Павел Тетерский. «СТРОЙМЕТАЛЬЯНС», или 10 поводов ударить любимую женщину

Редактор: Иван Гобзев





Это всё было реально – было всего пару лет назад, хотя теперь в это сложно поверить. Потому что сейчас мы ездим каждый на своей машине (я подчёркнуто корректен, а она всё время подрезает соседей по полосе, только что звонила, случайно поцарапала чью-то «ауди»), а тогда ездили в метро. Тогда вообще всё было по-другому – ещё без привычки, но уже с осознанием того, что это отличается от всего, что было раньше. Мы ездили в андеграунде (уже не помню, по каким таким хитрым делам, но сегодня мне кажется: ездили в андеграунде сутками напролёт, с эпизодическими выныриваниями в мегаполис – глотнуть воздуха – и редкими вписками домой – сделать паузу на ночь, скушать твикс, убить ещё одно тёмное время суток.) Если бы московское метро было чуть более одухотворённым – чёрт возьми, это был бы просто какой-то Кортасар, со всеми его блужданиями наугад по карте метрополитена, переплетением пальцев на поручнях и детскими играми в классики.

Хотя нет, не в классики. В языковые игры (у него были палиндромы, а у нас попроще – составлять короткие слова из длинных). Потому что в метро (особенно когда поезд набирает скорость на длинных перегонах) трудно разговаривать – люди там вообще не разговаривают, они орут друг другу в уши. Потому что в самый неподходящий момент, прервав наши долгие поцелуи, рядом с нами появлялась какая-нибудь пенсия и взглядом, граничащим с гипнозом, заставляла уступать место (пенсии всегда заставляют уступать им места при помощи гипноза). И потому что в метро очень много длинных слов. Они висят перед глазами, даже не требуя трансформации в корявые буквы на клочке в клеточку, перманентные и незыблемые: рекламные стикеры, схема веток, правила пользования ММ. «Краснопресненская»: пресс, перст, песок, песня… «Аристотель» (единство непохожих): аист, артист, строитель, сирота… «Эскалатор»: скала, эскорт, карст, раскат… Мы тогда препарировали, разложили по полочкам, в микроскоп рассмотрели сотни больших слов. А количество малых, получавшихся в результате этих странных химических реакций, вообще не поддавалось исчислению.

Позже я стал задумываться над малыми словами. Я внезапно посмотрел в зеркало и осознал, что я уже давно стал частью этого метро. Что больше не будет ничего, кроме метро. Что я до конца жизни буду паровозиком гонять по этим венам, а на поверхность буду выбираться только эпизодически, чтобы глотнуть воздуха: наверное, так бывает у каждого на этапе завязки отношений, я не знаю. Не спрашивал. А если бы спросил – всё равно никто не сказал бы правду.
В общем, я стал искать поводы. Предлоги, чтобы вырваться, пока не поздно, из пугающего неизвестного. Из метро, в котором нет свободы (банально… тьфу. Но синонимы куда-то подевались, мне ничего не лезло тогда в голову, кроме этой самой свободы, которую я, погружаясь во взрослую любовь, терял со скоростью истребителя).

Поводов не было. Я стал искать их в коротких словах. Я изгалялся, извращался, ментально онанировал для того, чтобы прицепить к каждому из получившихся малых слов этот самый повод. Повод выйти вон на ближайшей станции и больше не возвращаться. Повод взбеситься. Повод ударить.

Я помню слово, на котором я дошёл до совершенства. Как и всё, связанное с совершенством, оно было идиотским: СТРОЙМЕТАЛЬЯНС. Дешёвый стикер, жёлтый фон. Никакой фантазии, всё скупо и лаконично. Никаких изысков, которым обучают на курсах рекламщиков, копирайтеров и прочих криэйторов – хотя как ещё можно рекламировать контору с таким названием. Важно не это – важно то, что при препарировании этого слова я довёл себя до того, что мне хотелось её ударить за каждое из производных. Позже я понял, что мне хотелось ударить не её, а всех женщин мира.

