Колонка Арсения Гончукова(
все статьи)
Есть ощущение, что автофикшн мертв. Или потихоньку умирает, как метод, как жанр, выросший когда-то из новаторского понимания роли повествователя. Однажды писатель понял, что ему не обязательно придумывать Белкина, чтобы писать свои повести, и обратился к читателю а-парте, открыв, что можно говорить напрямую от себя, разыгрывая (все же разыгрывая!) писательскую личность в качестве главного героя произведения.
И вот перед нами Генри Миллер, описывающий свои реальные любовные похождения, истоки его метода исследователи ищут в повестях Марка Твена «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна», откуда по мнению Хемингуэя, вышла вся американская литература. Эстафету автофикшна подхватывает и сам Хемингуэй, и Сэлинджер, и Керуак с битниками, затем пламя автофикшна перешло через Ерофеева и Лимонова в русскую литературу, занялось Прилепиным и буйно расцвело уже в XXI веке свежими именами, от Садулаева, Данилова, Шаргунова и Абузярова до Пустовой, Снегирева и Старобинец. Хочется сказать, что писать не о себе, а писать
себя в нарциссическую эпоху соцсетей, как узаконенного самолюбования, стало модно, но дело не в этом.
С автофикшном, как с приемом, весь фокус в подлинности того, о чем пишет автор, так как автор это и есть свидетель происходящего.
Впрочем, и это важнейшая оговорка, амплитуда подлинности в автофикшне определяется только совестью автора, то есть вполне произвольно. Лично я уверен, что пресловутые (и оттого не менее художественно совершенные) порнографические сцены с афроамериканцами в Нью-Йорке Эдуард Лимонов выдумал от и до. Как придумал много чего в своих «автобиографичных» романах. С другой стороны есть автофикшн, выдуманный принципиально по минимуму, приближенный к литературе док и тем особенно ценный. (Кстати, как читатель отличает выдумку от реальности? А ведь интуитивно чувствует. Хороший вопрос. А что подлиннее? Что выглядит реалистичнее? Выдумка или док? Часто это не очевидно. И тоже хороший вопрос. Автофикшн интересный метод, тем для исследований пытливый литературовед найдет немало).
С автофикшном, где личность автора погружена в нарратив, и парадоксов много. А сколько на этой почве драм? Не поверите! За рубежом не один и не два случая, когда член семьи пишет автофикшн, где описывает близких прямо, без утайки, но так, что потом эти близкие простить портрета ему не могут. И... жены и сестры пишут романы в отместку! Целые романные войны идут, семейные баталии, где тяжелая артиллерия – литература. Лично меня подобное восхищает.
Появление двух этих книг во второй половине десятых, думаю, останется в истории литературы. Выступили – девушки. Очень разные, и очень разные книги, и поводы к ним, но один и тот же тип идеального автофикшна – описанные истории двух женщин максимально и подчеркнуто документальны, очищены от вымысла, на пределе нерва и происходящих событий. Причем, оба автора пришли с этими книгами из смежных, но далеких от документального жанра литературных сфер. Одна из хоррора и детской литературы. Другая из толстожурнальной литературной критики.
«Посмотри на него» (Анна Старобинец, АСТ, 2017 г.) и «Ода радости» (Валерия Пустовая, ЭКСМО, 2019 г.) – два предельно и принципиально личных текста, написанных молодыми женщинами по самым драматичным жизненным поводам – гибель ребенка, смерть матери, рождение новых детей... Из аннотации книги Пустовой: «Предельно личное, документальное свидетельство об одновременном проживании смерти и материнства», и о тексте Старобинец: «Честный и открытый разговор на невероятно сложную тему, своего рода инструкция по выживанию для тех, кто оказался перед лицом горя, которое кажется невыносимым».
