
“Skön och huld och älskvärd är min dotter,
Men för längesen, som brud, förlofvad.
Zekulo, den stolte Jankos slägting,
Skänkte henne trenne sidendrägter,
Tre agraffer utaf guld och trenne
Diamanter.”
Vänligt talar Paschan:
“Om så är, välan, min vän, Nikolo!
Låt den sköna flickan med sin brudgum
Komma till mig, att hon må förklara,
Hvem af båda hon vill välja.”
Smärta
Intog grefven, då han hörde detta.
Kommen hem, ett bref han sänder genast
Till Zekulo, till Voivodens slägting.
“Zekulo, din sköna brud vill Paschan
Söka röfva från dig; derför skynda,
Kom blott till min boning, och vi tåga
Begge sen till Paschans tält. I morgon
Måste flickan säga hvem hon väljer.”
Ynglingen har knappast läsit brefvet,
När sin häst, den snabbaste, han sadlar,
Med sig tar trehundrade vassaler
Och om qvällen sent till grefven kommer.
Knappt förlidna voro natt och gryning,
När till Paschan brud och brudgum tåga.
Och de nalkas honom, och med ljufva
Ord begynner Turken: “Sköna flicka,
Välj och säg med hvem du önskar följa,
Följa med Zekulo, eller maka
Åt en Pascha bli?
Och flickan åter
(Så af modren var hon undervisad)
Svarar hastig: “på det gröna gräset
Vill jag hellre stå med dig, o herre,
Än med Zekulo på högrödt siden.”
Vredgad höjer Zekulo sin stämma:
“Än då detta nu din tro och kärlek,
Som åt mig du vid din Gud har svurit!
Fort, du falska, gif mig blott tillbaka
Mina skänker, följ sen hvem du lyster.
Räck blott ut din hand.” Bedragen räckte
Hon den ut, att återge hans skänker,
Men en giftig huggorm bet den genast.
Zekulo drog ut sin sabel,
Afhögg hennes högra hand, den fala,
Och till Paschan sade: “Gläd dig, herre!
Denna högra hand var min besittning,
Tag hvad öfvrig är, och sitt ha båda.”
Harmfull ropar Paschan: “Djerfva yngling,
Och du vågar sådant i min divan?
Är du modig, såsom dristig, yngling,
Upp, och ut till tvekamp då! Zekulo
Tog med glädje upp hans maning. Båda
Redo med sitt sällskap ut på fältet.
Lyckan var likväl mot Paschan oblid,
Och Zekulo, med sin hvassa klinga,
Klyfver man och sadel. Så bekom dig
Ditt förräderi, bedragna flicka.
Öfversättningar och bearbetningar (1834, 1836)КРАСИВАЯ ТОЛМАЧКА(из сербских народных песен)Мустафа-паша доплыл до Граво,
При осаде крепостной стены высокой
Многие его солдаты пали.
После боя, в доме Николая,
Старосты захваченного Граво,
Турки на постой в тот вечер встали,
Попросили пить. Язык их знала
Дочка Николая, и вскричала:
“Дорогая матушка, вставайте,
Туркам этим воду подавайте”.
Встала мать и за водой сходила,
Всех солдат турецких напоила,
Молодой Муса не пил, с хозяйкой
Говорил: “Пусть небеса с тобою!
Назову дочь вашу я женою,
Заберу ее сейчас с собою”.
“Не шути солдат паши, — мать сказала. —
Дочь с Цекуло, родственником Янко
Знатного обручена, подарки
От него взяла: три шелковые
Платья огневые, и три пряжки
Золотые, и три бриллианта
Редкой чистоты, в сиянии их
Десять жеребцов глубокой ночью
Можно подковать, а можно в полночь
Потрапезничать. Не дам я дочку”.
Турок опечалился отказом,
И совсем глаз не сомкнул он ночью,
И не спал он грустный до рассвета,
Утром он вскочил быстрее лани,
Прибежал он к Мустафе и молвит:
“Мой паша, в твоем великом царстве
Для тебя растет одна девица
Красоты необычайной, дочка
Старосты захваченного Граво,
И она турецкую речь знает”.
Николая, господина Граво,
Привели к паше, тот вопрошает:
“Слышал, красоты необычайной
Дочь твоя, любви она достойна,
Может быть отдашь ее мне в жены?”
Мустафе отец так отвечает:
“Дочь моя мила, любви достойна,
Но с Цекуло, родственником Янко
Знатного обручена, подарки
От него взяла: три шелковые
Платья, да три пряжки золотые,
Бриллианта три”.
Паша коварный
Говорит: “Ступай мой друг, Николо!
Прикажи своей прекрасной дочке,
С женихом пускай ко мне приходит,
Средь нас мужа выбирает”.
Сжалось
Сердце графа Николая после
Слов паши. Цекуло, воеводы
Янко родственнику, отсылает
Он письмо: “Твою невесту хочет
Мустафа забрать, ко мне скорее
Приходи, отправимся с тобою
Мы в шатер к паше. Там завтра утром
Дочь моя должна свой сделать выбор”.
Только юноша прочел записку,
Быстрого коня седлал, три сотни
Верных взял с собою он вассалов,
Поздно вечером он прибыл к графу.