МЕЛЬ. С момента нашей встречи финансовый недобор стал моим естественным состоянием. Она всегда получала больше меня (наверное, мне должно быть стыдно), но касса теперь была общая. Из которой последние сто баксов, к примеру, могли быть спонтанно изъяты и потрачены на какую-нибудь сумочку. («Я её увидела… случайно… она была такая… ну такая… ну как же после этого я могла её не купить???»)
Вместо чиповых кафе с галдящей толпой я стал ходить в рестораны, потому что там (нет, вы только представьте себе!) «подают салат «Цезарь», а в бистро у метро «Новокузнецкая» не поешь ничего, кроме пива и водки». И потому что галдящая толпа мешает уединению. А самое страшное, что мне самому хотелось теперь уединения.

Это была только её вина – её, и ничья больше – на двадцать седьмом году жизни я вдруг осознал: кушать можно не только пиво. А уединение стоит денег. За такие открытия любого наводящего захочется ударить, даже если он – женщина.

СЕМЬЯ. К ней в её мире сводилось всё. Мама, папа. Муж мамы, папина жена. Младшая сестра, средняя сестра, муж средней сестры и новорожденный малыш-племянник. Даже – Боже мой, даже! – бабушка с дедом, странные прижимистые люди, которых я не смогу понять даже в добром кислотном сне, где люди летают, а на земле царит вечный праздник красок.
Мои байки предварялись словами: «Я знал одного художника-авангардиста…» Или: «Как-то раз мы с одним лондонским финансовым мошенником…» Или: «Когда я ездил во Владикавказ с футбольными хулиганами…» Её же истории каждый раз начинались плачевно: «А вот мы с папой…» «А мы с сестрой год назад…» Или даже – Бог ты мой: «А вот моя бабушка мне рассказывала…»
Ударить хотелось не за это. Ударить хотелось за то, что это было единственным, главным и доминирующим. Хотелось крикнуть: разуй глаза, на поверхности столько всего. Мир гораздо шире твоей семьи, моей семьи, всех семей вместе взятых – мы можем пыхнуть и пойти смотреть импрессионистов в Пушкинский музей, напиться в компании сомнительных личностей в гадюшнике на Пятницкой, взять пару моих гонораров и проехаться автостопом в Амстердам – почему? почему не хочешь?
Вместо этого мы ехали в метро к её (реже – моим) родителям.

ТЕМА. Её темы были резко и безнадёжно ограниченными, очерченными по контуру. Циркулем или ещё каким-нибудь обитателем школьной готовальни.
Фильмы – в основном мелодрамы. О том, как молодая и красивая (почему-то при этом несчастная), пыхтя и роняя слезу, через дебри и буераки ломится сквозь неблаговолящую жистянку, а в конце тоннеля встречает свою судьбу. Каждый раз – одно и то же: как не надоело? Сначала я думал – это от нескладухи в личной, она ведь тоже молодая-красивая, но почему-то одинокая. Потом (благодаря мне) нескладуха в личной закончилась. А мелодрамы остались.
Книги – нет, не дамские романы, конечно же, но всё же лично для меня совсем странный, непонятный набор. Либо безнадёжно взрослые, до которых я не дорос (и, надеюсь, никогда не дорасту), либо, наоборот, совсем детские. И (необъснимо) – нездоровый интерес к «Парфюмеру» Зюскинда – с чего бы это???
Разговоры (по телефону) – есть ли необходимость расписывать по пунктам стандартный женский трёп? Рецепты, детишки, мужики (которые, разумеется – полный шит, такое дерьмо, что даже говорить о них не хочется. Только почему-то всё равно говорят – каждый раз, с упорством камнедробильной машины или отбойного молотка).
В той жизни, которую я тогда покидал, словом «тема» в наших кругах обозначалась женщина. Не всякая, а – молодая и достойная рассмотрения. Эта игра слов подливала масла в огонь и заставляла мучиться ещё больше.

