ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 223 ноябрь 2024 г.
» » Кирилл Анкудинов и Алексей Татаринов в беседе с Евгением Фуриным

Кирилл Анкудинов и Алексей Татаринов в беседе с Евгением Фуриным



Евгений Фурин: Признаюсь, за творчеством Алексея Татаринова и Кирилла Анкудинова слежу пристально. И дело даже не в том, что оба мои земляки, а к Алексею Викторовичу я в студенческие годы ходил на лекции по зарубежной литературе. Примеров того, что в актуальную критику подаются литературоведы, довольно много, но не все при этом выходят за пределы камерного филологического исследования и сохраняют любовь к простому читателю. Полагаю, что моим собеседникам удалось соединить в своих работах научный подход с доступным анализом и трезвым взглядом на литературный процесс и не утратить объективности. Что само по себе уже очень неплохо.
______________________________


– В последнее время все чаще приходится слышать противоположные мнения о современной русской литературе. Кто-то упорно твердит о том, что она мертва, кто-то говорит о расцвете. Вам какая позиция ближе?

Алексей Татаринов: В пространстве современной словесности много уставших мастеров, тоскующих по великому, истинному реализму, который не обнаруживается в новейших романах и рассказах. Хватает тех, кто вздыхает о народности 60-х - 80-х годов прошлого века. Есть в филологии и литературном процессе коллеги, уверенные в тотальности постмодерна, в его смертоносной победе. Они часто говорят: современная литература мертва.
У меня другое мнение. Раз именно сейчас пишут Прилепин и Шишкин, Проханов и Сорокин, Елизаров и Иличевский, если в границах большого литературного года появляются «Перевод с подстрочника» Чижова и «Возвращение в Египет» Шарова, нет необходимости исполнять заунывные песни о гибели русского художественного слова.
Есть другая проблема: писатель наших дней лучше чувствует мертвое, чем живое, лёд и мрак постигает с большим желанием, нежели свет или, например, огонь любви. Это относится и к западной традиции. Достаточно вспомнить М. Уэльбека, Дж. Барнса, М. Каннингема. Что ж, такой нынче период: собеседование с небытием, художественное воссоздание его структуры (в том числе и ради преодоления) интересны многим. Пелевинская «пустота» – не прихоть играющего автора, а симптом времени.
         
Кирилл Анкудинов: Литература (если она возникла в границах некоторой цивилизации) всегда жива, но не всегда уловима для «специалистов в области литературы» (критиков, литературоведов). Современная российская литература, разумеется, жива. Но её значительная часть пребывает «вне зоны доступа» для специалистов. 


– Вместе с литературой зачастую «хоронят» и критику. Все настойчивее становятся призывы к возрождению этого института. Майя Кучерская недавно предложила делать это (цитирую) «общими усилиями, как угодно, сверху или снизу. Например, путем создания специальной премии для лучшего критика года с убедительным премиальным фондом». Как вам такая инициатива? И действительно ли критика в столь плачевном состоянии?

А. Т.: Опять – «умирание»… Литература – жизнь, радость, сотворчество автора, героев, критиков-профессионалов, читателей-любителей. Литература – не закон, не философская система и не политическая стратегия. В ней много дидактики, но как быть с поучением, приходящим от художественного текста, решает только тот, кто раскрывает книгу. И закрывает, если книга не по душе.
Критика жива. Иногда она интереснее романов, которые рассматривает. Особенно – когда в лице своих представителей понимает: критик – тот, кто должен остановить преждевременное угасание достойного произведения в памяти читателя, кто должен идти от отдельного текста к литературному процессу и современному состоянию мира, делая выводы о настоящем и прогнозы о будущем. И не только о будущем прозы или поэзии.
Создайте, как краснодарец Борис Мальцев, в границах своего нелитературного интернет-ресурса (kublog.ru) раздел «Литературная критика», и о смерти нашего дела некогда будет говорить. А премия – не помешает. Лишь бы присуждали ее не кланы, а читатели.
          
К. А.:
Хотите литературную критику - приучайтесь слушать ЛЮБЫЕ мнения со стороны. И не поучайте критиков, что им положено, что не положено - как это постоянно делает Юлия Щербинина. Не мешайте критикам - и тогда не понадобится их премировать.


– Владимир Бондаренко не раз говорил о южнорусской школе критики, которая сформировалась благодаря влиянию Вадима Кожинова. В числе ее представителей назывались и ваши имена. Чувствуете ли вы принадлежность к этой школе? И что для вас лично значит русская идея Кожинова?