Миновала ночь, и лишь рассвело,
К Мустафе ушли жених с невестой,
Вот вошли в шатер, и турок хитрый
Говорит: “Прекрасная девица,
С кем из нас двоих пойдешь по жизни,
Станешь ты женой Цекуло, или
Спутницею Мустафы?”
И дева
(Так как мать родная научила)
Спешно молвит: “На траве зеленой
Лучше мне стоять с тобою рядом,
Чем на шелке алом у Цекуло”.
В ярости Цекуло свой возвысил
Голос: “Где твоя любовь и верность,
В них клялась передо мной и Богом!
Прочь, неверная, мои подарки
Лишь верни, и уходи с кем хочешь.
Убери с меня свою ты руку”.
Дева руку отвести хотела,
Вдруг ее ужалила гадюка.
Саблею изменчивую руку
Отрубил Цекуло, — кисть упала
Мягко, — и сказал паше: “Владею
Правою рукою, остальное
Забери, свое получит каждый”.
В ярости вскричал паша: “Как мог ты
Поступить так с суженной моею?
Если ты отважен, как и дерзок,
Сразимся в поединке!” Цекуло
Принял вызов Мустафы. На поле
Брани во главе отрядов вышли.
От паши удача отвернулась,
До седла срубил его Цекуло
Острой саблей. Вот как все случилось
От измены лживой, глупой девы.
Из сборника «Переводы и переложения» (1834, 1836)5.BRUDENKom, gode främling, sätt dig ned
Och hvila vid mitt tjäll,
Stör ej den tysta nejdens fred
I denna lugna qväll;
För sorgen ljuf dess stillhet är,
Ett brustet hjerta vakar här.
Se, der vid fjärdens nakna strand
En flicka skådar du;
Med pannan lutad mot sin hand
Hon sitter ensam nu,
Hon blickar stum mot land och sjö,
Och hvit är hennes kind som snö.
O, mången dag, o, mången natt
Hon synts der nu hon är;
I går vid samma våg hon satt,
I morgon finns hon der.
Hon gret nångång en tår förut,
Men längesen hon gråtit ut.
När qvällen kommer mild och klar,
När fläkten gjort sitt tåg,
Och fjärden, lik en spegel, har
En himmel i sin våg,
Då sänker hon mot djupet ner
Sin stela blick, och ser och ser.
Ibland då vinden åter väcks,
Och böljans yta rörs,
Och glansen rubbas, spegeln bräcks,
Och djupets himmel störs,
Hon lyfter tyst sitt öga opp
Och ser mot skyn, fast utan hopp.
Hon satt engång på samma strand
Och såg mot samma fjärd,
Hon såg sin älskling lemna land
Och styra hit sin färd.
Vid klippan der blef sjön hans graf,
Ej ens hans lik den återgaf.
Och derför hennes hemska ro,
O främling, ej förströ!
Låt hennes sorgsna blick få bo
I djupet af sin sjö.
Det är det enda hon har qvar
Af all den glädje, fordom var!
Dikter III (1836, 1843)НЕВЕСТАО, незнакомец, посиди
Вечернею порой,
Не нарушая тишины,
У хижины со мной;
В печальной ты найдешь глуши,
Приют измученной души.
Здесь над заливом у воды,
В безмолвной пустоте,
Всегда увидишь деву ты,
Склоненную к земле,
За грань миров устремлена,
Как снег, щека ее бледна.
Бесчисленные ночи, дни,
И завтра, и вчера,
Проводит у морской волны,
Всегда она одна,
В глазах ее не видно слез.
Давно их выплакала все.
Вот мягкий вечер настает,
И дует ветерок,
В заливе виден небосвод,
Как в зеркале лицо;
А дева в глубину глядит,
В безбрежность взгляд свой устремив.
Но шквальный ветер вдруг несет,
Вздымает гребни волн,
И отраженный небосвод,
Ломается как лед,
Бесстрастный взор ее тогда
Уносится за облака.
Давно на этом берегу
Любимого ждала,
Плыл он к родному очагу
Тогда издалека;
У скал был морем погребен,
И тело не нашли потом.
О, незнакомец, не тревожь
Безумственный покой,
И в грезах пусть она живет
Безбрежной глубиной,
Ведь это все, что у нее,
Осталось от любви ее.
Из сборника «Стихотворения III» (1836, 1843)6.DEN DÖENDE KRIGARENFörsvunnen var en blodig dag,
Det var på Lemos strand,
De slagnas sista andedrag
Ren tystnat efter hand;
Det mörknade kring land och haf
Och lugn var natten som en graf.
Vid brädden af den dunkla våg,
Som skådat dagens strid,
En gammal krigare man såg,
En man från Höglands tid;
Hans panna låg mot handen stödd,
Hans kind var blek, hans barm förblödd.
Ej kom en vän, som kunde få
Hans sista afskedsord,
Ej var den jord, han blödde på,
En älskad fosterjord.
Hans hembygd Volgas bölja skar;
En hatad främling här han var.
Hans öga lyftes opp ibland,
Fast slocknande och matt.
På samma slätt, på samma sand,
Helt nära där han satt,
En halft förstelnad yngling låg;
Han såg på honom, när han såg.
När kulan hven, när striden brann,
När bådas blod rann varm,
Med vredens eld de mött hvarann
Och pröfvat svärd och arm.
