Арсений Гончуков. ПЛАСТИЧНЫЕ МИРЫ И ВИЗУАЛЬНЫЕ КУЛЬБИТЫ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА

В мечтах все радости земные!

А.С. Пушкин

 
Трудно сказать, Набоков писатель в большей степени интеллектуал или он писатель эстет, хотя я бы склонялся к варианту второму. Впрочем, обе ипостаси объединяет его писательская гармония, кажется, в нем и то, и другое сочеталось в идеальных пропорциях. Самотканый ювелирный язык с одной стороны, но за его плотной завесой всегда есть прочный сюжет, чем Набоков сильно отличается от большинства уникальных стилистов, в чем Набоков чрезвычайно западный писатель, где ценят искусство рассказывать истории, а потому тепло принятый в Америке. Он мастеровит и искусен, он не только умеет вышивать буквами золотые царские покрывала, но и строить мощный каркас, развивать интригу, расставлять ловушки, оглушать финалом.

Где-то в этой механике (сюжетостроения), на мой взгляд, одна из разгадок по крайне мере части эстетической картины Набокова, давайте вместе поищем типичные приемы, сходства и — сделаем выводы. Любой самый большой писатель неизбежно повторяется и в ряде рассказов Набокова уловить типичность сюжета, а шире и точнее — типичность судьбы героя — значит, получить ключ к одной из (пусть крохотных) комнат важнейшего русского классика XX века.

Путь героя это не путь автора, конечно, но точно проекция автора определенного понимания своей судьбы, ну хорошо, еще проще: путь героя, персонажа — всегда отражает представления автора о жизни как таковой. Его философию. Философия, стиль (писательский логос) и представления его о нашем человеческом пути свиты в крупный клубок и тем интереснее его распутывать. Лучшие рассказы Набокова, по крайне мере, один из пластов его рассказов именно о пути героя, о судьбе, которую мы все строим, а точнее — претерпеваем, переживаем, по крайней мене я так считаю, как фаталист, вы можете иначе.

(Внимание! Я бы попросил вас прочитать рассказы, о которых речь пойдет ниже, но это вряд ли возможно, а потому, простите, я не буду стесняться, раскрывая концовки строго в исследовательских целях. Вдруг это сподвигнет вас рассказы прочесть и вернуться к статье? Хотя это не обязательно. Но все же: «Пильграм», «Мотылек», «Красавица», «Обида», «Оповещение», а в идеале, хоть и не так обязательно, еще и «Королек», «Ассистент режиссера», «Terra Incognita» — и да, не волнуйтесь, с Набоковым просто, вы ни за что за чтением его не потратите лишнее время жизни, потому что все его рассказы — совершенство).

Самый показательный в нашем смысле рассказ, пожалуй, «Пильграм» — филигранно сделанная фреска об уникальным коллекционере, энтомологе, отдавшем жизнь своему увлечению. Он мечтает только об одном, однажды бросить свой пыльный магазин и ринуться в поля и леса ловить бабочек, с чемоданчиком и сачком, «поработать в поле», как настоящий исследователь, он несколько раз в жизни копит деньги, но планы его срываются. На старости лет, больному и несчастному, жизнь дает ему шанс — последнюю попытку добраться до вожделенных краев для ловли бабочек, но утром жена, которую бросили, находит путешественника мертвым за прилавком магазина — его прикончил сердечный приступ. «Пильграм» великий рассказ, и по исполнению тоже, что до мастерства, обратите внимание, как в начале, как искусный сценарист, Набоков расставляет сети, рассказывая, как герой наклонился и с ним едва не случился приступ, в конце он также наклонился, уже окончательно.

Другой трагический рассказ, в основу сюжета которого положена судьба героя, это «Красавица», где красивая женщина, русская дворянка, эмигрантка, имеет, кажется, все, кроме надежной счастливой женской судьбы. И вот она на чужбине, она начинает стареть, упускать последние шансы, но вдруг судьба улыбается ей и она совершает хорошую партию, как говорили в старину, он красив и богат, но внезапное счастье приносит ей... быструю смерть. Реальное и нереальное у Набокова несчастливое и счастливое, главнейшая тема его творчества — трагическое разъединение реальности и иллюзии, где иллюзия радужна, а реальность больна и невыносима. Это важно для Набокова эстета, который верил в воображаемые миры искусства едва ли не больше чем в суровую действительность, которая, что уж там, была неласковой для писателя, но иллюзорные миры которого мы любим и чтим до сих пор. Иллюзия играет и выигрывает у реальности, которая слепа и несправедлива, которая все только портит, и где лучше не задерживаться.