А. Т.: «Южнорусская школа» была сформирована не «влиянием Вадима Кожинова», а реакцией на его смерть группой армавирских литературоведов во главе с Юрием Павловым. Первые «Кожиновские чтения» состоялись в кубанском Армавире в 2002 году, десятые – в 2013. За эти годы через мощную конференцию прошли все лучшие силы «правого крыла» отечественной гуманитарной науки и публицистики. Конференция (Кожинов – ее символ, но не единственный герой) стала подвижным, достаточно динамичным центром, создавшим крепкий мост между Москвой (прежде всего, ее печатными изданиями) и Югом России. Теория и практика «южнорусской школы» - нравственные смыслы литературы и преодоление постмодернизма, возрождение народности и всесторонний интерес к концепции человека в художественном произведении.  Ядро этого движения - настоящие и бывшие армавирцы: Юрий Павлов, Николай Крижановский, Андрей Безруков, Елена Коломийцева, Ирина Гречаник.
Все они – мои друзья и соратники. Если бы не «Кожиновские чтения», я мог надолго остаться вне интереса к современному литпроцессу. И есть одно «но». Как филолога и публициста, меня за последние двадцать пять интересовали: Леонид Андреев во всем кошмаре своего мортального неомифологизма, литературные апокрифы как форма закономерных трансформаций Священного писания, европейский декаданс в амбивалентности своей мрачной дидактики, мировоззренческие модели новейшего русского модерна. «Южнорусской школе» эти проблемы не интересны. Так что я – в школе, и – за ее пределами.
Русская идея Кожинова? Больше ценю его литературоведческие и литературно-критические работы, нежели историософские труды. Поэтому отвечу так: русская идея Кожинова – это воспитание человека, а, возможно, и спасение мира с помощью романа – свободного, открытого для психологических движений, истинно трагического жанра, в границах которого созревает «эпос нашего времени», заставляющий человека выходить на линию огня, искать свое место в сверхлитературных конфликтах добра и зла.
          
К. А.: Мне интересны и важны проблемы процесса формирования наций. И мне бесконечно интересен и важен «русский вопрос». Я с уважением отношусь к Вадиму Кожинову. Но я не считаю себя учеником кожиновской школы (скорее, я - ученик Льва Аннинского). Я не отношу себя к «славянофилам». Если кому-то хочется включить меня в созвездие «южнорусской школы» - пускай будет так. Вот только звёзды, которые мы включаем в созвездия, часто расположены далеко друг от друга. Они создают для нас «созвездие» по расположению точки, в которой находимся мы.


– Одна из задач критики – открывать новые имена. Пожалуйста, назовите малоизвестных  авторов, с творчеством которых стоило бы познакомиться широкой читательской аудитории.

А. Т.: «Задачи» и «обязанности» у меня профессионально-рабочей сфере: я – преподаватель, заведующий кафедрой и т.д. и т.п. В пространстве критики и литературоведческой публицистики сам выбираю объекты. Специально искать «малоизвестных авторов» никому не обещал.
           
К. А.:
Алексей Корецкий (Москва). Александр Адельфинский (Майкоп).


– Крупнейшие литературные премии 2014 года уже вручены. Специалисты особенно отметили короткий список «Большой книги», который называют одним из самых сильных за всю историю существования престижной награды. Справились ли премии со своими текущими задачами? Дайте свою оценку премиальному процессу этого сезона.

А. Т.: «Национальный бестселлер», опять полюбивший молодых представительниц Петербурга, продемонстрировал несовпадение названия премии и судьбы обласканного ею произведения. «Волки и медведи» Фигли-Мигли (2013) и «Завод «Свобода» Ксении Букши (2014) – вялые романы, без перспектив страстного, поглощающего чтения сейчас и в будущем. За нашим «Букером» в уходящем году не следил, но за Шарова-победителя («Возвращение в Египет») рад. Хорошо, что его позитивное безумие, вера в необходимость сопряжения революции и религии отмечены. «Большая книга» порадовала. Я внимательно прочитал все книги «шорт-листа», о каждом тексте написал. Согласен с выбором победителей. Кроме Прилепина, Сорокина и Шарова дал бы хорошие деньги и Евгению Чижову. Его «Перевод с подстрочника» - классный текст, слегка ослабленный финалом.
           
К. А.:
Я думаю, что Шарову надо было вручать премии десять лет назад. А в этом году надо было премировать не Шарова, а Виктора Ремизова. Не «Большой книгой», разумеется, а «Букером». Жюри «Букера» от боязни «свернулось в шар» - это минус премиального сезона 2014-го года.


– Короткая проза долгое время не была востребована нашим читателем. Сейчас она возвращается на прилавки, пусть и не всегда в традиционном виде: иногда в качестве полиромана, где короткие истории объединены общей идеей, иногда и вовсе в виде записей из блога писателя. Можно ли это назвать трендом нашей современной литературы, и каковы причины популярности подобных книг?

