Редактор: Юрий Угольников
Попытка исследования художественного мира Юрия МамлееваЛично для меня существует несколько автономных Мамлеевых. Это – Мамлеев-философ, Мамлеев-идеолог, Мамлеев-поэт, Мамлеев-романист и, наконец, Мамлеев-рассказчик. Последний, по силе воздействие на моё сознание, сильно опережает четырёх других Мамлеевых. Уверен, что такое восприятие творчества Юрия Витальевича свойственно не только мне, но и бОльшей части армии его читателей и почитателей. Не могу и не хочу говорить, что Мамлеев плох, как философ, поэт или автор романов. Просто своими рассказами он проложил себе, высокопарно выражаясь, «дорогу в вечность», сделал себя исключительным писателем, в то время, как его философские труды, стихи и романы останутся «одними из…».
Человек устроен таким образом, что самые сильные в жизни впечатления он получает в детстве и в ранней юности, когда его голова еще относительно пуста, а душа широко распахнута. Я «подсел» на Мамлеева в двадцать с чем-то лет, и остаюсь его верным поклонником до сегодняшнего дня. Хотя, те же самые рассказы Мамлеева, которые я читал в молодости, сегодня мне кажутся слегка надуманными и растянутыми. Подозреваю, что попадись мне книжечки Юрия Витальевича лет на пять позже, они бы меня возбудили не так сильно. С другой стороны, помимо Мамлеева, я читал в ту пору многой другой интересной, важной, сильной литературы, но именно его тексты меня ошарашили, как… ну, скажем, как первый прыжок с парашютом (впрочем, я с парашютом ни разу в жизни не прыгал). Иными словами, рассказы Юрия Витальевича ко мне попали в нужное время, в нужном месте.
Моей «дверью» в Мамлеевский мир стали два небольших сборничка: «Изнанка Гогена» (Издательство «Третья волна» 1982 г.) и «Утопи мою голову» (Издательство «Всесоюзный молодёжный книжный центр» 1990 г.) Тираж сборника «Утопи мою голову» – 100 000 (!!!) экземпляров. Поражают название и общественно-политический ориентир издательства, выпустившего эту книжицу. А ведь 1990 год – это еще времена СССР с присущей ему цензурой, стукачеством, подвальной контркультурой. Например, в 1991 году я ездил в Голландию с молодежной творческой группой, которую открыто сопровождали два неразговорчивых гэбиста. А тут вдруг такое «безобразие»! В подобной обстановке сборник «Утопи мою голову» выглядит явной идеологической провокацией и диверсией. Но выпущен-то он настоящим молодежным издательством, да еще «всесоюзным» судя по всему для подрастающего советского поколения! Правда, в те времена молодёжные журналы уже начали публиковать статьи о сексе и западной массовой культуре, но эти материалы были цветочками, по сравнение с мамлеевскими фантазиями. На всякий случай напомню сюжет заглавного рассказа из этой шокирующей книжульки. Это нечто покруче, чем газетные нюни о половой жизни советских школьниц. Четырнадцатилетней девочке Тане отрезала голову какая-то строительная машина. После этого несчастного случая, погибший ребёнок начал являться во сне герою рассказа и требовать «Утопи мою голову!». Делать нечего, измученный муторными сновидениями рассказчик вынужден пробраться ночью на кладбище, разрыть могилу и совершить то, о чем настойчиво просит навязчивый призрак. В постскриптуме рассказчик сообщает, что перед тем, как Таня засунула свою голову в страшную машину, ей что-то нашептал на ухо крупный функционер из райкома комсомола. И хотя тайна гибели девочки и её последующих явлений осталась нераскрытой, тем не менее, читатель поражен: оказывается самый бредовый всплыв ила со дна человеческого подсознания тоже называется «литературой» и тоже публикуется в книгах. И это – не самый радикальный рассказ из сборника, опубликованного, напомню, в 1990 году в официальном советском издательстве с предисловием Юрия Нагибина. Теоретически «Утопи мою голову» можно было приобрести в обычном книжном магазине. А вот каким образом в моих руках оказалась книжка «Изнанка Гогена», напечатанная в эмигрантском издательстве в 1982 году, мне до сих пор непонятно.
Так или иначе, именно благодаря этим тоненьким сборникам рассказов я и познакомился с творчеством Юрия Витальевича. Я начал читать их в пыльном желтом автобусе «ЛИАЗ», ползущем где-то по Пролетарке, и запомнил этот момент на всю жизнь. Читал запоем, можно сказать, забросив все срочные дела. И с тех пор я пытаюсь понять, чем покорил меня этот странный писатель. Но найти четкий исчерпывающий ответ пока не удается.