«Пильграм» — путь и высшая жизнь мечтами, в которых герой путешествует, не выходя из квартиры, а когда выходит — погибает. «Красавица» — история о простом житейском пути женщины, которая хочет быть счастливой, но платит за счастье жизнью, что абсурдно само по себе. Еще один рассказ — «Обида», где жизненный путь человека Набоков показал как один день маленького мальчика, стоит обратить внимание, как здорово придумывает и пишет приглушенный, ватный, усеченный мир маленького создания Набоков, как это реалистично по-детски, когда мы понимаем мир лишь частично, но нас интересует финал. У ребенка не получается подружиться со сверстниками, да и взрослые его обижают, в упор не видят, в итоге он попадает в микропутешествие, проделывает путь, испытывает трансформацию, меняется, ну чистое кино и «путь героя», но вот он вернулся и ему говорят — «А вот идет ломака». Если путь заканчивается не в иллюзии, а здесь, если ты возвращаешься в реальность, туда же, откуда ушел, пусть даже ты изменился и пришел другим и новым, все одно — ты — «ломака», ничтожество, никто — для них, для людей и их проклятого мира. С таким же успехом мальчик мог состариться и прийти на детскую площадку, откуда убежал семьдесят лет назад, и ему скажут, а вот пришел недотепа наш, урод.

Иллюзия, мечта, путь (у мальчика), какие бы ущербные, надуманные они ни были — это лучше реальности, потому что реальность несет унижение и обязательную смерть. Несвободу. Тупое однообразие. Скотскую гибель. Возвышенна только иллюзия, эмиграция в мечту, пусть человек несчастен для других, но для себя и внутри он высок и волен. Фантазия, которую Набоков почитал главным орудием художника, становится грозным инструментом мщения и убийства для героя рассказа «Истребление тиранов». Изящной фантазией, обманывающей читателя, заканчивается страшный и один из самых напряженных рассказов автора — знаменитый «Подлец». Рассказ, который по трудноуловимой причине оставил во мне глубокий след, — «Оповещение» иначе трактует отношения реальности и человека, живущего в своем собственном закрытом мире. Героиня абсолютно глуха, она может слышать людей только включив сложный слуховой аппарат — и он становится единственной ниточкой между нею и миром, узким лазом, с помощью которого сообщаются реальности, но в конце, когда собравшиеся в доме женщины люди хотят сообщить ей о смерти сына, разыгрывается прямо-таки сцена из Ревизора — толпа пришедших стоит, героиня включает аппарат, но они не могут ничего ей сказать. В ее мире сын жив. Контакта с внешним миром нет. Дверь захлопнулась, занавес опустился. Надеюсь, она никогда не узнает.

Конфликт и противостояние двух миров важны для единого мира Набокова, эта его философия отражается и в прямых мировоззренческих сентенциях, и конечно же в языке. Восприятие окружающего мира как конструкции непрочной, относительной, пластичной позволяет Набокову на уровне приема придумывать то, что он делает — в начале романа «Дар» или в финале — это мое любимое! — романа «Приглашение на казнь», романа, который мне служит чем-то вроде личной религии (как и рассказ «Ultima Thule»). Оригинальные стилистические трюки, основанные на искажениях пространства, проделывает Набоков нечасто, но если уж решается, то сделано это удивительно хорошо, незабываемо, вот как начинается рассказ «Королек»:

Собираются, стягиваются с разных мест вызываемые предметы, причем иным приходится преодолевать не только даль, но и давность: с кем больше хлопот, с тем кочевником или с этим — с молодым тополем, скажем, который рос поблизости, но теперь давно срублен, или с выбранным двором, существующим и по сей час, но находящимся далеко отсюда? Поторопитесь, пожалуйста.
Вот овальный тополек в своей апрельской пунктирной зелени уже пришел и стал, где ему приказано...

А вот как он заканчивается:

Собранные предметы разбредаются опять, увы. Тополек бледнеет и, снявшись, возвращается туда, откуда был взят. Тает кирпичная стена. Балкончики вдвигаются один за другим, и, повернувшись, дом уплывает. Уплывает все. Распадается гармония и смысл. Мир снова томит меня своей пестрой пустотою.

Пространство собирается и уходит, и разбирается и уплывает, а что это напоминает? Конечно, это чистый кинематограф, визуальные спецэффекты, настоящее 3D, до изобретения которого (рассказ написан в 1936 г.) остается чуть меньше ста лет.

Или другой трюк из рассказа «Совершенство» — совершенен, как многое у Набокова, но для нас подобные приемы проливают свет на эстетику и философию отношения Набокова с мирами, в которых он творил и существовал:

Когда наконец — с привычным опозданием — он поднимался на лифте, ему казалось, что он медленно растет, вытягивается, а дойдя головой до шестого этажа, вбирает, как пловец, поджатые ноги. Вернувшись к нормальному росту, он входил в светлую комнату Давида.

