Редактор: Иван Гобзев
– Семен Исаакович, с вашим новым романом об альтернативной истории Второй мировой, наверное, стоит поздравить не только вас, но и всех любителей военной литературы. А уж профессионалы в этой области будут просто поражены – в таких деталях ни боевую технику, ни стратегию с тактикой еще не описывали. Как у вас, инженера по искусственному интеллекту появился замысел романа о войне? – Когда-то, много лет назад мне приснился сон – огромная тяжелая подводная лодка, с тихо вращающимися винтами и каплями воды, стекающими с бортов, летела в небесах, одна в необъятном пространстве, в бесшумной голубизне. Сон был таким ярким, что я сразу и невольно стал искать и думать – что это, о чем это, какую историю здесь можно рассказать? То, что подводники в перископ видят сначала небо, а затем толщу воды – но не вокруг, а вверху, над лодкой, а затем лодка, поднимаясь, входит в эту воду и, пройдя сквозь нее, всплывает у берегов неведомого острова, которым оказывается загробный мир – нордическая Валхалла – это продолжение пришло практически сразу. Я сразу понял, что сюжетом будет путешествие моряков по мистическим полям и городам загробного мира, и что путешествие это совершат вместе советские подводники и моряки торпедированного ими гитлеровского эсминца, также всплывшего к загробным берегам. Но куда они пойдут, для чего, зачем? Дело в том, что создание сюжета – вещь глубоко иррациональная. Сконструировать, «вычислить» сюжет нельзя. Вернее можно – но получится так называемое «линейное» развитие событий – именно то, что заставляет зевать зрителей киноблокбастеров, несмотря на задействованных звезд экрана и колоссальные деньги, вложенные в спецэффекты. Пошли туда, потом пошли сюда, поговорили там, поговорили здесь, сказали «давайте сделаем это» и тут же именно это и сделали – скука смертная. В книге все то же самое, линейный сюжет – смерть для произведения. Нужна история, ценная сама по себе – так, чтобы рассказанная в двух словах она уже вызывала интерес и желание узнать подробности. Как если бы кто-то, не умеющий играть ни на одном музыкальном инструменте, настучал вам одним пальцем на фортепиано мелодию “Yesterday” (которую, предположим, вы раньше не слышали). Вы не ощутите всей красоты и богатства этой музыки, но вы почувствуете, что это что-то интересное, и вам захочется услышать это в полной аранжировке. Так и с сюжетом. Очень долго, несколько лет он складывался по крупицам, пока, наконец паззл не щелкнул – и тогда появились Поля Безумия, плот, несущийся по реке, текущей вверх, кровавые монахи и истощенные художники в заброшенных городах, оркестр в городе безумцев, под дождем, среди палых листьев играющий Моцарта, и, главное – несущийся через мертвые, полные опасностей земли паровоз с платформой, на котором герои – русские и немцы, через все новые и новые испытания приближаются к цели – престолу Вотана, чтобы получить право на поединок, призванный решить исход войны. Батальные сцены при этом, конечно, присутствуют – со всеми нужными техническими и тактическими подробностями – но главное – непрерывный, бешено мчащийся поток эмоций, дух непримиримой готики, роковой мир неразгаданных тайн, непреклонной воли, рвущей душу, спасительной любви. Эта книга – как стремительный мистический сон, поток видений. Может быть поэтому мне удалось так быстро написать ее.
– На первый взгляд может показаться, что ваша сага о загробном мире для воинов основана на советских сказках вроде «Цветика-Семицветика» и мифе про Орфея. Героям дают в дорогу Железный цветок, с которого по ходу действия опадают лепестки, а русский матрос спускается в пучину Валгаллы и за любимой, и за победой. Насколько для вас была важна перекличка с предтечами жанра? Она невольно помогает «узнаванию» ключевых моментов и двигает сюжет или вы сознательно придерживались классического русла? – «Цветик-Семицветик» Катаева я, разумеется, читал в глубоком детстве, но вспомнил его только сейчас, вместе с Вашим вопросом. Насчет Орфея Вы попали в точку – у меня долго был замысел сюжета об ученом-ракетчике, у которого умерла страстно любимая им жена. Его жизнь кончена, он не может работать. И тогда старый, мудрый и титулованный профессор – все понимающий и все повидавший на своем веку, рассказывает герою о Кольской Сверхглубокой – пробуренной в советские годы скважине, через которую удалось открыть дорогу в подземный мир мертвых. И герой отправляется туда, и в этом страшном, безумном, перепутанном мире находит и спасает свою возлюбленную, и возвращает ее к жизни, вновь выводит в мир живых. Я долго обдумывал этот сюжет, но «Мертвые видят день» поглотили его, вобрали в себя, так что, книгу о современном Орфее я уже не напишу. Что же касается Стальной розы… Действие должно постоянно держать в напряжении – и вот появляется подаренная морякам валькирией Сигрин роза с семью падающими золотыми листками – этот неумолимый таймер, гонящий героев вперед – ведь если к моменту, когда опадет последний листок, престол Вотана не будет достигнут, все герои исчезнут навсегда, и бесполезными окажутся все перенесенные труды и страдания. А что до классического русла, то его просто нет – зачем придерживаться классических образцов, когда гораздо интересней придумать все самому и заново.