РОЛЬ. Не знаю, как у остальных, а у меня она резко изменилась – на все триста шестьдесят, как говорится, процентов. Это можно описать двумя словами – появилась ответственность. Некоторые (серьёзные и почти всегда напряжённые) люди с ней рождаются – когда в силу возраста отвечать ещё не за что, они отвечают за руководство скаутской дружиной или за помощь неуспевающим одноклассникам (я считаю, это неправильно, но таким потом бывает легче). А есть другие – безответственные раздолбаи, которые ненапряжно шатаются по всем направлениям, тыкаются туда-сюда, пробуют там-то там-то, плюют в потолок и никому ничем не обязаны.
Ударить хотелось за то, что из-за неё я из второй категории бравурным маршем перекочевал в первую. Роль главы тогда ещё гражданского семейства накрыла колпаком, не хуже какого-нибудь ядрёного сканка из того же Амстердама. В отличие от последнего, правда – не могу сказать, чтобы она меня вставила.

СЕТИ. Это даже трудно было поставить ей в вину, все женщины расставляют сети, в которых мы потом барахтаемся паршивыми золотыми рыбками. Женщины вообще чем-то напоминают рыболовные сейнеры. (Мужчины – тоже, но об этом должен писать слабый пол, так что я промолчу).
Стоя в метро и таращась в жёлтый эдвертайсмент, я понимал, что я – попал. Когда-то – ещё в комсомольской юности, когда я слушал русский рок – об этом пел некто Виктор Цой. Мы слушали ради стиля, без понимания – это вообще невозможно понять, пока сам не попадёшь в эту самую сеть, из которой не уйти. Наверное, это естественное попадалово, к которому все стремятся.
Ударить, тем не менее, всё равно хотелось. Так мелкой селёдке, бьющей хвостом по безнадёжно запутавшимся ячейкам, хочется вырасти в четырёхтонную акулу мако и опрокинуть к чёртовой бабушке весь этот сейнер вместе с капитаном и командой непохмелившихся рыболовов.

МЕТЛА. Иногда мне казалось, что она – ведьма. Это было очень сексуально: после прочтения «Мастера и Маргариты» в возрасте 13 лет все ведьмы у меня стали ассоциироваться только с положительными персонажами женского рода, рассекающими голяком на мётлах и способными на всё ради любви.
Это и было раздражающим фактором. Если бы этой любви было хоть на один грамм, на толику меньше. Если бы она сделала мне хоть какую-нибудь гадость. Хоть раз мне изменила, ушла с другим. С более денежным и респектабельным. С мальчиком из рекламы бритвы «Джилетт» или с генеральным директором крупной финансовой корпорации. Ну, ладно, пусть даже не изменяла бы – лёгкого флирта хватило бы выше крыши. Но она флиртовала только у меня на виду и с моими друзьями – такими закадычно-асексуальными, что это было просто смешно. Я хотел выпутаться из сети, но мне было не за что зацепиться. Свою любовь я готов был (ради сладкого слова freedom!) повесить на плечики и засунуть шкаф, предварительно посыпав нафталином (потому что надолго), но её любовь обезоруживала. Заставляла быть хорошим и положительным. Я не удивлялся – в 13 лет я прочёл «М&М» и знал, что она может сделать положительным даже самого Сатану.
Завершая тему нечистой силы: как-то раз она в шутку сказала мне, что она – вампир. Что она незаметно укусила меня во время объятий, и теперь я не отмажусь – самое интересное, что я даже не улыбнулся.

ТАЙМЕР. Он тикал всё быстрее, перманентно ускоряясь, как свободное падение. Чем дальше, тем больше. Я стал катастрофически не успевать – везде и всюду, где ещё была необходимость в моём присутствии. Я не успевал в срок сдать работу, встретиться с друзьями, затариться на рынке до его закрытия, покормить домашнее животное, погладить штаны. Я успевал только быть рядом с ней – по первому требованию (просьбе или необходимости, которая становилась чем дальше, тем более постоянной и насущной). Наверное, оно действительно доминировало, и эта доминанта тоже побуждала к физическому насилию.