Nu sökte ej den unge strid,
Nu höll den gamle kämpen frid.
Men natten skrider mer och mer,
Man hör ett årslags sus,
Och månen går ur moln och ger
Den hemska nejden ljus;
Då syns en julle tätt vid strand,
En ensam flicka ror i land.
En fridlös vålnad lik, hon steg
I spår, där döden gått.
Hon gick från lik till lik och teg,
Hon tycktes gråta blott.
Med häpnad hennes tysta tåg
Den gamle, väckt ur dvalan, såg.
Dock mera mildt med hvar minut,
För hvarje steg, hon tog,
Och mera tankfullt än förut
Hans sorgsna öga log.
En aning grep hans hjärta visst,
Han tycktes veta, hvad hon mist.
Han tycktes vänta: och hon kom,
Som om ett bud hon hört,
Så tyst, så lugnt, så visst, som om
En ande henne fört.
Hon kom. Vid nattens bleka sken
Hon såg den fallne svensken ren.
Hon såg, och ropte högt hans namn,
Det kom ej svar igen;
Hon sjönk emot hans öppna famn,
Men slöts ej mer af den.
Hans genomstungna bröst var kallt,
Och stumt var allt, förvissnadt allt.
Då, säger sångmön, föll en tår
Uppå den gamles kind,
Då talte han ett ord, hvars spår
Försvann i nattens vind,
Då stod han upp, ett steg han tog
Och hann till flickans fot och dog.
Hvad sade väl hans sorgsna blick,
Hans ord, ej tydda än?
Den tår, som ur hans öga gick,
Hvad mening låg i den?
Och när till flickans fot han hann
Och föll och dog, hvad tänkte han?
Var det för hjärtats frid kanske,
Han höjde än sin röst?
Var det en bön, han ville be
Till ett försonligt bröst?
Begrät han mänskans hårda lott
Att plåga och att plågas blott?
Han kom från ett fientligt land
En oväns svärd han bar;
Dock fatta, broder, rörd hans hand
Och minns ej, hvad han var;
O, blott på lifvet hämnden ser,
Vid grafven hatar ingen mer.
Fänrik Ståhls sägner I (1836, 1848)УМИРАЮЩИЙ ВОИНДень кровью павших обагрен,
На Лемо1 берегах
Был бой, умолк последний стон,
Кто спит, а кто угас;
Темно над морем и землей,
В могиле и в ночи покой.
У кромки темных волн морских,
Бесстрастных зрителей
Резни, солдат седой утих,
При Гогланде2 он в бой
Ходил, здесь, голову склонив,
Лежит, бледнея, весь в крови.
И некому произнести
Прощальные слова,
И родину не обрести,
Здесь не его земля;
Где Волги плеск — его края,
А здесь в нем видели врага.
Он взгляд потухший иногда
Устало поднимал,
Вдруг на песке, где бьет волна,
И там, где он лежал,
Бойца он юного узнал,
Последний раз взглянул в глаза.
Свистели пули взад, вперед,
Кровь теплая текла,
Бойцы водили хоровод,
Чтобы убить врага,
Теперь едва живой седой,
Не ищет схватки молодой.
В ночи пустынной и глухой
Вдруг слышен звук весла,
Круг светит лунный золотой
На мертвые тела,
И тенью лодка подплыла,
И дева юная сошла.
Как привидение в ночи,
По следу смерти шла,
Молчит и плачет, и глядит
На мертвые тела.
Очнувшись, лишь старик взирал
На этот мрачный карнавал.
Задумчиво он наблюдал,
Пока она брела,
Томился он и ждал, печаль
Глаза заволокла,
Предчувствие лишило сил,
И понял он, кого убил.
Услышав зов издалека,
Уверенно идет,
Она уже почти дошла,
Ее как дух ведет;
Вот в свете призрачном луны
Сраженный юный швед лежит.
И имя крикнула она,
В ответ ей тишина,
Легла и друга обняла,
Но не обласкана,
Безмолвен он, душа пуста,
Пробита грудь и холодна.
Вдруг старый воин вслух сказал,
А сам затрепетал,
Сползла вниз по щеке слеза,
Звук ветер разметал,
Он встал, и, сделав к деве шаг,
Он тут же бездыханный пал.
Как толковать печальный взгляд,
Что он хотел сказать?
Когда он плакал скупо так,
Что надо в том искать?
Поднялся он, затем упал,
А, отходя, чего желал?
Измученной душе своей
Молил он дать покой?
Выпрашивал прощение
У девы той ночной?
Скорбел над тем, что обречен:
Быть жертвой или палачом?
Из чуждой нам пришел страны,
Врагом он нашим был,
Но выше всякой он хулы,
Как мы: он лишь служил;
Месть оставляет в жизни след,
За гробом ненависти нет.
Из сборника «Сказания фенрика* Столя I» (1836, 1848)7. KULNEFFOch efter kvällen räcker till
Och minnet ger oss glädje än,
Om Kulneff jag berätta vill,
Säg, har du hört om den?
Det var en äkta folkets man,
Båd' dö och leva kunde han,
Den främste, där det höggs och stacks,
Den främste, där det dracks.
Att kämpa, kämpa nätter, dar,
Det var för honom tidsfördriv;
Att falla endast blomman var
Utan en hjältes liv.