* * *
Мне неоднократно приходилось слышать утверждения, что творчество Юрия Витальевича прочно связано с мистикой и эзотерикой. Говорят, что даже «сатанисты» считают Мамлеева «своим». Например, в романе Эдуарда Лимонова «Подросток Савенко» имеется такой эпизод:
«
Позже какой-то толстый дядька с портфелем, назвавшийся писателем-сатанистом Мамлеевым из Москвы, долго тряс Эди руку, благодаря его за то, что он доказал, «что у нас даже дети умеют летать». Фразы этой Эди-бэби не понял…»Я лично интересовался у Юрия Витальевича, что он думает об этом пассаже Эдуарда Вениаминовича. Мамлеев внятного ответа не дал, сказав, что-то вроде: «Я, вообще, не уверен в том, что бывал в те годы в Харькове».
Никогда не соглашусь с тем, что рассказы Юрия Витальевича близки скучноватым, извините за тавтологию, оккультным субкультурам. Между тем, тексты Мамлеева в электронных библиотеках обозначены тэгами «оккультизм» и «эзотерика». Кстати, похожий «демонический» культ сложился и вокруг творчества Михаила Афанасьевича Булгакова, конкретнее, вокруг его романа «Мастер и Маргарита». Но очевидно, что тусовки нуарных готических косплеев и многослойное художественное произведение Булгакова объединяет исключительно эффектная дьявольско-игровая эпатажность некоторых эпизодов романа, не более. На мой взгляд, булгаковская чертовщина, окутанная флёром шаблонной романтики, изрядно скучна. Точно также пытались и пытаются (не без успеха) попсово опосредовать тексты Кафки, называя их чуть ли не «мистическими триллерами». Художественный мир Мамлеева слишком безбашен, весел и жив, чтобы отправлять его в какую-нибудь «Энциклопедию оккультизма». Хотя, сам Юрий Витальевич очень хорошо ориентировался в этой области, особенно в том, что касалось восточных духовных практик. Но я никогда не понимал и никогда, пожалуй, не пойму, что может объединять так называемый «оккультизм» и рассказы, начинающиеся, например, с такой прелюдии: «
На окраине Москвы среди изрезанных улочек с маленькими домишками и длинными бараками посреди моря уборных стоит огромное желтое шестиэтажное здание, похожее на тюрьму. Это институт и общежитие для студентов. С трех сторон к нему подходят извилистые, грязные, уходящие в пропасть бараков дороги. Три деревца, как чахлые, слабоумные невесты с венком птиц на голове, окружили здание. А в небе постоянными были только черные крики метущихся в разные стороны ворон». Это же фотографически точное описание московского райончика, в котором я родился и вырос! При чём тут пропахшая благовониями «эзотерика» и снотворный старушкин «оккультизм»? Так начинается рассказ Юрия Витальевича «Выпадение», довольно незамысловатый по сюжету, но отличающийся смачными описаниями, как и другие мамлеевские тексты той поры, московской застойной серости. Или вот другой классический зачин рассказа Мамлеева (надо отметить, что Юрий Витальевич – непревзойденный мастер вступления): «
Деревня Большие Хари расположилась среди затаенного уюта приволжских лесов. Напротив - через речонку - Малые Хари, чуть поменьше домами. Сюда-то и направился отдохнуть (а скорее, поразмышлять) москвич Николай Рязанов – не совсем обычный человек, совершенно стертого возраста. Возраста, по всей видимости, вообще не было. Голова его была взъерошена, взгляд - тревожно-бегающий, а на пиджаке - значок отличника учебы». (Рассказ «Голубой»). Как-то чересчур раздольны, живописны и поэтичны повествовательные опыты Юрия Мамлеева, чтобы их читать шепотом при чёрных свечах в каком-нибудь подпольном кружке. Может быть, кто-то скажет, что, дескать, эти московские помойки да развалившиеся сельские хибары и излучают свет эзотерических тайных знаний. В таком случае, мы жили и взрослели в уникальной мистической обстановке, где в каждом сарае зияла космическая бездна. Может быть, может быть… Но точно никакой потребности в умничанье относительно окружающих бездн мы не испытывали. Сюрреализм (а по моему убеждению – Мамлеев великий сюрреалист) не нуждается в самообъяснениях. Это – самодостаточное явление.