В 2020 году еще сложно судить, насколько жесткий женский автофикшн, спровоцированный драматическими событиями жизни, жизнеспособный тренд. Хотелось бы, читать такое интересно и полезно, как любой чужой опыт. Хотя не уверен, что таких книг будет много. Как я упомянул в начале разговора, мне кажется, автофикшн изживает себя именно потому, что меняются критерии подлинности. Почему я должен верить этому человеку? Что он из себя представляет? Авторитет ли он для меня? Кризис экспертности, спровоцированный соцсетями, где сосуществуют самые немыслимые уровни экспертизы, – не пустой звук, он влияет на нашу веру тому или иному автору. Пусть даже автор пишет о личном. Однако вернемся. Насколько литература автофикшн док, назовем ее так, актуальная тенденция, сказать невозможно. Но если и делать попытки разгадать будущее, у нас есть только вопрос мотивации и генезиса – почему и как появились эти книги? И именно здесь мы найдем ключ к пониманию этих произведений.
Замечу сразу, мне бы не хотелось взывать к жизни назойливый дискурс о романе Старобинец, который возникает всегда, при любом упоминании книги. Не припомнить текст, который так же, как «Посмотри на него» раскалывает литературное сообщество. От эпитетов «пошлость», «не литература» от уважаемых авторитетных критиков, до недавней публикации на портале «Текстура», где небезызвестный критик Егор Михайлов объявляет «Посмотри на него» важнейшим текстом минувшего десятилетия, который, как и я отметил, имеет небывалый потенциал сталкивать любую дискуссию с чисто литературной тематики на личности. Да уж, это феномен, хотя соглашусь, что вызывать скандал может и хорошая книга, и плохая. Это не показатель.
Наконец, мы подходим к самому интересному вопросу, который значим для литературы в целом. Зачем авторы писали свои тексты? Какой была цель и той, и другой? И вот здесь разница огромна. Авторские цели и определяют конечный результат, посыл, объем и качество информации, которую любая книга запускает в пространство читателя и мира.
Книга Пустовой нестандартная, по-своему уникальная в литературном контексте. Не получив мощного резонанса, она останется не только личным артефактом автора и ее семьи, но и моим, читательским, тоже. Текст этот плотен, не емок, кое-где избыточен, но в своем потоке это искреннее и очень личное авторское высказывание. Но! И это важно! Это не дневниковые записи, это литература, которую от нелитературы отличает авторская дистанция по отношению к предмету художественного исследования. Парадоксально, но даже подробности материнства и кормления, немыслимые без уменьшительно-ласкательной фразеологии («сися не всемогуща»), ни разу не вызвали у меня ощущение неловкости, ни разу не показались пошлыми, принижающими текст. И вкуса, и такта удержаться на тонкой грани личного и общего, имеющего интерес для читателя, у автора – хватило. При всей принципиальной близости автора к тексту.
Насколько я понял, многие тексты Валерия выкладывала до издания книги в Фэйсбук, и для меня, блогера со стажем, это не очень хороший маркер... За более, чем десятилетнюю историю моей жизни в этой соцсети, я ни разу не выложил туда ни единого фрагмента сценария или прозы. Соцсеть способна убить художественный текст, это канал коммуникации для совершенно других целей. Однако в книге Пустовой я не увидел следов пагубной «дневниковости», это написано не тем языком, не в том ритме и не с тем пафосом, как это пишется на злобу дня в личном блоге.
О чем «Ода радости»? Книга эта может стать важной и знаковой для любого человека, кто оказался на распутье жизни и смерти. Героиня книги практически одновременно теряет мать и переживает рождение сына. Я прошел похожий период в жизни, испытывал нечто подобное с отцом, который разминулся со своим внуком буквально на несколько месяцев, и я понимаю чувства Леры, понимаю, какой это непросто составленный букет чувств.
Ода немного архаична по языку, особенно в начале. Героиня религиозна, но не напоказ, по-честному, без игры, хотя невозможность посещать исповедь во время отношений вне брака молодой девушки глубоко светскому человеку может показаться странной... Впрочем, не важно. Куда важнее, что эта книга, вся, от и до, опыт и руководство по обретению мудрости, эта книга про то, как ее
нарастить, приобрести, если можно так выразиться. Книга о том, как мы не просто умнеем, а меняемся, выращивая в себе дух и душу.