Vad vapen man i handen höll,
Det var detsamma, blott man föll,
I stridens eller lekens ras,
Med sabel eller glas.
Och älska var hans hjärtas lust,
Och lika fritt som snabbt hans val:
Han kom blott från en blodig dust
Och gav helt färmt en bal;
Och sen han lågat natten ut,
Tog han sin skönas sko till slut
Och fyllde de ur närmsta bål
Och drack sin avskedsskål.
Du skulle sett hans anletsdrag!
Än finns på mången hyddas vägg
Bland tavlor en av eget slag,
En bild av bara skägg;
Du träder närmre, och du ser
En mund, som under skägget ler,
En blick, helt öppen, varm och mild,
Det är just Kulneffs bild.
Dock fick man vara trygg och van
För att ej blekna vid hans chock;
Var man det minsta rädd för fan,
Var man för honom ock;
Det var på håll hans åsyn blott,
Som skrämde mer än pik och skott,
Och hellre såg man mot hans hugg
Än mot hans svarta lugg.
Så sågs han, när han rände an
Med sabeln lyft, i eggat språng,
Och sådan var han, säger man,
När han höll ro nån gång,
När, med sin korta päls uppå,
Från gård till gård han syntes gå
Och dröjde kvar som vän och gäst,
Varhelst han tyckte bäst.
Än talar mången moder om
Sin skräck, när utan krus och lov
Rakt fram till vaggan Kulneff kom,
Där hennes älskling sov.
"Men", säger hon, "han kysste blott
Mitt barn och log så fint, så gott,
Som nu hans bild på väggen där,
Om blott man närmre är."
Visst är, att i sitt rätta ljus
Var gubben Kulneff god som guld;
Man klandrar,att han tog ett rus,
Det var hans hjärtas skuld;
Och detta hjärta bar han med,
Då han höll frid, som då han stred:
Han kysste och han slog ihjäl
Med samma varma själ.
Det fanns i ryska härens namn,
Som på sitt blad historien skrev,
Som fördes hit i ryktets famn,
Långt förr än kriget blev.
Barclay, Kamenski, Bagration,
Dem kände varje Finlands son,
Och skarpa strider bidde man,
Där dessa ryckte an.
Men Kulneff visste ingen av,
Förrn krigets flamma här var tänd;
Då kom han såsom storm på hav,
Knappt anad förr än känd,
Då bröt han fram som blixt ur sky,
Så väldig och likväl så ny,
Och glömdes ej och kändes nog
Från första slag, han slog.
Man hade kämpat dagen ut,
Och rysse liksom svensk var trött.
Man trodde glad, att allt var slut
Och sov helt lugnt och sött;
Men bäst vid drömmens barm man låg
Och guld och gröna skogar såg,
Så skrek en skyltvakt: "I gevär!"
Och då var Kulneff där.
Man följde makligt en transport,
Långt skild från ryska härens stråt,
Men åt och drack av bästa sort,
Och drack på nytt och åt;
Men plötsligt, mitt i glädjens stund,
Kom Kulneff som en obedd kund,
Det yrde opp ett moln av damm,
Hans pikar glänste fram.
Och satt man stadigt på sin häst
Och gjorde allt med bästa flit,
Kom gubben rakad från vår fest,
Så skäggig han kom dit;
Men höll man mindre amper min,
Då blev det han, som drack vårt vin
Och bjöd oss kvitta detta lån
Vid stränderna av Don.
Och var det varmt och var det kallt,
I regn, i snö, om dag, om natt,
Allt syntes Kulneff överallt
Och gjorde spratt på spratt;
Och ställdes här mot här till slag,
Visst märkte man, var han tog tag,
Den fria stäppens käcke son,
Kamraten långtifrån.
Dock hade Finlands hela här
Ej kunnat visa en soldat,
Som ej höll gamle Kulneff kär
Som trots en stridskamrat.
Och syntes blott hans kända drag,
Då grinade av välbehag
Mot björnen från kosackens land
Hans bror från Saimens strand.
Och denne åter såg helt nöjd
Mot ramar, vilkas tag han rönt,
Och bröt han in, var det med fröjd,
Som om det mödan lönt.
Det var en syn, som dugde se,
När Kulneff togs med finnarne;
De visste bära opp varann,
De starke, de och han.
Hans arm har domnat längesen,
Han föll i strid med svärd i hand,
Hans ära lever kvar allen,
Bestrålande hans land;
Och var hans namn du nämnas hör,
Hör du "den tappre" nämnt framför;
Den tappre, vilket härligt ord
Av tacksam fosterjord!
Hans klinga drogs mot oss, hans lans,
Den gav oss ofta djupa sår,
Dock älska även vi hans glans,
Som om han varit vår;
Ty vad som mer än alla band
Av fana och av fosterland
På krigets ban förbrödrar oss,
Är samma kraft att slåss.
Hurra för Kulneff, för hans mod!
Hans like skall ej hittas lätt;
Vad mer, om än han göt vårt blod,
Det var hans krigarätt.
Han var vår fiende, välan,
Vi voro fiender som han;
Att han högg in med fröjd som vi,
Var det ett ont däri?
Förhatlig är den fege blott,
Åt honom ensam hån och skam,
Men hell envar som tappert gått
Sin krigarbana fram!