Насколько мне подсказывает жизненный опыт, эзотерики и мистики – люди серьезные и усидчивые. Теория и практика их действий отличается жесткой дисциплиной, трудолюбием и замкнутостью. Рассказы же
Юрия Мамлеева свидетельствуют о том, что их автор был человеком открытым, обладающим тонким чувством юмора. Хотя и черного. Если он и писал о каких-то страшных тайнах, великих знаниях, сверхъестественных перевоплощениях, то явно делал это без должного почтения к материалу. Он смешивал эти страшные тайны с зощенковской бытовухой. А такое сочетание начисто убивает в умном читателе сакральное благоговение, которое, по идее должны вызвать тексты о неведомых материях. Читая рассказы Мамлеева, легко испытать недоумение: «Так он высмеивает мистику или превозносит?»
* * *
Патриотизм Мамлеева – еще одна фишка, пришитая, как мне кажется к мамлеевскому мифу «белыми нитками». Имеется в виду «патриотизм громких слов». Причем, этот аксессуар Юрий Витальевич «пришил» к себе сам. Во время бесед и интервью, в том числе и тех, которые у Мамлеева брал я, Юрий Витальевич много говорил об «особости» России, о своей любви к Родине, о величие русской культуры. Я слушал и недоумевал: «Зачем Мамлеев демонстрирует эти лозунги, если об исключительности России он исчерпывающе высказался в своих художественных текстах? Разве его сюрреалистичные пивные, покосившиеся сортиры и отекшие поликлиники, разве эти юродивые, шныряющие в поисках истины, эти смрадные коммуналки, наполненные философствующим людом, – разве это всё не есть свидетельство большой любви к Родине?» Но Юрий Витальевич решил стать еще и официальным идеологом, разговаривающим с кафедры. И меня, верного поклонника Мамлеева, этот порыв совершенно не тронул. Похожие наставления я слышал еще на уроках патриотического воспитания в советской школе, глотая пыль и отчаянно борясь со сном. Книга Юрия Мамлеева «Россия Вечная», к сожалению (а может быть, и к счастью), меня, ни капли не впечатлила.
Интересно, что сам Юрий Витальевич дружил и сотрудничал, как с условными «почвенниками», так и с условными «западниками». И эта особенность ни у кого не вызывала (и не вызывает) раздражения. Он по сей день остаётся в каком-то смысле «своим» в обоих лагерях. Лет десять назад я взял у него интервью для толстого веб-журнала «Перемены.ру» и предложил провокационно назвать его «Мы живём в эпоху либерального фашизма» (что только не сделаешь ради количества просмотров!) или что-то вроде того. Юрий Витальевич не успел и рта раскрыть, как на меня обрушилась его жена Мария: «Вы с ума сошли! У Юры полно друзей среди либералов!». Помню, я тогда наивно пытался спорить, доказывая, что, мол, Мамлеев – такая величина, что ему должно быть до лампочки мнение каких-то «друзей-либералов». Слава Богу, мудрая Мария быстро меня заткнула, и, слава Богу, что мне нынче, вообще, нет никакого дела ни до патриотов, ни до либералов. А вот творчество Юрия Витальевича Мамлеева мне по-прежнему дорого.
* * *
Известно, что Юрий Мамлеев считал себя представителем литературного течения «метафизический реализм». Я долго пытался осознать, что это за явление, и чем оно отличается от фантастики или сюрреализма. По-моему, я до сих пор до конца не «расколол этот орешек». «
Метафизический реализм», – объяснял мне Юрий Витальевич всё в том же интервью для толстого веб-журнала «Перемены.ру», –
предполагает соединение реализма не с фантастикой, а наличием метафизических знаний, или с визионерством. Иными словами, это – реализм с проникновением в иной мир, без присущей фантастике жанровой условности, без выдумывания. Метафизический реализм основывается не на игре воображения, а прежде всего на знаниях, на книгах. В книгах, кстати, накопился бездонный материал. Собственно говоря, вся религия – это и есть метафизика». Ну, положим, выдумывания в текстах Мамлеева немало, а в классической фантастике также немало отсылок к «метафизическим знаниям» и к книжной мудрости.
Кружок молодых метафизических реалистов, наблюдаемый мной в начале 2000-х, много размышлял о сути своего направления. Но эти формулировки мне казались несколько натужными, неубедительными. При этом, я сам чувствовал, что метафизический реализм вполне конкретное художественное направление. Для себя я определил метафизический реализм так: «Обыденная серая реальность, которую то и дело вспучивает пузырями русского глубинного безумия, уходящего своими корнями в золотые национальные традиции юродства, сектантства, богоискательства и т.п.» Но и эта формулировка выглядит не очень убедительной. Я, будучи человеком чувствительным и отзывчивым, но находясь под сильным впечатлением от рассказов Юрия Витальевича, в какой-то момент решил создать свою собственную литературную школу под названием «Метафизический сентиментализм». Написал в этой манере несколько рассказов, я благополучно забыл о своём почине. Резюмируя всё вышеизложенное, я не могу рассматривать Мамлеева, как «мистика», «патриота», «метафизического реалиста». Кто же он тогда?
