ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Юрий Угольников. ЧУКОВСКИЙ. РОЖДЕННЫЙ ДРУГИМ

Юрий Угольников. ЧУКОВСКИЙ. РОЖДЕННЫЙ ДРУГИМ





Время сейчас для отмечания юбилеев не особо подходящее. И всё-таки в марте этого года 140 лет исполнилось самому читаемому поэту и может быть самому непрочитанному писателю России – Корнею Чуковскому. Дата не самая круглая, но что уж там будет через 10 лет –кто знает, а пока возможность высказаться всё-таки есть.

Чуковский –  фигура важная для меня лично. Дело в том, что знакомился я с ним не совсем обычным образом. То есть да, как и все советские и российские дети я, конечно, читал сказки Чуковского. И они производили на меня, скажем мягко, довольно амбивалентное впечатление. «Федорино горе» – этот хлебниковский «Журавль» для самых маленьких действовал на меня самым трагическим образом: Федору мне было жаль. Как можно бросить несчастную, пусть и неряшливую старушку на произвол судьбы? Возмутительно! С другой стороны зверей я любил уже тогда и, например, «Телефон» мне всё-таки безоговорочно нравился, да и мультсериал Давида Яновича Черкасского по произведениям Корнея Ивановича, я, конечно, смотрел.

Но вот главную (и самую первую) поэму Чуковского – «Крокодил» я прочитал гораздо позднее. Это, конечно, гомерически смешное чтение, какие-то строки я помню до сих пор, несмотря на то что не перечитывал «крокодила», наверное, более 20 лет. Парадоксально, но, книга с которой и началась новая детская литература, о которой сам Чуковский говорил: «Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано «Автор „Крокодила“», сейчас почти не переиздаётся. Слишком далек от сегодняшних детей мир дореволюционного Петрограда. Даже советские сказки Чуковского уже слишком устарели, что говорить о поэме, написанной более чем 100 лет назад. К тому же «Крокодилу» не повезло с экранизациями. Я знаю всего одну мультипликационную версию этой сказки –  мультфильм «Ваня и крокодил». Вышел он в один год с Айболитом Черкасского, и, конечно, соперничать с ним за детское внимание не мог. Так что парадоксально, но когда-то самая известная, самая интересная сказка Чуковского сейчас издаётся и читается до обидного мало.
Да, я не просто так сказал, что «Федорино горе» – Хлебников для маленьких. С футуризмом у Чуковского отношения складывались довольно сложно, это было напряженное притягивание – отталкивание. С одной стороны Корней Иванович печатает совершенно разгромные статьи о футуристах, с другой гастролирует с теми же футуристами и читает о них лекции. Чуковский был очень внимательным читателем футуристов (а каким ещё может быть профессиональный литературовед), это он нашел у Хлебникова цитаты из Уитмена и обнаружил параллель между его «Бобэоби» и стихами «Песни о Гайавате» Лонгфелло. В том же «Крокодиле», помимо прочего, не отсылает ли описание «Зоосада» к «Зверинцу» Хлебникова, а сама война зверей с людьми и освобождение из зверинца не отсылает ли к «Конским свободам» и «равноправию коров» о которых мечтал будетлянин. Да, строки Хлебникова написаны уже после издания «Крокодила», но подобного мировоззрения он придерживался и раньше.
Чуковский, в отличие от футуристов, сам не слишком увлекался словотворчеством (если не считать таковым изобретаемые Корнеем Ивановиче имена героев), но с каким вниманием он разбирает детское словотворчество в книге «От двух до пяти», детскую «сдвигологию», если использовать терминологию Крученых (и вообще футуристов и формалистов).