Ett glatt hurra, ett högt hurra
För varje man, som kämpat bra,
Vadhelst han blev i livet än,
Vår ovän eller vän!
Fänrik Ståhls sägner I (1848)КУЛЬНЕВ**Пока воспоминания влекут,
Пока ночь за окном,
Про Кульнева рассказ начну,
Что слышал ты о нем?
В бою он лучше всех рубил,
А на пирушке больше пил,
Как — истинный народный сын,
Он воевал и жил.
Забавой было для него,
Сражаться напролет — день, ночь,
Как истинный герой всегда
Готов жизнь превозмочь,
Любым оружием громить,
Однажды голову сложить,
В бою, а может на пиру,
С бокалом, на скаку.
Со страстью вольною любил,
Свободно жил и выбирал,
Из боя только выходил,
Он сразу шел на бал,
Где веселился до зари,
Под утро туфельку с ноги
Подруги верной он снимал,
С шампанским выпивал.
До сей поры хранят в домах
Портрет огромной бороды,
Так кажется издалека,
Поближе подойди —
Увидишь ты в улыбке рот,
Открытый, будто гротный вход,
И ласковый, и честный глаз,
Вот Кульнев наш в анфас.
Лишь стойкий, опытный солдат
Сумеет совладать с собой,
Других охватывает страх,
Как перед сатаной, —
Уже противник чуть живой,
Когда в атаке наш герой,
Кудрявый смольный чуб его,
Страшнее, чем копье.
В сражении он на войне,
Со вздетой саблей, на коне,
На отдыхе и в тишине, —
Естествен он вполне,
Вот он идет из дома в дом,
Устраиваясь на постой,
Там, где понравится ему,
Он находил семью.
К кроватке в доме подходил,
Где маленький ребенок спал,
Без церемоний, как любил,
Чем матерей пугал,
Малютку нежно целовал,
Улыбкой кроткой покорял,
Так свой портрет напоминал,
Что я обрисовал.
По сути, золотой душой
Правдивый Кульнев обладал,
Конечно, мучился грехом,
От пьянства своего страдал,
Но совестливо жил,
Когда был мир, когда служил,
Когда молодку целовал,
Когда врага сражал.
И в русской армии дела
Страны вершили имена,
Молва до нас их довела,
Скорее, чем война.
Каменский и Багратион,
Барклай: ждал каждый финн и дом
Стремительные их штыки,
Когда на нас пошли.
Про Кульнева никто не знал,
Но он пришел, как ураган,
Когда костер здесь воспылал,
Мы приняли удар
Его, как молнию из туч,
Который был силен, могуч,
И не взирая ни на что,
Влюбились мы в него.
Тогда сражались до луны,
Хотели все конца боев,
Швед, русский, — так изнемогли,
Бойцам хотелось снов;
Уснули мы, и снится мне
Наш лес в осенней красоте,
Вдруг часовой: к оружию!
То Кульнев вновь в бою.
Вдали от русской армии,
С обозами гружеными
Мы шли, припасы стерегли,
И вот в разгар еды,
Когда у нас привал в глуши,
Вдруг Кульнева отряд в пыли,
Сверкают пики у груди,
Несутся казаки.
Мы тут же в седла на коней,
И отражаем их разбой,
Уходит бородач ни с чем,
Живой, но и пустой;
Но, если бьемся мы не зло,
Тогда он наше пьет вино,
И приглашает нас на Дон,
Зовёт сразиться вновь.
Снег, дождь, тепло, мороз трескуч,
Всегда, в любую благодать,
Казалось, Кульнев вездесущ,
Готов он нас достать;
Когда две армии сошлись,
Так ярко рубит сын степи,
Что виден всем издалека —
Чужой родной солдат.
Нет в нашей армии бойца,
Кто Кульневу не очень рад,
По возрасту он за отца,
Товарищ нам и брат,
Но в бой выходит будто зверь,
Навстречу финский наш медведь,
Но выросший не на Дону,
На Саймы3 берегу.
Когда шел против русских лап,
Испытывал такой азарт,
За честь ведь бился, не за страх,
Он не искал наград;
Вот в схватке, наконец, сошлись,
И финн, и Кульнев увлеклись,
Хотя друг другу и страшны,
Но силою равны.
Теперь нет Кульнева в живых,
Он с шашкою в руке убит,
Давно могилой он укрыт,
Но славы свет горит:
Смелей, отважней и храбрей —
Любой эпитет здесь верней,
Отчизна помнит про него,
Солдата своего.
Хотя рука его несла
Нам раны и страдания,
Для нас герой он навсегда,
В нем видели себя;
Война врагов всех единит,
В боях, сражениях роднит,
И слава высшая в том есть,
И для солдата честь.
Герою Кульневу — ура!
Подобного нет воина,
Хотя в крови его рука,
На то она, война;
Врагами были — он и мы,
Весьма бескопромиссными,
Но воевали искренно,
Достойно потому.
Заслуживает жалкий трус
Позора и забвения,
Кто честно делал ратный труд, —
Лишь восхваление!
И троекратное “ура”, —
Кто бился, честию горя,
И все равно, кто он и я,
Враги или друзья!
