Редактор: Иван Гобзев
(О книге: Когда мы были шпионами: Поэтическая антология / Сост. М. Галиной. — Екб.—М.: Кабинетный учёный, 2020. — 120 с.)
МЕЖДУ ПАРАДОКСОМ ЛЖЕЦА И ДИЛЕММОЙ ЗАКЛЮЧЕННОГО
Странно говорить, но эта поэтическая антология едва ли избегает парадоксального прояснения «твердыми» средствами логического анализа в рамках аристотелианской логики и теории игр, располагаясь где-то между парадоксом лжеца и дилеммой заключенного. И дело не в том, что поэзия антологии прозаична, а нарратив большинства стихотворений с разных сторон разыгрывает введенную Секацким философему шпиона, что уже увеличивает вероятность возникновения двух этих логических проблем, как захватывающих сюжетных (!) ходов; а в том, что поэтические перекрестные предательства в антологии начинаются еще только в виду риска разоблачения, до допроса, позволяя наложить их (парадокс и дилемму) друг на друга. Так Штирлиц Марии Галины почти напрямую, в преувеличенно откровенном диалоге говорит Мюллеру: «я шпион», то есть, я не то, за что себя выдаю: «погляди, каким я стал: чистый фриц». Мало того, что «я лгу», «я уже не знаю, лгу я или нет». Ложность-истинность фразы нуждается в еще большем обострении проблемы ввиду размытости оппозиции свой/чужой: «кто кого перековал? - спрашивает Александр Беляков и позволяет лирическому «я» направить, словно два револьвера (целясь или передавая), два тире: «я - и эти, я - и те». Чтобы, наконец, в заглавном стихотворении Федора Сваровского проблема не приняла глобальный масштаб: «когда мы все были шпионами». Или уже ближе к концу книги, в миниатюрном очерке Игоря Померанцева «Тайны лондонских парков» срезонировать: «в 1985 году здесь могли быть до двух тысяч агентов КГБ и ГРУ». А ведь они, говорится далее, вполне возможно что совершали совместные операции, и тогда, вместо противоречащей оптимуму Парето рациональности решения дилеммы, шпионы должны были, по принципу Кабанова («Один шпион в саду лежит»), если соединить логику поэтического речепорождения с логикой факта, выдавать друг друга до следствия, предупреждая и налаживая парадоксальную кооперацию: «Другой шпион сидит в кино… Третий, в драповом пальто… Четвертый, раненный в плечо…». И все раскладывается на 56 авторов, не считая акторов, предоставляя сюжетно необозримую парадигму из вполне просчитываемых комбинаций четырех действий: выдать себя/другого, предупредить себя/другого, при том, что есть выдать предупредив, предупредить выдав себя/другого; все кроме молчания), где повторяется «сложность мира», которая и является, согласно Лизе Биргер, чья статья послужила своеобразной отправной точкой для антологии (Левкин «Два мира: попаданцы и залезайцы»), одной из причин невозможности шпионского романа.
А КАПЕЛЛА РЕЗИДЕНТОВ
И здесь надо только сказать о том, что настораживает больше всего: о логике контрапункта и манере нотации. Касательно последней, это алфавитный порядок, синонимичный самому понятию классификации, безличный и невозможный для шифра, потому что или слишком очевидный, или слишком произвольный. Как эта произвольность будет возникать повсюду, начиная, во-первых, со «С чего все началось?», то есть с фейсбука, где открывается серия малых парадоксов. Шпионская антология создается в шпионской сети, в лаборатории эмоционального манипулирования и «капиталистического» шпионажа, о чем с «той», другой стороны в «Шпионаже за капитализмом» напишет Сен-Сеньков. И потом, в фундирующих поэзию эссе: в том, что, по Буйде, «всякий писатель вор, шпион и убийца», который не может молчать, то есть он, прежде всего, убийца шпиона в себе, шпион «с определенным артиклем» («Что-нибудь про шпионов», Рубинштейн), то есть самый неуязвимый шпион. Впрочем, на деле, в реальной истории, Хэмингуэй и Оруэлл оказались далеко не самыми эффективными «резидентами», намного уступая Душко Поповичу (то есть Бонду), Штирлицу и другим, упомянутым в тройном реквиеме авторства Евгения Витковского. Три непереводных стихотворения Евгения Витковского, наряду с эссе Померанцева, привносят в антологию что-то от энциклопедии, продолжая ряд: музейного зала, кладбища, где «покладены» редкости, InMemoriam, в память почившему поэту, который воздвиг себе памятник из памяти о почивших шпионах. В этом гранитная фактура слова.