Обложка книги Семена Лопато «Мертвые видят день» – Нордический рай для воинов в романе, на самом деле, оказывается сущим адом: постоянные стычки, битвы, драки и совсем немного, по определению, веселья для погибших. Ваш роман, кроме всего прочего – о разнице между «русской» картиной загробного мира и его восприятием западной культурой, или это ошибочное мнение? – Это, скорее, столкновение двух менталитетов – русского и германского, ощущающих помимо непримиримости и смутное, странное родство. При этом однако мне глубоко чуждо псевдогуманистическое восприятие подобных ситуаций – существует немало российских фильмов, в которых русские и немцы, поставленные обстоятельствами в ситуации, когда они должны совместно выживать, в итоге сближаются и становятся чуть ли не родственными душами. «Обнимитесь, миллионы», торжество гуманизма, общечеловеческих ценностей, «нет – войне», и все такое. Это очень упрощенный, святочный взгляд на мир, в действительности все резче и непоправимей. И в моем романе, русские и немцы, совместно преодолевая смертельно опасные препятствия и испытания, поддерживая и помогая друг другу, ни на минуту не забывают, что примирения быть не может, что впереди поединок, в котором они должны сразиться и убить друг друга. «Эвальд, – говорит капитану гитлеровского эсминца советский офицер, командир подводной лодки, – я узнал тебя, я тебя ценю и уважаю. Я уважаю твою смелость, твой ум, твою непреклонность, твое умение вести за собой людей. Но я убью тебя, как только получу оружие».
Но есть и что-то общее в исторических судьбах наций. «В последнее время я много думал о некоторых вещах, – говорит немецкий офицер. – Мы, русские и немцы, оба – народы изгои. Мы слишком много думаем, вы слишком остро чувствуете. Мы – мозг этого мира, вы – его сердце. Новому миру не нужны ни сердце, ни мозги. Натравив нас друг на друга, он низведет и ослабит нас. Уничтожив и унизив нас, он возьмет частично наши мозги – так, чтобы обеспечивать себе ежедневное, возможно сытое существование, не больше, у вас… вы ему вообще не нужны. Мы – изгои мира, мы оба слишком хороши, чрезмерно, опасно хороши для него». Нужно иметь мужество ясно, без иллюзий смотреть на вещи.
– Один из персонажей вашего романа, художник в разрушенном городе, жалуется на то, что когда нет войны, постепенно хиреешь и высыхаешь, и лишь когда война уничтожает очередной шедевр, ты вновь мгновенно возрождаешься. Вряд ли, конечно, это про то, как для кого-то «война – мать-родна», или о вечном посыле «не спи, художник». Но у вас сюжет движется даже при отсутствии действия, а пресловутые «описания природы» – апокалипсические пейзажи, где «деревья были цвета обгоревшей брони» – играют роль связующего звена, а не «захиревшего» элемента. По-вашему, создать «военный» текст можно без «разрушающего» пафоса? Насколько сложно это было? – Война – разрушение. Поэтому, думаю, нельзя. Хотя «пафос» – не совсем точное слово. Это – готика. Сочетание высочайшей эмоциональности и воли – ее суть. «Людской род существует, пока существует война, – говорит в романе Вотан. – В этом нет ни вашей заслуги, ни вашей вины – вы созданы так. Вы такие же звери, как и все, что населяют Землю, но вы единственные, вы так созданы, вы не можете не воевать. Волки могут, а вы нет. Тигры могут, а вы нет. Войны не опасны для человеческого рода, потому что воюют не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы побеждать. Победивший живет и наследует Землю. Есть лишь одна вещь, опасная для людского рода, та, что способна покончить с ним – идея о возможности вечного мира. Ее распространяют слабейшие – те, кто боится воевать и, главное, боится физической боли. Свою трусость они рядят в красивые одежды заботы о людях и говорят берущие за сердце слова. Если им достанется власть, они постараются объединить весь род людской в один народ, потому что знают, что воюют народы, но природа быстро посмеется над ними и они уйдут с позором. Но они смогут попробовать изменить самих людей. Кастрация всех мужчин создаст вечный мир, но можно ведь действовать и похитрее».
В последней фразе, понятно, существует отсылка к политическим реалиям сегодняшнего дня, с его пресловутыми толерантностью и политкорректностью. Что же до природы, то она – не фон, она – полноправный участник событий. Она – тот мир, в котором происходит действие. Созданный мной мир нордического апокалипсиса. Сложно ли было его создавать? Горько и безумно увлекательно. Романтика – готическая, темная, но все же романтика. Но применительно к некоторым вещам романтический и даже мистический взгляд на мир не так уж далеки от действительности.
– Исход войны в финале романа решается по законам северных богов, когда герои вступают в последний поединок, и именно он определяет победителя в противостоянии России и Германии. До этого, как известно, литература решала подобные споры лишь с помощью коллективного эгрегора, то есть народа. По-вашему, есть надежда, что разум, как говорится, победит, если он будет хотя бы у одного из его представителей? Или по-прежнему все решает сила? – Все решает воля. Неостановимое, отрешенное, остервенелое стремление к цели. Готовность на любые жертвы. Сейчас я пишу роман, который называется «Дракула» – он о том, на какие жертвы можно пойти ради победы, ради спасения своей Родины. «Нельзя, не жертвуя ничем замахиваться на великое, – говорит благородному, честному Дракуле Дева Тьмы. – Тот, кто дерзает свершить невозможное, теряет почти все, так было и будет, так останется впредь, и не я установила этот закон. Ты потеряешь все. Ты утратишь душевную милость и сердечность, ты станешь противен тем, кто любил тебя и кого любишь, жизнь твоего сердца будет окончена». И он идет на эту жертву, готовность к жертве и воля – залог победы.
Но есть еще и Любовь. Потому что только в ней спасение.
Беседовал Олег Бугаевскийскачать dle 12.1