Из сборника «Сказания фенрика Столя I» (1848)8.KUNG FJALAR, EN DIKT I FEM SÅNGERFÖRSTA SÄNGEN
Han, skaparn af lycka och sed,
Skall se en dag, när fläckad af brott lians ätt
Slocknar i blygd, hans son, den ende,
Sluter som brud sin syster i eldad famn.
Satt liög å sin konungastol
Hugstore Fjalar, Gaiithiods kung. Hans blick,
Klarnad i vunna segrars fröjder,
Skimrade ung än under hans silfverhår.
Jul kommit; det dracks i hans borg,
Midvinterns fästmjöd gaste i skumhöljdt horn,
Hundrade facklor brunno, flere
Jublade kämpar nu i sin konungs sal.
Alf, Wesete, Kare och Rafn,
I sommarns strider profvade, Ingul djerf,
Agnar och berserks-mördarn Hadding,
Ynglingar än, dock nämnde i skaldens sång,
Styr, ärrig, och Sote, med sköld
Af tvenne tolfter pilar igenomträngd,
Drucko i drottens rund. Hvem täljer
Alla hans kämpars namn och de bragders tal?
En glömme dock sångaren ej,
Årtyngde Sjolf, härskarornas bane, dig,
Ende af fordna tiders hjeltar,
Sparad åt Fjalar kung i hans ålder än.
Du stod vid hans sida, då ung
I bådas ådror brusade lifvets ström;
Trottsande årens makt och dödens,
Blödde en svalkad blod du med honom än. —
Lyss, Konungen reser sig opp,
Hans hand har fattat skummande hornet kring.
Hugad är drotten nu att tala,
Svärja han vill sin ed, det är löftets stund.
"Upp," talar han, "lyssnen J män,
Den gamle ekens svällande sommarlöf,
Vuxna på nytt kring gråa stammen,
Härjad af stridens stormar så mången gång.
Hvem finnes bland eder, som ren
På blomsterängar kufvade fjärlar, när
Fjerran på Morvens strand Dunkomar
Bleknande bet min glafven med blodig tand?
Skepp hade jag nio; med män,
Till hundrade från »varje, i land jag gick,
Mötte med dubbel makt mig Morven,
Glimmande stolt mot gryende dagens rand.
Två stodo på stranden vi qvar,
Jag en och Sjolf den andra, när qvällens sky
Bleknad i vester samm, och månen
Sänkte på svärdets skördar sin blick af frid.
Så föll sig vårt ynglingadåd.
På kinden växte skägget, vi blefvo män,
Härjade land, dem ingen vinter
Härjat, och foro längre än sommarn far.
Mö tog jag, då grånade ren
Min lock, men drottningsnamn jag den vana Ljöd.
Son hon mig gaf och dotter. Båda
Leka med blommor än på sin moders graf.
Mätt är jag på bragder och strid.
Fräjdstorc drottar gälda mig skatt, mitt namn
Tröttade skalders läpp, och harpan
Äger för nya segrar ej toner fler.
Nu lyster mig hvila engång.
Min lefnads dag, den stormiga, nått sin qväll,
Stillare vindar susa; spörje
Kufvade haf och länder mitt aftonlugn."
Så talte han. Lyssnande stod
Fejdvane Sjolf. Den grånade kämpens bröst
Svällde af otämd harm, och mörker
Breddes i fåror öfver hans ögonbryn.
"Hvad, svek mig mitt öra," ban sad,
"Var det kung Fjalars stämma, som hvila ljöd?
Tröttnade örnen ren att jaga,
Älskar ban ärans strålande rymd ej mer?
Djerft höjer sig Erin ännu,
Två gånger kufvadt, trottsar det än ditt svärd.
Smygande Bjarmer bloda hafven,
Vill du dem bida här på din egen strand?
Ro skänker oss högen allen;
Derofvan hvilar ingen, den svage minst.
Hårda de äro lifvets lekar.
Ve, att din kraft är bruten i förtid, Kung!"
Stolt drogs, vid den åldriges ord,
Kring Fjalars läpp ett leende. Hornet gaf
Svennen han åter, och från vapen-
smyckade pelarn tog han sin båge lugn.
Nu hvinade strängen. En blixt
Flög salen genom. Skälfvande klang en sköld,
Träffad å motsatt vägg, men pilen
Darrade djupt bakom den i furans märg.
…
1844КОРОЛЬ ФЪЯЛАР***Песня первая(отрывок)Судеб вершитель и творец
Покоя, он доживет до дня, когда
Сын назовет сестру невестой;
Род тогда преступный сгинет от стыда.
В трон небожителем воссел
Фьялар4, король Гаудиода5. В глазах
Чарующая власть прошедших
Лет, и страсть бесчисленных его побед.
Юль6 требует ночных пиров,
Когда солдаты короля орут, и
Грубый пенный мёд7 без меры пьют,
В мерцанье сотен факелов горящих.
Альф, Весетэ, Карэ и Рафн,
Отважный Ингул, Агнар вместе с ними,
Берсеркера8 сразивший Хаддинг, —
Скальды9 безудержность их воспевают.
Стюр в шрамах, Сутэ, сумевший
Устоять, когда в бою десятки стрел
Воткнулись в щит. Волей короля
Сегодня в ночь все воины пируют.
Не забудет скальд меж ними
Седого Шольфа — врагам позор и смерть,
Несущего неотвратимо, —
Всех сражений Фьялара он свидетель.