Во-вторых, предназначение антологии к «исследованию» усугубляет академическую нейтральность алфавитного порядка: ведь не в этом же порядке комментировали в ФБ. Откуда возникает «ладность», о которой ниже.
И в-третьих, тавтология, особенно яркая по отношению к поэзии, к тексту, «наличие второго дна», косвенно один из критериев отбора, анонсированный Галиной, инструментализирует любое отклонение, настраивает на чтение «с лупой», карандашом, картой: заставляя вычитывать и обрывок диалога в названии эссе Рубинштейна: сочинишь что-нибудь про шпионов к антологии, а? - «Вот тебе «Что-нибудь про шпионов», это поверх концептуалистской апроприации разговорной речи; и отсылку к связи у Банникова «День работников связи и информации РК», у Александрова «билайновская симка», то есть рекурсивное осмысление фейсбучной природы текста; и инструментальное в использовании силлаботоники и вообще метра и рифмы в разных изводах у Белякова, у самой Галиной, у Дозморова, у Иртеньева Из-за этого приобретает еще один смысл формальная, а иногда и действительная, прозаизация стиха у Иличевского, равно как и параномазийность в стихотворении Вишневской, биографические и культурные реминисценции как шифры у Василевского (потому что он единственный бесстрашно обращается к фундаментальной фигуре Маяковского).
То есть под эгидой выдвинутой тавтологии, как и при фразе «я шпион», то есть «я лгу» еще до заданного вопроса, троп превращается в шифр, и упоминание превращается в «выдачу» ( «То ли Липскеров он, то ли Веллер…», Каневский), невероятное доверие к «Интерполу» (там же), объяснимое, возможно только тем, что вокруг нет, как у Честертона в «Человеке, который был Четвергом», ни одного гражданского, который не упоминается, но флюоресцирует в реминисценциях. Что почти заставляет нас пропустить единственный, кажется, момент извлечения действительного шифра из морфологии: «ки во та про чес не…» у Подлубновой. Как в дальнейшем мы упустим и настоящую кульминацию антологии в виде фантастической оппозиции Круглова/Курбатова за «заглавными» стихами Сваровского.
AB OVOСамо то, что антология практически объясняется перекрестным цитированием, говорит о недостатке контрапункта, коллапсе в унисон. Тематики «крутого/кино- шпиона», «шпиона в кино/ шпионажа во сне» (Сваровский, «убивали же только во сне…»), «сна и шпионского кино», «кино-снов»(Лемберский, «В каком то фильме женщина отгрызла злодею член?», Лехциер и вовсе прибегает к эксфрасису из кино), «сценических обрывков, многие из которых происходят во сне» (Померанцев) резонируют, через сон, с темой «шпиона-оборотня», шпионов-оборотней (Месяц «Шпионы кругом шпионят в личинах зевак…»), а через «кино» с темой «инопланетного шпионажа» (Михаил Сон; Алексей Цветков, «…о пришельцах, которые среди нас»), «шпиона-киборга» (Шубинский, «кровь моя не забыла азбуки Морзе»), «интернета и связи» (Рытов, «…все влияет друг на друга», Пуханов, «… интернет ненадежен»). Диагональной линией проходят фигуры Бонда и Штирлица, предоставляющие поистине большой спектр вариаций, которые позволяют появиться и «частушке» Марии Степановой, и, через контраст у нее «народного» и элегической иностранной «Лорелеи», к англоязычным стихам русских поэтов и белорусскоязычной лирике Юлiи Тимафеевой.
Таким образом, образом, перекрестья, резонансы, созвучия, не считая реминисценций, отсылок к общим диалогам, «литературному быту» говорит о чрезвычайно насыщенной индексальной карте, если читать их друг ко другу. А именно к этому «дальнейшему исследованию», к сравнительному анализу антология и предоставляется. Не отвечая, правда, на вопрос о методологии. Как и что сравнивать при такой тройной «прилаженности»: в комментариях, в комментариях друзей друзей на фейсбуке, в комментариях друзей друзей на фейсбуке, которые согласились на саморазоблачение в виде сборника, предназначенного специально для «дальнейших исследований». Шпионы с определенным артиклем.
скачать dle 12.1
