Редактор: Иван Гобзев
Есть такой на самом деле – в городе Сергиев Посад. На улице с очень подходящим названием – Карла Маркса.
Скромная, но волнующая вывеска на краснокирпичном доме. Почему-то я решила, что там одна комнатка, но помещение оказалось куда просторнее. И в нем почти все (и почти до боли) знакомо: и ксилофон, и мозаика, и полированная мебель, которая была в моде с 60-х по 80-е. Может быть, дело в том, что предметный мир тех времен был не слишком разнообразен. Зато и узнаваемость приближается к стопроцентной.
1. Обезьяна и самокатУ меня была такая обезьяна с орехом! Я про нее совсем забыла, но узнала ее сию же секунду. Как и большеухого зайца на синей пищалке, и велосипед о трех колесах.
Жаль, для взрослых таких не делают. Двухколесный быстрее, убеждают меня. Но разве я просила скорость?
Та же история с самокатом.
Несколько лет назад мне подарили супербайк, даже и с мотором. Но не трехколесный, увы. Я честно пыталась овладеть искусством езды на нем, но мы только зря мучили друг друга. В конце концов нам пришлось расстаться.
А сама я решила быть скромней и купила самокат.
Но и он оказался совсем не таким, как я думала! Как бы это описать? У него дека… На случай, если ты, читатель, не самокатчик, это – не то, что у гитары, а та плоская подставка, на которую встают. Так вот эта дека крутится вокруг рулевой стойки. А в результате мой железный друг при первой же возможности бьет меня по лодыжкам – как в сложенном, так и в разложенном виде.
Когда я пожаловалась на это обстоятельство друзьям и знакомым, «зато он маневренный» – сказали одни, «а других и не бывает!» – сказали иные.
Но я не просила маневренности! И другие – бывают, более того, и были – я удостоверилась в этом: целых два, слегка поржавевших, но убедительных самоката были прислонены к стене возле деревянных лыж. Те самые самокаты, в форме жесткой буквы «Г», у которых руль – чтоб держаться, а вовсе не чтоб крутить. Детские, конечно. Для взрослых таких не делают.
2.
Плиточки и лампаВ те времена, когда у меня был свой такой, наш район накрыло поветрием – все жившие в округе дети собирали облицовочные плиточки.
Размером два на два сантиметра, гладкие с обеих сторон, они во множестве валялись на земле вокруг стройплощадок. Мы их собирали, показывали, обменивали – делали все то, что делают дети со своими драгоценностями. Особенно ценились с голубыми прожилками. А белых было навалом, они не стоили ничего. Куда они девались потом? И домов-то таких, кажется, уже не сыщешь. Хотя это странно – должны стоять. Надо думать, само зрение изменилось с тех пор, и я не замечаю былых сокровищ.
В музее плиточек не нашлось. Может, то было чисто московское увлечение, не вышедшее в замкадовские пределы?
Не было и резиночек – ни тех, в которые девочки прыгали в школьном дворе, едва начиналась весна, и можно было на перемене выбежать в одной форме без пальто (и без сменки, конечно, за что потом получали нагоняй от учителей и дежурных), ни тех, которые держали на пальцах, создавая замысловатые фигуры. «Колыбель для кошки» – название этой игры я узнала много позже из романа Воннегута.
Зато была черная настольная лампа – не из пластмассы, а из карболита (почувствуйте разницу!). Сейчас она известна как «Лампа следователя НКВД». Из того же материала делались суровые дисковые «правительственные» телефоны 50-х.
Откуда-то эта лампа мне знакома, но если она и была, то не у мамы (ведь мое детство – это мамины вещи!), а у дедушки. Или все-таки у бабушки? Они расстались не потому, что разлюбили друг друга, а потому что дедушку забрали в 1936-м, и когда он вернулся (да, ему повезло, его не расстреляли, а сослали на Колыму), она уже давно была замужем за другим. Так и вышло, что мамины родители, мои бабушка с дедушкой жили в разных домах. Но это – отдельная история.
3. Времена и музеиА лампа навела меня на вот какую мысль: то советское детство, которое я застала в музее, принадлежит последнему советскому поколению. Но ведь оно на самом деле уходит «вглубь». Целлулоидных кукол, в которые играла в детстве моя мама (1931-го года рождения), я видела на картинках и в кино. А во что играли рожденные в 1920-х? Не представляю!