За королем, как тень, всегда
Он следовал ревниво, и в юности
Лихой, и в старости пытливой,
Смерти вопреки, время пересилив.
Зал замолкает, вот король
Встает, и кубок поднимает пенный,
Готовится сказать. Сегодня
Ночь для клятв и откровений на земле.
“Мои солдаты! — Промолвил
Он. — Кровь ярая и нежная листва,
Морщинистого дуба поросль,
Моя надежда, вы, — сыны родные.
Невинными еще детьми
Бабочек в родных лугах гоняли вы,
Когда свой меч вождю Морвена10
Дункомару воткнул я крепко в глотку.
Я девять кораблей привел,
На каждом сто солдат моих приплыло,
Двойною горделивой ратью
На восходе солнца встретил нас Морвен.
К вечеру на берегу лишь
Двое с мертвыми скорбели в тишине —
Мой Шольф и я. Луна светила
Мирно, скрывая кровь, меча бесчинства.
Первый подвиг совершили,
Когда еще бород не брили. Потом
Земель мы много разорили,
Летом и зимою плыли и губили.
Поседев, нашел я деву,
Которая пришлась мне королевой.
Сын и дочь остались от нее,
И память нежная в цветах могильных.
Войной и славой утомлен,
Вождей обрек покорности и дани,
Песнями я скальдов упоен,
Нет больше у меня желаний бранных.
Я все хочу переменить.
День гневный мой сменяется на вечер,
Мой жизненный стихает ветер,
Земли и моря мой обретут покой”.
Он завершил. Остолбенел
Седой поклонник брани, Шольф. Дикая
Вздымается грудь исполина,
Тень на лице, морщины каменеют.
«Я, конечно, не дослышал. —
Он сказал. — Взывает ястреб не летать?
Питаться падалью спокойно!
Славы король не жаждет торжества?
Все еще дерзит нам Эрин11,
Тобою дважды побежденный. В крови
Под килем у биармов12 море.
Хочешь встретить их на нашем берегу!?
Обретем покой в могиле,
А здесь не знает отдыха никто, и
Слабый менее всего. Король
Смирившийся с судьбой — такое горе!”
Словам соратника Фьялар
Надменно усмехнулся. Отдал слуге
Он полный кубок, и со столба
Снял молча испытанный свой лук тугой.
Взвизгнула тошно тетива.
Будто молния пробила зал и щит,
Висящий на стене напротив.
Стрела вошла в сосну, как бы в загривок.
…
1844КОММЕНТАРИИ****1)
Лемо (швед. Lemo) — река к югу от Або, где 19-20 июня 1808 г. состоялась битва между шведской и русской армией.
2)
При Гогланде... (швед. Hogland) — остров в Финском заливе, к югу от Котки, где 17 июля 1788 г. шведский флот под командованием герцога Карла выстоял в сражении против русского флота.
3) Сайма (швед. Saima) — озеро на юго-востоке Финляндии.
4) Имя
Фьялар (швед. Fjalar) заимствовано Рунебергом из саги об Орваре Одде (Örvar Odds saga) из Сборника древних скандинавских саг Лильегрена (Liljegrens Skandinaviska Fornålderns Hjeltesagor). В скандинавской мифологии Ф. и его брат Галар — злобные карлики, которые убили мудрого человечка Квасира, чтобы завладеть его волшебной силой. Из его крови, смешанной с медом, они сварили напиток, дарующий мудрость.
5)
Гаудиод, или Готия — родина древних скандинавов, где происходит действие первой и последней песен поэмы.
6)
Юль (швед. Julen) — один из главных праздников древних скандинавов: день зимнего солнцестояния (около 13 января). Первоначально этот праздник посвящался умершим, а затем также духам и божествам, от которых зависел урожай, поэтому приносили жертвы богу плодородия Фрею (Frej). С введением христианства в скандинавских странах этот языческий праздник был заменен Рождеством, которое и получило его название.
7)
Мед пенный (швед. festmjöd — праздничный мед) был любимым напитком древних скандинавов; его готовили из меда, воды, дрожжей, хмеля и пряностей.
8)
Берсеркер (сканд. от ber — медведь и serker — рубаха, шкура) — герой скандинавской мифологии, обладавший сверхчеловеческой силой. “Берсеркирами” называли диких, свирепых людей, первоначально носивших волчьи шкуры, в которых они бросались на врагов. В своем неистовстве они кусали края щитов и наступали на огонь босыми ногами, и чтобы образумит их, приходилось крепко стискивать их между щитами, пока у них не иссякали силы.
9)
Скальдами (исланд. skáld — поэт, певец) называли норвежских и исландских придворных поэтов 9-13 вв. (в отличие от певцов, слагавших песни “Эдды”), творчество которых существовало только в устной и, как правило, песенной традиции. Основными жанрами скальдической поэзии были хвалебные и хулительные песни, характерной особенностью которых является изощренность стиля, сложные поэтические фигуры (кеннинги и хейти), трудные размеры. В скандинавских языках слово “скальд” употрябляется и теперь для обозначения поэта вообще. Побробнее, см.: М.И. Стеблин-Каменский. “Древнескандинавская литература”, М., 1979.