А.Т.: У меня иное ощущение: новые романы читают тысячи (пусть 2-3), рассказы – сотни и единицы. Рассказ – эпизод. Роман – мировоззрение. Похоже, наступает время для испытания, борьбы и утверждения идей. Здесь без романа не обойтись, лишь бы наши писатели оказались готовы к вызовам неомодернизма, который активно творят, называясь по-разному: новыми и метафизическими реалистами, постмодернистами и т.д.

К. А.: Это радующая меня тенденция: я люблю рассказы и дневниковые наблюдения. Лишь бы за «тренд нашей современной литературы» не выдавалась пустая болтовня.


– Алексей Варламов в своем новом романе «Мысленный волк» показал идеологический раскол русского общества столетней давности. Параллели с современностью очевидны, катализатором нынешней войны умов послужили известные события на Украине. Особенно заметен этот раскол в интеллектуальной среде. Насколько губительно подобное противостояние мировоззрений для современной России? И может ли оно подстегнуть развитие нашей литературы?

А. Т.: Любое усиление внешних эпосов (войн, идеологических конфликтов, социальных баталий) создает тяжесть жизни, переносит бытийный трагизм из метафизических и до поры до времени виртуальных сфер в пространство бытовой конкретности. Но одновременно дает шанс писателям перейти от изображений «кризисов среднего возраста», от «псевдобуддийских гимнов в честь пустоты», от эстетизированных мыслей о «конце истории» (все это доминирующие темы современной западной прозы и отчасти нашей) к исследованию межчеловеческих конфликтов, к поиску новых общезначимых мировоззренческих моделей.
Новейшая литература слишком часто фиксирует определенное состояние. Почитайте один за другим хорошие романы Барнса («Предчувствие конца»), Уэльбека («Карта и территория»), Каннингема («Снежная королева»), Сенчина («Информация»), Шишкина («Письмовник»), Иличевского («Орфики»). Везде великое и по-своему приятное торможение, медитации о всепоглощающей жизни и неминуемой смерти! Когда за окном «болит» и «рушится», образы нирваны быстро покидают нас. Если ты, конечно, не истинный буддист.

К. А.: Сценарий 1916-1917-гг. (он же - сценарий нынешней Украины), на мой взгляд, для России почти неизбежен. Что может сделать литература в условиях данного сценария? Свидетельствовать. Так же, как она свидетельствовала о Гражданской войне. Если это можно, я хотел бы, чтобы писатели не бросались бы друг на друга и на окружающих людей в «схватке за идеи». Наверное, я хочу слишком многого.


– Нашим писателям все чаще предъявляют претензии в том, что их книги не отражают современной реальности. Пристальный интерес к российской истории, зацикленность на собственной культуре, неспособность ставить вопросы общечеловеческого плана вкупе с несвоевременным освоением опыта постмодернизма – вот основные факторы, тормозящие прогресс нашей литературы. Вы согласны с подобными утверждениями? И почему все-таки современная  русская литература не пользуется спросом за пределами нашего государства?

А. Т.: Давайте я назову десять русских романов последних лет, которые считаю особо актуальными в литературном процессе наших дней: «Человек звезды» Проханова, «Теллурия» Сорокина, «Обитель» Прилепина, «1993» Шаргунова, «Русский пациент» Потёмкина, «Письмовник» Шишкина, «Заполье» Краснова, «Бэтмен Аполло» Пелевина, «Спящие от печали» Галактионовой, «Математик» Иличевского. И «реализма» в этих текстах мало, и жгучей современности не хватает. Но есть интересный контакт четко осознанной авторской идеи и адекватной для ее становления художественной формы. «Отражение реальности» в литературе – не в публицистичности, а в масштабе явленного слова, которое может быть формально безумным (как у Шарова) или подчеркнуто автобиографическим (так у Лимонова). Кстати, философия истории, религиозные проблемы и всегда стрессовый поиск национальных высот – те действительно динамичные факторы, которые отличают современную русскую прозу от западной.

К. А.:
ЛЮБАЯ литература отражает реальность - так или иначе. Постмодернизм - один из методов. Постмодернизм приемлем, когда он отражает более-менее «большую реальность». Постмодернизм отвратителен, когда он замыкается в вопросах своей «закрытой корпорации». Но и реализм отвратителен, когда он замыкается в вопросах своей «замкнутой корпорации». Что касается современной российской литературы... а Россия вообще пользуется спросом за пределами нашего государства? Мне кажется, что Россия слишком сложна для современного мира. Это - не только комплимент: традиционный Китай тоже был слишком сложен для «западного мира», это было бедой для Китая, и «причиной культурного игнорирования Китая» - для «западного мира». Бывает «болезненная сложность» общества - возможно, необходимая для будущего, но губительная для данного общества в настоящем.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 246
Опубликовано 27 янв 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