Павел Лемберский. ПАМЯТИ ПОДВИЖНИКА: АЛЕКСАНДР СУМЕРКИН

Саша Сумеркин был одним из первых наиболее вдумчивых и благожелательных моих читателей и критиков, а впоследствии стал советчиком, наставником и товарищем. Роль, которую он сыграл в моей литературной судьбе, трудно переоценить. Саше я обязан своим дебютом – публикацией подборки рассказов в «Новом Журнале» – старейшем русскоязычном литературном журнале Америки, в одном из последних его номеров под Сашиным редакторством. Его большая вступительная статья сопровождала мою первую публикацию в «Новом русском слове». Саша был инициатором и составителем моего первого сборника рассказов, и благодаря ему вышла в свет моя книга в переводе на немецкий язык.
Обстоятельства нашей встречи таковы. В 1982-м году, успев разочароваться в генетике, оказавшейся на мой вкус наукой слишком строгой (как семестром ранее я охладел к излишне описательной экологии), я перешел на кафедру сравнительной литературы Берклийского университета. В ту пору, как это часто бывает в первой молодости, я писал стихи. В начале летних каникул, перед тем как отправиться в Нью-Йорк навестить родителей, я позвонил профессору славистики Саймону Карлинскому – он читал у нас курс русской литературы 18 века – и попросил его взглянуть на мои поэтические опыты. С Карлинским, автором, в числе других работ, известного исследования «Сексуальный лабиринт Гоголя» и двух книг о Цветаевой, у меня на тот момент сложились приятельские отношения. И поскольку по мнению Карлинского эта моя просьба, точнее его оценка моего творчества потенциально могла наши отношения испортить, Карлинский мои стихи судить не стал, а вместо этого порекомендовал показать их проживающему в Нью-Йорке Саше Сумеркину, с которым он был знаком по конференциям славистов. Саша, считал Карлинский, как лицо нейтральное и незаинтересованное, был более подходящей кандидатурой на роль рецензента моих проб пера. Кроме того, Саша был мне ближе поколенчески, и вполне возможно, что ему, как представителю третьей волны, мое творчество могло показаться более созвучным эстетически...

В редакции издательства «Руссика» на 11 стрит навстречу мне вышел приветливый, худощавый мужчина лет 35-40, коротко остриженный и с небольшой бородкой и, взяв у меня блокнот со стихами, попросил позвонить к концу недели. На вопрос, работает ли он там, Саша ответил чуть старомодно и, на мой слух, иронично: «Да, служу» (как выяснилось впоследствии, в качестве главного редактора), а на вопрос «Ну как?», заданный по телефону через несколько дней, ответил вежливо и тоже, как мне показалось, иронично: «Что ж, очень мило». Разговор этот, как, впрочем, и мое стихотворчество, продолжения не имел, а в следующий раз с Сашей мы встретились только через десять лет, после того, как я, вопреки ожиданиям Карлинского, решил связать свою академическую, а в дальнейшем и профессиональную жизнь вовсе не со славистикой, а с кино, и снова стал писать на русском, но уже рассказы, которые в один прекрасный день отослал на имя редактора «Нового Журнала» Александра Сумеркина по совету моей приятельницы и Сашиной бывшей коллеги. Из полутора десятка рассказов половину Саша отобрал для публикации, за остальными попросил зайти в редакцию. Сцена узнавания прошла умеренно эмоционально; Саша по мере сил старался отвечать на мои наивные вопросы, такие как: «Что делать?» («Больше писать и чаще рассылать по журналам»), «О чем?» («О том, что волнует читателя») и так далее, а в конце беседы возвратился к подборке и заметил, что такие тексты, как например, «На Волге», ему кажутся вполне симпатичными, а такие, как например, «Бобка-сумасшедший», наоборот, могут вызвать некоторое отторжение (кажется, Саша воспользовался более строгим медицинским термином) у пожилых читателей журнала. Однако, к моему удивлению, через несколько дней Саша мне позвонил и все-таки попросил выслать на адрес редакции пресловутого «Бобку», добавив, что хотел бы показать читателям «также и эту грань моего таланта», и рассказ опубликовать, сопроводив осторожной сноской «Редакция предупреждает: ненорматив и патология». Сказано – сделано. Рассказ я Саше послал, номер, звездный по любым меркам (среди авторов НЖ № 196 были: Бродский, Пригов, Горбаневская, Толстая и др.), вышел, но сноска по всей видимости не сработала, поскольку через небольшой промежуток времени Саша был отправлен в отставку, а работа ежеквартального журнала, приостановилась, если не ошибаюсь, на год. Небольшая повесть, которую Саша собирался опубликовать в одном из последующих выпусков журнала, увидела свет только в 2000-м году в составе моего сборника «Река № 7», вышедшего в издательстве «Слово/Word» при Сашином участии в качестве редактора и автора предисловия, из которого, в частности, мне стало известно, что многострадального журнального «Бобку» в свое время высоко оценил Иосиф Бродский.

