(непрочитанная речь)Я предпочел бы начать со стихотворения. Поэзия и женщина властвуют над нами попеременно. Но строчки, посвященные любимой, возвращаются к тебе, и в этом их верность. Конечно, поэту сподручнее писать о любимых стихотворениях, нежели о женщинах. Одно из них – «Синий цвет» Бориса Пастернака, перевод произведения грузинского поэта ХIХ века Николаза Бараташвили.
Цвет небесный, синий цвет
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам
Он прекрасен без прикрас -
Это цвет любимых глаз,
Это взгляд бездонный твой,
Опалённый синевой,
Это цвет моей мечты,
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружён земной простор
Это лёгкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах твоих.
Это синий негустой
Иней над моей плитой,
Это сизый зимний дым
Мглы над именем моим.
Надо отметить, что Пастернак строго придерживался оригинала лишь первые два четверостишия. Дальше возникает образ женщины, которого нет у Бараташвили. В третьей строфе грузинского поэта говорится о любви к глазам небесного цвета, кому бы они ни принадлежали, поскольку синее в них излучает восторг существования. Пастернак опускает это наблюдение и пишет о глазах конкретного, любимого человека. Можно с известной долей условности предположить, что на т.н. «женском вопросе» тут обозначилось различие двух культур, одна из которых – кавказская – видится более патриархальной и этим близка догматике исламского мира.
Христианство, в котором сильно влияние образа Богородицы, – в духе своем имеет матриархальное начало. Христианский Бог вочеловечен, приближен, поэтому любовь к ближнему сродни любви к Богу. Это религия земли и постоянства, женской направленности на любовь. Как писал Лифшиц: «Пастернак прочно стоит на земле и размышляет о том, чем, по его мнению, является синева: цветом мечты, краской высоты, вместилищем земного простора».
В исламе любовь к ближнему неосознанно воспринимается как подлог любви к дальнему, то есть к Всевышнему. Дети воспитываются строго, а мужчина, тоскующий по женщине, вызывает мысль о своей мировоззренческой незрелости. Это религия неба, устремления, мужской направленности на борьбу, преодоление расстояния. Та же характеристика присуща для народов Кавказа в целом. Бараташвили, очарованный лазурью, мечтает о полном растворении в ней, вот как выглядит четвертая строфа в подстрочном переводе:
Дума — мечта
Тянет меня к небесным вершинам,
Чтоб, растаяв от любви [очарования],
Слился я с синим цветом.
Бараташвили создает почти духовное стихотворение, Пастернак — откровенно личное, лирическое. Одним из основных гендерных отличий христианства является представление о личности, спасении души, что в сравнении с безличным Богом ислама напоминает соотношение женского восприятия мира, с его неизменным проявлением личного и мужского, где личность способна раствориться в атмосфере идеи или войны.
В основе любой религии лежит цель обращенного достичь просветления, то есть соприкосновения с тайной, сопряженного с чувством блаженства. Всякое духовное имеет аналог в мире вещей, где женщина - метафора истины, она сокровище, ибо сокрыта устройством тела, и стяжение ее сулит наслаждение.
Подобно тому, как львята в играх учатся настоящей охоте, мужчина в отношениях с женщиной преследует интимную цель ради сакрального навыка. Женщина, одетая открыто, сокращает расстояние до себя и не дает развиться навыкам терпения, смирения, памятования, столь необходимым в пути на более долгие расстояния, в бесконечном пути к Богу.
Если говорить о том, что жизнь – это энергия, а капля ее дающая – сгусток энергии, то в женщине она действует согласно ее телесной природе, и потому тело плодит тело. На мужчину идет влияние согласно его духовной природе, то есть воздержание стимулирует рождение духа. Отсюда обет безбрачия в христианской традиции. Моя категоричность условна: тяга к духовному не удел одних лишь мужчин, однако это не отменяет вышесказанного.
Итак, мужчина избегает женского влияния, земного притяжения – всего материального, сущего мирского. Он стремится туда, наверх, но куда? Куда бы ни стремился, по природе своей – он стремится к женскому началу, будь это земные врата или небесные, – он стремится достичь. Природа всего женского – это магнетизм, состояние покоя и само пространство, оно то, что обнимает всякое движение…
Однако вернемся к нашему переводу. Стихотворение набирает обороты, становится мощнее, лучше с того момента как отделяется от оригинала, становится самостоятельным. В дальнейшем различия еще более очевидны.
Был всего лишь один цвет, из него родился целый мир, ощущения, переживания, значения, оттенки цвета. Это стихотворение развивается подобно миру, имея одну единицу как некую данность, разворачивается количеством строк, и в каждой строке - мотив синего, во всех его оттенках от голубого до сизого. Провозглашен постулат мироздания о том, что всякая цифра делится на единицу, и все схвачено единой нитью, ничего не существует без другого, и солнце невозможно без луны, вопрос родился, а ответ уже существовал.
Но мы останемся в неведении, если не вспомним цифру, что предвосхищает все остальные. Оба полюса – откуда и куда устремлен человек – есть окружность синего, как небо и море - высота и глубина – повсюду женское начало. Однако оно синее на взгляд, но бесцветное на ощупь. По мере постижения цель меняет свойство и стремление к счастью есть оксюморон, потому как стремление сжигает саму цель, мы счастливы, когда не сознаем этого. Каждую вещь, каждый цвет можно распустить до пустоты и несуществования. Мотив растворения, самоуничтожения – лежит в основе любого произведения искусства, любой заданной темы, включая эту, любого представления человека о самом себе, как мужчине или как женщине.
Книга не что иное, как стягивание общего полотна реальности в одну точку сборки. Живой интерес к книге – это всегда сублимированный интерес к жизни, с которой она и была списана. Искусство есть в своем роде оптический фокус: это сжатие великого до размеров малого с той целью, чтобы через малое увидеть великое. Все мы носители великого в малом – творения Бога – и хотим помнить об этом. Так возникают «великие» книги, полотна и т.д. Картина висит в галерее затем, чтобы человек не увидел в ней картину, чтобы ее содержание преодолело рамку, чтобы случилась ее смерть. Украденная природа – деревья и поля – должны вернуться обратно: и смотрящий расправляет полотно поверх рамки, погружаясь в природу масел как в настоящую. Он целиком погружен в увиденное и забывает себя, ведь подобно самой картине и вообще всякому творению – он жаждет растворения. Все, что любимо человеком, указывает на возможность его растворения. Человек спаян на некое мгновение и, как пузырек в кипящей воде, дойдет до края и вернет ворованный воздух.
Мы интересуемся не столько собой, сколько тем, где мы кончаемся, дабы окружением объять свою форму и догадаться о своей сути. Тем и привлекателен для поэта и мужчины - мир женщины, где будущее видят в потомстве, а не в потомках. Женщина синхронна времени, живет жизнью и умирает смертью, но мужчина живет своей смертью и почти равнодушен к будням. Однако есть стремление одной стороны познать другую, но нет перехода на круглом – и земля вращаема тоской сторон.
скачать dle 12.1