Может быть, когда-нибудь появятся еще такие выставки-коллекции – не об Истории с большой буквы, а о домашней, ежедневной, семейной истории.
Мне нравится, что в постсоветское время стали во множестве создаваться маленькие частные музеи – какого-нибудь пряника, вышивки, или, скажем, смекалки. В этот последний я заходила в Переславле-Залесском (где, к слову, моя бабушка родилась), – вещи там удивительные: например, чашки для усачей, чтобы усам не мокнуть при чаепитии.
Утюг для гофрировки.
Сложная конструкция для ловли рыбы ночью – описывать не буду, чтоб не напутать.
И еще устройство для вынимания косточек из вишен, довольно массивное: видно, вынимали в промышленных масштабах. А у меня есть дома – для того же самого – маленькое. Я им никогда в жизни не пользовалась, да и варенья не варила, оно мне досталось от дедушкиной жены, и ее вишневое варенье я помню, хотя уж сколько лет прошло.
В наших маленьких жилищах не хватает места, чтобы сохранить все эти занятные штуки. Иногда остаются фотографии. Иногда – только память.
Но как же хорошо, когда кто-то соберет эти вещи, чтобы ходить, вскрикивать «Помню! У меня такое было!» – или просто глядеть и удивляться. И думать – есть такой особый способ думать, когда будто вспоминаешь, хотя и не можешь этого помнить.
4. Чернильница-непроливайка У Марины Бородицкой есть волшебное стихотворение, своего рода музей в словах: в нем перечислены разные вещи примерно того же времени, что и в «советском детстве».
Да! Я успела застать чернильницы-непроливайки и перьевые ручки - железные перышки-наконечники, насаженные на деревянные палочки. Они были красные и желтые, и на почте, пока мама стояла в очереди, я черкала ими на бесплатных бланках отправки, валявшихся на столах.
А в первой и второй четверти мы, первоклашки, писали уже самописками. И мама шила мне перочистки из пестрых лоскутков. С пуговкой, да, в точности такие, как в стихотворении.
С третьей четверти мы перешли на шариковые ручки. И прахом пошли все труды дедушки, который целое лето перед тем, как мне идти в школу, учил меня писать по старинным прописям, – почерк мой испортился необратимо.
Стоит начать вспоминать, и одно тянет за собой другое.
У памяти вкус сладкий, а у безвозвратности, которая ей неизбежно сопутствует, горький. И нестрашно, что нет места в квартирах, – пусть они будут для настоящего и будущего.
А для памяти лучшее место – музеи и стихи.
Стихотворение Марины Бородицкой и начинается очень правильно: «Встаньте, кто помнит…». Встанем, да. Потому что «Почтим вставанием» – это с одной стороны, а с другой – ощутим, что крепко стоим на ногах, потому что прошлое – опора, каким бы оно ни было.
Марина Бородицкая
Встаньте, кто помнит чернильницу-непроливайку,
Светлый пенал из дощечек и дальше по списку:
Кеды китайские, с белой каемочкой майку,
И промокашку, и вставочку, и перочистку.
Финские снежные, в синих обложках тетради,
День, когда всем принести самописки велели,
Как перочистки сшивали усердия ради,
С пуговкой посередине, — и пачкать жалели.
Встаньте, кто помнит стаканчик за семь и за десять,
Пар над тележками уличных сиплых кудесниц -
С дедом однажды мы в скверике при Моссовете
Сгрызли по три эскимо, холоднейших на свете.
Разные нити людей сочленяют: богатство,
Пьянство, дворянство... порука у всех круговая, —
Пусть же пребудет и наше случайное братство:
Встаньте, кто помнит, — и чокнемся, не проливая!
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА СУЛЬЧИНСКАЯ Родилась в Москве. Окончила филологический факультет МГУ. Работала редактором, психологом, копирайтером и др. Публиковалась в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Арион». Лауреат Международного литературного Волошинского конкурса (2006). Автор книг стихов «Amor brevis» (М.: Издательство Руслана Элинина, 2005), «Апрельский ангел» (М.: Арт Хаус медиа», 2010), «Волчок» (М.: Воймега, 2013).
скачать dle 12.1