СМОТР.  К тому моменту, когда я стоял и пялился в жёлтую наклейку, я всё ещё не мог отойти от его последствий. Он растянулся на месяцы, этот чёртов парад-алле, строевой маразм. Когда тебя приводят в гости и выставляют напоказ, как куклу или новую модель «Мерседеса» на Женевском автосалоне. Крутят во все стороны, просят повернуться спиной и в профиль. А зрители (перечисление см. в пункте «Семья») пристально вглядываются, помешанные на желании вовремя высмотреть дефекты конструкции. Кто ищет, тот всегда найдёт – и они находят.
Процедура глупа до предела – все понимают, что это не ты, это какой-то зашуганный манекен, буфф, персонаж обэриу. Который стоит в центре постамента и пытается выглядеть правильно. Как обычно в таких случаях, получается совсем наоборот.
Когда я начинал говорить ей о том, что я хочу если уж ходить, то в гости, а не на эти идиотские смотрины, тема (в обоих смыслах этого слова) как-то плавно переходила опять-таки на пункт «семья». Я слушал истории про то, как папа её любит, как они дружили, когда она была маленькой – не в силах ездить по этой Кольцевой ветке, я лез целоваться: это вообще самый лучший способ заставить женщину замолчать.

МЕТРО. См. начало текста.

ССОРА. Может, это странно – но иногда хочется взбеситься от отсутствия ссор. Говорят, разрядившись в словах, ты выплёскиваешь агрессивную энергию и уже не хочешь ударить любимую женщину. У нас всё было с точностью до наоборот – мы всегда жили душа в душу, у нас был просто какой-то рай внутри отдельно взятой квартиры, снимаемой по знакомству за мизерные 125.

У меня (странно!) всегда хватало ума, чтобы понимать: предъявлять ей всё вышесказанное – всё равно, что предъявлять ей то, что она – женщина. Наверное, я окончательно понял это именно тогда, когда мы раскладывали на составные этот самый идиотский «Стройметальянс» - все, абсолютно все слова, которые из него выкристаллизовывались, имели отношение к моему подспудному желанию ударить любимую. Все они его обосновывали, объясняли, побуждали к претворению в реальность.

Наверное, именно поэтому оное желание после того случая стало постепенно сходить на нет, а потом и вовсе затухло. Я повесил его на плечики и засунул в шкаф, предварительно посыпав нафталином. Потому что это было – надолго. Потому что я больше не женоненавистник, и все эти дамские штучки теперь не вызывают во мне раздражения. Если меня бесит что-нибудь бытовое (не говорите, что у вас этого нет, это есть у всех), я предпочитаю ударить шкаф, стенку или диван – последнее наименее болезненно в силу врождённой мягкости избиваемого. Пару раз я даже опрокинул самого себя хитрым апперкотом в низ челюсти – инстинкт самосохранения сначала удивлялся, а потом привык.

Я знаю, что поступаю правильно. Потому что бить женщин нельзя. Я бы не смог сделать это даже тогда, когда хотелось в силу врождённо-приобретённой эгоистической дикости. Но пестовать в себе такие желания – можно. Потому что иногда (а может быть, почти всегда – я ни у кого не спрашивал, а если бы спросил – всё равно никто не сказал бы правду) они помогают пониманию. Осознанию того, что твои желания и заморочки – не единственные. Что есть ещё и другие – которые принадлежат твоей половине, а следовательно, и тебе самому на 50%. И что если уж два кусочка паззла сложились в один фрагмент – это «другое» надо принимать. А уж почему они складываются в этот самый фрагмент – не наши с вами проблемы. В самом деле – неужели кто-нибудь ещё считает, что он не выбирает только родителей и соседей???







_________________________________________

Об авторе:  ПАВЕЛ ТЕТЕРСКИЙ

Родился в 1974 г. во Львове. В 1996 г. закончил Институт стран Азии и Африки при МГУ, но по специальности (ориенталист со знанием арабского языка) не проработал ни минуты. В 2000 г. в соавторстве с ныне покойным Сергеем «Спайкером» Сакиным стал первым лауреатом молодежной литературной премии «Дебют» (за «Больше Бена» - путевые заметки русских бомжей из Лондона). После этого написал ещё одну хорошую и одну дрянную книги, получил за них гонорар 900 баксов и, расстроенный, с писательством завязал. Далее работал то рабочим, то редактором PLAYBOY, то в департаменте внеэфирного промо телеканала ТНТ. В 40 лет бросил работать и стал писать сценарии.скачать dle 12.1