Сейчас подобные эффекты широко распространены в фильмах, в рекламе, они имеют самый широкий обиход, сбежавшие из реальности Набокова и эволюционировавшие и научившиеся жить и растягиваться в сверхреалистическом (что не лучше текста, а иногда хуже, так как исключает фантазию) мире кино, пресловутых сериалов и блокбастеров.

Еще более сложные и потрясающей визуальной изобретательности кульбиты сюжета и формы Набоков совершает в рассказах «Ассистент режиссера», где с помощью как бы двойной экспозиции, и двойной, а то и тройной линзы, он выстраивает внутри сюжета с посещением своим героем кинотеатра сюжет, который развивается внутри фильма. Наслоение и умножения работают на нужный Набокову эффект. Получается то, что я бы назвал «повествованием чужими руками». Задачу которого в этом сложном рассказе про нечестивую жизнь белоэмигрантов я вижу в том, чтобы быть предельно честным с читателем. Ведь пишет Набоков уже по-английски для американской аудитории, но про русское, про свой материал. А материал безобразен. Так вот он не сам, а героя своего заставляет наблюдать и оценивать смертоубийство бывших белых генералов как возню кровопийц и глупцов, потерявших сначала родину, а потом и достоинство. А сам автор, пишущий по-английски, не вмешивается, не судит. Посланец в кинотеатре испытывает отвращение. Но это не авторское отвращение.

Другой рассказ с еще более искусной формой концовки — это «Terra Incognita», где Набоков совершает головокружительный визуальный кульбит, действуя словно блистательный режиссер. По сюжету энтомологи идут в глухие и очень опасные экзотические джунгли. И вот герой заболевает, у него лихорадка. Параллельно развивается динамичный и насыщенный событиями сюжет, закручивая события и усиливая напряжение — компаньоны главного героя ссорятся. Но сам герой болеет все тяжелее и ему все хуже и хуже. И в бреду ему кажется, что через тонкую иллюзию его жизни — через реалистичные джунгли — просвечивает комната — и комната эта и есть — метафорическое место его смерти. То есть в болотах и джунглях он видит то кресло, то лампу, то обои, то лепнину, и он испытывает ужас, что смерть идет к нему в бреду, она тут, и вот эта комната и есть небытие, иллюзия иномирия...

В финале герой умирает, становясь свидетелем страшного побоища своих компаньонов, и последнее горячечно-бредовое размышление героя о том, что комната как все, что находится за пределами смерти — есть иллюзия, а подлинное вот оно, вот она, жуткая последняя правда реальности — его компаньоны поубивали друг друга, бросив его умирать одного посреди джунглей, и этот финал действительно ужасен... Он один, его некому отсюда вынести. Он гибнет среди болот. Такова реальность, жестокая, без всяких кресел.

Однако в самом конце рассказа мы вдруг понимаем, что в действительности герой спал в комнате, а джунгли и смерть в болотах — ему приснились. И то, что во сне казалось смертью — оказалось реальностью. То есть, герой, будучи во сне, принимал явь, то есть комнату, за фальшь и бред больного человека, а джунгли и болота принимал за реальность. Хотя это был сон. Таким образом Набоков смешивает и меняет местами разные миры, и ради развлечения путая читателя, обводя его вокруг пальца, и при этом реализовывая излюбленную художественную задачу, ставя под сомнение ценность и достоверность реального мира, или во всяком случае намеренно не понимая, что здесь реальность, а что иллюзия. Набоков часто давал понять, что разница эфемерна, а граница условна.

Возможно, потому что человек должен жить там, где он будет счастлив, где он свободен и — в конце концов — где он сам выбирает быть. Реальность, слишком жестокая, однозначная, не может быть единственным, что есть, что уготовано нам — наверное, такой вывод можно сделать из Набокова (сам он ничего не утверждает), вывод о лучшем мире, который действительно бесконечен и неисчерпаем (как ничто не кончается в финале романа «Приглашение на казнь»), и который живет внутри нас, соседствуя там где-то внутри с бессмертием. Которое впрочем автор понимает по-своему, и понимание это ближе к ощущению и вере в чудо, один из рассказов Набоков заканчивает словами:

А может быть, дело вовсе не в страданиях и радостях человеческих, а в игре теней и света на живом теле, в гармонии мелочей, собранных вот сегодня, вот сейчас единственным и неповторимым образом.

«Игра теней и света» и есть другой мир, неизвестным нам, но бесспорно существующий. И не важно, наверное, какой мир достоверный, а какой нет. По Набокову, возможно, и нет никакого пути, нет судьбы, начала и конца, а есть пластическое плавное перетекание между разными пространствами, а жизнь это не от и до, это прикосновение к чуду и к «гармонии мелочей», жизнь это посещение мира и, наверное, движение дальше, в миры иные.