Работать над книгой с Сашей было легко и приятно. Я приносил в его крошечную квартирку на улице Св. Марка кофе, булочки и рукопись, и мы сортировали тексты по трем категориям: так называемой реалистической, полуреалистической и запредельной. Один или два «запредельных» текста Саша посоветовал в книжку не включать, и я, доверяясь его профессионализму и сознавая большую степень его вовлеченности в эмигрантский контекст, без труда с ним согласился. Мои сомнения по отдельным текстам (чересчур резкие), по проекту в целом (малооптимистичный) и дебюту как таковому (поздний), Саша рассеивал как мог. Резкие? Вот и хорошо. Не следует ничего подавлять, наоборот, – выявлять и выражать. Малооптимистично? Но разве литература не есть одна бесконечная ламентация о несовершенствах мира и несоответствии желаемого и действительного? А дебют хоть и поздний, зато какой славный...

Полагаю, что без Сашиной помощи, энтузиазма и поддержки первая моя книжка не получилась бы, а значит, не получилась бы и вторая и так далее. Мне все хотелось каким-то ненавязчивым образом выразить Саше благодарность за участие в проекте, я приглашал его отужинать вместе и в период работы над книгой, и позже, после того, как он перенес операцию и я заходил к нему домой с пирожными из Balthazar’а или Le Pain Quotidien. Нацелились было на марокканский ресторан Mogador в полутора кварталах от Саши, где он, по его словам, никогда не был, но все никак не получалось. На вопрос, какую кухню он предпочитает, Саша обычно отвечал, что прожив полжизни на Западе, остался верен русской кухне, но не возражает и против украинской. К слову сказать, от Саши можно было услышать (и в этих заявлениях звучали скорее горделивые, чем извиняющиеся нотки), что он остался советским человеком, продуктом именно той эпохи и в кулинарных своих пристрастиях, и в музыкальных, по крайней мере в популярной музыке. Так, советских эстрадных певиц он называл уважительно, по имени-отчеству: Клавдия Ивановна, Эдита Станиславовна и так далее.

Приходит на память один забавный эпизод, хорошо иллюстрирующий Сашину независимость и, если угодно, щепетильность – и первым качеством он, как мне кажется, дорожил больше всего, а второе – часто отмечают те, кто знал его. Работа над книжкой уже подходила к концу, как вдруг я узнал от друзей, что некий знаменитый романист, – наш общий с друзьями знакомый – в молодые годы обхаживал критиков и рецензентов, в частности, снабжал их на праздники хорошими сигарами. С Сашей к тому времени у нас сложились профессиональные и товарищеские отношения, и тем не менее маслом, подумал я, каши не испортишь. И вот, в коробке из-под обуви пронес я мимо таможенных чиновников в аэропорту Кеннеди контрабандные сигары, купленные специально для Саши на острове Сан–Мартин. Я знал, что Саша курит, но не был уверен, будет ли он курить сигары. Оказалось, не только не будет, но подарок мой вызвал у него неожиданно негативную реакцию. К моим увещеваниям, что, мол, к нему часто приходят гости, среди которых могут вполне оказаться и любители сигар, и почему бы в самом деле не держать у себя на случай коробку, Саша остался глух. И после пятнадцати минут тщетных уговоров, мне пришлось забрать злополучные сигары домой. «Как писатель, ты не можешь не оценить всю литературность этой ситуации», – улыбнулся Саша на прощание в дверях своей квартирки на третьем этаже браунстона на улице Св. Марка.

Добровольно взяв на себя функции моего неофициального литературного агента и/или publicist’а, Саша делал более чем кто-либо для пропаганды моего творчества: начиная от рекомендаций, следуя которым я рассылал тексты по европейским издательствам, и кончая выходом в свет сборника моих рассказов в немецком переводе, блестяще выполненном Сашиной подругой Ольгой Радецкой. И даже во время нашей короткой предпоследней встречи на открытии выставки художника Виталия Комара в Сохо, Саша, познакомившись с моими родителями, успел сказать им много приятных и неожиданных слов о сыне – слов, оказавшихся для них существенными.

Не помню, кто первый заметил – Саша или я – что наши отношения в известном – литературном? – смысле напоминают отношения отца и сына, но в наших беседах мы иногда обыгрывали это выдуманное, но в чем-то похожее на правду родство. Саша был одним из немногих людей в Нью-Йорке, у которого можно было испросить совета, с которым хотелось поделиться очередной публикацией, подарить новую книжку, выслушать мнение о ней. С Сашиной смертью этих людей в Нью-Йорке осталось до обидного немного. Очень сложно смириться с этой утратой. Наверно поэтому я не стираю Сашино – последнее – послание на автоответчике, снова хочу услышать знакомый, чуть ироничный голос:

«Павлик. Это Сумеркин. Сегодня суббота. Как ты понял, я вчера к тебе не добрался, потому что я еще, конечно, совершенно не в форме для парти. Но я очень надеюсь, что мы с тобой как-нибудь через недельку-другую, когда я, как я надеюсь, приму человеческий вид, повидаемся. Или тут или у тебя, как получится, да? Пока!».скачать dle 12.1