* * *
Юрий Витальевич Мамлеев поражал своей близостью к героям собственных сочинений. Скажем прямо: Мамлеев и был героем собственного рассказа. Однажды я с поэтом Сергеем Геворкяном и культуртрегером Димой Колединым приехал к Мамлееву в гости. В те весенние дни писатель жил в своем скромном домике в Переделкино. Ступив на территорию его участка, мы увидели согбенную пожилую фигурку, задумчиво бредущую среди густых зарослей каких-то лопухов. «Мамлеев гуляет…» – заметил я уважительно. В обрамлении сорняков и кривых кустов Юрий Витальевич смотрелся очень органично и гармонично. Это была его метафизическая стихия. Какой-нибудь яблоневый или вишневый сад, куст роз, клубничная грядка имеют к Мамлееву такое же отношение, как эклер к стакану водки. В тот день я, Геворкян, Коледин и супруги Мамлеевы скромно отмечали День Победы. В разгар нашей неспешной дружеской беседы из кустов, как черти из табакерки, выскочили два неизвестных пьяных человека и начали обнимать и целовать Юрия Витальевича, приговаривая: «Юра! Дорогой Юра! Мы так рады тебя видеть! Мы так давно тебя не видели!». Всласть наобнимав классика, они также внезапно, как и появились, нырнули в кусты и растворились в неизвестности. «Кто это был, Юрий Витальевич?» – тихо спросил я. «Ах, Володя, – ответил с какой-то легкой печалинкой в голосе Мамлеев, – если бы я сам знал…»
Похожий эпизод, описанный Александром Генисом, произошел на несколько десятилетий раньше:
«
В ту памятную ночь в Нью-Йорке разразился буран века. Снег засыпал нашу улицу до второго этажа. От машин остались только антенны. Новость о блокаде привела гостей в восторг. Допив водку, они устроились на ночлег вповалку. Мамлеев задремал в пиджаке, сняв пластмассовый галстук, который я до сих пор храню как мистический сувенир. Утром все гости встали помятыми, но только у Мамлеева черный пиджак со спины был измазан известкой. Заметив эту пугающую деталь, мы натощак обошли всю квартиру. Мажущаяся краска встречалась в уборной, но лишь на потолке, до которого в нашем старом доме было добрых три метра. Мы провели следственный эксперимент и обнаружили, что, даже стоя на унитазе, низенький Мамлеев не мог испачкать пиджак. Оставалась левитация, но Юра хитро цыкал зубом, потирал пухлые ладошки и отказывался, как подтвердить, так и опровергнуть эту гипотезу».
«Новая газета». «Ангелы и бесы. Памяти Юрия Мамлеева», 28.10.2015Я считаю, что Юрий Витальевич Мамлеев был и останется абсолютно самодостаточным и гармоничным явлением, художественной «вещью в себе», трудно поддающейся классификации. Недаром, он фактически не вписывается в общие реестры официального литературного процесса. По сути, он был сам себе и писателем, и персонажем, и Вселенной. Идеальное состояние истинного художника! По моему мнению, стиль Мамлеева отразился во всех деталях его личности, творчества и нюансах окружающего его мира. Даже смерть Мамлеева выглядела абсолютно мамлеевской…
Хоронили Мамлеева в месте, фактически взятом из его рассказа: на новом, еще не утыканном надгробиями, участке полумемориального Троекуровского кладбища. Помню, какую-то грязную целину, заканчивающуюся бетонным забором. За забором – высоковольтные вышки. Над головой летают и каркают вороны. Свинцовое октябрьское небо, голая пустая земля, тишина и безлюдность – всё это создавало идеальную мамлеевскую среду. Сам Юрий Витальевич, находясь в гробу, выглядел, если так можно выразиться, «оксюмороном»: художник всю жизнь шутейно заигрывавший со смертью, вдруг умер… И это не умещалось в голове. «Мамлеев – труп… Как это? – размышлял я. – Как это понять? Это – серьезно или новый рассказ? Что это за прикол?»
P. S.
Однажды я брал телефонное интервью у писателя Сергея Шаргунова. Между делом разговорились о Юрии Витальевиче. Я сказал Сергею, что Мамлеев был моим «двойным соседом», потому что его «зимняя» квартира находилась в доме на Мичуринском проспекте, а летняя резиденция – в Переделкино. Оба места неподалеку от моего дома. «Двойной сосед» – заметил Сергей, – это – типичное название рассказа Юрия Мамлеева. Прямо в точку!» Считаю, что мне очень повезло с соседом.
Фотографии Романа Смирнова
скачать dle 12.1