Это нахождение «около футуризма» Корнея Ивановича Чуковского, мне кажется, имеет глубокие корни (прошу прощения за каламбур). Будучи незаконнорожденным, не имея такой обычной для других роскоши как отец или хотя бы дед, Чуковский с детства хотел быть таким же как все и не мог при всём желании. Люди, имевшие смелость быть другими, выделяться, не стеснявшиеся своей инаковости, выставлявшие её напоказ, его не могли не интересовать. Они были похожи на него и не похожи, были теми, кем Чуковский не решался, может быть даже боялся стать. Думаю, и многолетний труд по переводу и просто-таки насаждению в России Уитмена – одного из самых авангардных поэтов девятнадцатого столетия, поэта одним из первых отказавшегося от метрики и начавших использовать свободный стих – этот труд тоже обусловлен интересом Чуковского к людям, не боящимся быть отличными от всех. Правда, на мой взгляд, переводы из Уитмена Корнею Ивановичу плохо давались. Сам Чуковский не был готов стоять вне общества и ту раскованность, которой обладают тексты американского барда, он передаёт с трудом: эпический размах Уитмена у Чуковского приобретает некоторую тяжеловесность, монотонность.

Чуковский старался, как все, занять место в обществе. Он преодолевает свою инаковость, добиться признания при помощи знания: «Я не безотцовщина какая-то! Я солидный литературовед». Многочисленные литературоведческие штудии и разыскания, сделавшие из Чуковского крупнейшего знатока творчества Некрасова (и вообще отменного литературоведа) проистекают из того же корня, что и его интерес к Уитмену и к футуризму: из печального одесского детства без отца.
Но, с одной стороны, да хочется занять место в мире, свою нишу, своё положение в иерархии, «обрести солидность», а с другой – все равно ощущается вечная непринадлежность к иерархически организованному миру, хочется из этого мира выскочить, сделать что-то несоответствующее солидному положению, написать развеселое сатирическое стихотворение для детей, например. И, да, конечно, отсутствие своего отца порождало желание самому стать отцом для всех или хотя бы семьёй для всех, отсюда не только создание стихов для детей, но и организаторская работа, например по созданию Дома Искусств, ставшего в годы гражданской войны прибежищем для петроградской интеллигенции, из этого желания семейственности  проистекает и куокальское хлебосольство.

Из этого противоречия рождается и уникальная манера Чуковского-критика. Критика в начале прошлого века – занятие солидное (не то что теперь). Да, времена критиков-звёзд уже тогда прошли, но всё же критик – арбитр изящества, человек хотя бы в силу этого вроде бы солидный. Чуковский – арбитр изящества в квадрате. Массовый кинематограф, массовую литературу Чуковский уничтожает в пух и прах. Чуковский – борется за свое место в культуре и будет защищать эту культуру до последней капли крови. Это с одной стороны, с другой стороны просто писать о книгах, просто распределять места в литературной иерархии ему не то что скучно, а всё-таки, при всём желании быть «одним из», он помнит о своём вечном изгойстве. Он не выстраивает литературной иерархии, скорее он над ней потешается, его критические портреты ярки, импрессионистичны, это почти шаржи, почти карикатуры.

Именно благодаря Чуковскому я полюбил литературную критику. Мне посчастливилось: по-настоящему я познакомился с Чуковским в подростковом возрасте, в старших классах лицея, когда мне попал в руки 6-й том готовившегося ещё при жизни автора собрания сочинений. Это именно тот том, в котором была собрана его дореволюционная, досоветская критика. Пожалуй, лучше показать, что написанное о литературе тоже может быть литературой и первоклассной литературой мало что могло. Читать, как Чуковский разбирает Брюсова или Сологуба, как иронизирует по поводу кино, детективной литературы и прочей «натпинкертоновщины» было даже увлекательней и интересней, чем потом читать те тексты, о которых Чуковский писал.

Иногда мне кажется, не будь того шеститомника, я бы не стал писателем и уж точно не стал бы критиком и редактором, так что спасибо Корнею Ивановичу за мою литературную молодость. Да, кстати, 6-й том собрания сочинений и сейчас хранится у меня в домашней библиотеке отдельно.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
619
Опубликовано 01 май 2022

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