10)
Морвен — легендарное древнее государство на западном побережье Шотландии. В к. 18 в. большой успех во всех европейских странах, а также в Финляндии и России, имели “Поэмы Оссиана” Дж. Макферсона (1773) — цикл лиро-эпических сказаний о героях Морвена. Творение английского поэта произвело очень сильное впечатление на Рунеберга, что нашло свое отражение в мотивах, образах, именах героев и изобразительных средствах “Короля Фьялара”(шведский перевод Н. Арвидссона вышел в 1842 г., т.е. в разгар работы над поэмой). На русском языке см.: Дж. Макферсон “Поэмы Оссиана”, “Наука”, Л., 1983.
11)
Эрин (швед. Erin), или “зеленый остров” — кельтское название Ирландии.
12)
Биармия — страна на крайнем северо-востоке Европейской части России, славившаяся мехами, серебром и мамонтовой костью, известна по скандинавским и русским преданиям 9-13 вв. Подробнее см.: Советская историческая энциклопедия; “Сов. энциклопедия”, 1962, Т.2., стр. 395.)
*Фенрик – первое офицерское звание в шведской армии начала 19-го века.
**Русский полководец, герой войны со шведами (1808-1809) и Отечественной войны с французами (1812), Яков Петрович Кульнев держал на руках четырехлетнего Рунеберга, будучи у них дома по приглашению отца поэта.
***Поэма "Король Фьялар" -- самое крупное поэтическое произведение Рунеберга, написана в жанре трагедии, полторы тысячи строк разделены на пять песен.
****Комментарии Е.Дорофеевой, «Й.Л.Рунеберг. Избранное», КОЛО, СПб., 2004.
_________________________________________
Об авторе:
ЙОХАН ЛЮДВИГ РУНЕБЕРГ (Johan Ludvig Runeberg, 1804-1877)Йохан Людвиг Рунеберг (1804-1877) — большой поэт, один из последних европейских романтиков, человек сильной воли и трагической судьбы. Он жил в Финляндии, писал на шведском языке и в то же время почти всю свою жизнь являлся российским подданным (с 1809 года, после вхождения Финляндии в состав Российской империи, после победы в последней российско-шведской войне). Рунеберг, чье имя сейчас практически не известно в России, в свое время был весьма известным человеком: император Николай I пожаловал ему титул профессора и пожизненное денежное пособие, Александр II наградил орденом св. Анны 2-й степени и возвел в чин доктора богословия, а в 1876 году поэт был избран почетным членом Российской Академии Наук. Современники называли Рунеберга «первым национальным поэтом». По сей день слова гимна Финляндии — это слова баллады «Наш край» (1847), открывающей знаменитый цикл «Сказания фенрика Столя». День рождения поэта — 5 февраля — является национальным праздником — Днем Рунеберга, когда в школах проходит урок «настоящей литературы», а в семьях Финляндии пекут рунебергские пирожные, придуманные женой поэта Фредерикой Рунеберг.
Творческое наследие Рунеберга значительно: три сборника стихотворений, эпические и драматические поэмы, баллады и легенды, псалмы и переводы, литературно-критические и философские статьи и эссе. Только на языке оригинала издано около двадцати собраний сочинений Рунеберга, два из которых прижизненные. 1840-е годы — время расцвета поэтического мастерства Рунеберга. В 1844 году опубликована трагическая поэма «Король Фьялар», возможно, самое совершенное его произведение. С легкой руки литератора и критика Петра Плетнева Й.Л. Рунеберга стали называть «финским Пушкиным»: «Это человек прямо гениальный. Таков был Пушкин». Тринадцать последних лет жизни, после перенесенного инсульта, Рунеберг по большей части провел в постели, не мог самостоятельно вставать и передвигаться.
У настоящей поэзии нет ни времени, ни географии, ни границ, и в этом ее сила, оправдание и назначение. В полной мере это относится к Рунебергу, ему принадлежат выдающиеся слова из стихотворения «Умирающий воин»:
«Месть оставляет в жизни след,
За гробом ненависти нет».
_________________________________________
О переводчике:
ВЛАДИСЛАВ ЮРЬЕВИЧ ДОРОФЕЕВЗа годы работы в журналистике опубликовал тысячи заметок, статей, очерков, репортажей, расследований, интервью и др., писал (показывал, рассказывал) о трех войнах, одной революции, одном мятеже, трех президентах и пр. Автор двух романов и трех поэтических сборников (одного переводного), автор и соавтор более двадцати опубликованных публицистических книг о бизнесе и бизнесменах, о политике и политиках, о медицине и о новейшей истории России. Среди книг «Поколение судьбы», «Вечерник», «Томление (Sehnsucht), или Смерть в Висбадене», «Выкидыш», «Й.Л. Рунеберг. Избранное», «Принцип Абрамовича. Талант делать деньги», «Яндекс Воложа. История создания компании мечты», «Принцип Касперского. Телохранитель Интернета», «Русский размер. История трубы или новая индустриализация», «Герои 90-х. Люди и деньги. Новейшая история капитализма в России», «Россия 2000. Путин и другие», «Великие лекарства в борьбе за жизнь», «Люди с безграничными возможностями. В борьбе с собой и за себя», «Эффект матового стекла. Книга о вирусе изменившем современность» и др. Публиковался в журнале «Дальний Восток» и др. Был участником литературной резиденции АСПИР.
скачать dle 12.1