«Ода радости» это модная сегодня в литературном мейнстриме «проработка травмы», но с одной важной поправкой – не просто проработка, но и рост, обретение новой личности. И как пронзительна эта подчас болезненная трансформация. Когда героиня понимает, что «матери учат нас умирать», когда после смерти матери дочь вспоминает общие шутки, идет, смеется и вызывает у себя четкое ощущение, что они снова вместе... Или когда мать, глядя на подросшего кроху-сына, вдруг понимает, что он вырос и «его уже можно ранить, лично, по-человечески, на всю жизнь». Это очень сильно прочувствовано и показано. Да и подобное знание матери дорогого стоит.
И, наконец, самое сильное место романа – там, где молодая мама понимает, что она находится «в глубине чужого сна», что она молодая, то есть такая, какой не останется в живой памяти своего ребенка... «Я его прошлое, которое как будто не с ним случается...», говорит мама, и ты понимаешь, насколько это драматичная и важная правда. Мы в чужих снах, молодые мы в забытых снах своих детей, мы там остаемся навеки, они вырастают и нас не помнят... Но где-то там, внутри, в глубине их душ и подсознаний, мы молодые как будто живем, светимся, источаем любовь к ним, навсегда маленьким...
Книга Анны Старобинец «Посмотри на него» текст емкий, хлесткий, яркий, без преувеличения эталонно написанный (можно смело учить студентов), этот текст страшный, бо ́льный, от него можно день прорыдать навзрыд (читается на одном духу). И это написано предельно жестко, близко к сердцу. Причем, я могу понять тех, для кого книга стала триггером, кто текст не принял и автору не поверил. Хотя бы потому что у Анны, героини книги, очень неоднозначная, индивидуалистская, скажем так, позиция по отношению к миру, в первую очередь к медицинскому бюрократическому миру, в котором она должна стать матерью. Я могу сказать, что подобная позиция мне тоже не близка, не органична, но нам важнее другое. Помимо тех эмоций, которые дает текст, что называется, в содержательной части, лично у меня вызывает огромное уважение позиция автора книги – писательницы Анны Старобинец – о чем сказано прямым текстом – написать книгу для того, чтобы вызвать дискуссию, попытаться что-то изменить в перинатальной сфере российской медицины, и может быть, сделать ее человечнее, поменять паттерны отношения докторов к пациенткам.
Такой вот социальный заказ самой себе. Профессиональная гражданская позиция писателя. Искреннее и открытое желание что-то изменить в мире, и сделать это осознанно и через прямое действие. Скажу откровенно и восторженно – мне импонирует такая писательская позиция. В наше время достаточно зацикленности на себе и социальной аморфности, чтобы подобные поступки ценить и уважать, как единичные порывы желания действительно изменить жизнь. Пусть это громко звучит, но как нам не хватает таких качественных, искренних и отважных «акций», которые оборачиваются важными и нужными текстами.
Подведем итоги. У меня действительно есть ощущение, что автофикшн умирает, ну или переживает не лучшие времена. Ушел патриарх жанра Лимонов, многие авторы, которые успешно поддерживали автофикшн как художественное явление, сегодня или молчат, или не слишком удачливы, на поверхности классические истории с героями и сюжетами, загляните в шорт-листы «Нацбеста», «Большой книги» или премии молодых «Фикшн35».
Действительно, у меня есть версия, что тенденции в питательном для любого писателя инфополе не располагают к комфортному «говорению» от первого лица. Автофикшн предполагает один голос, очень часто одну точку зрения на мир, единство авторского начала. Но эпоха «новой искренности» прошла и повествовательный контекст усложняется. Точек не одна, несколько, множество, один звучащий голос тут же вызывает ответ, противоположное мнение, причем, подчас агрессивное... Посмотрите, даже те проблемы, которые актуализирует так называемая «новая этика», противоречат стилистике и эстетике автофикшна. Сильные голоса исчезают, хор играет все большую роль. Возможно, я ошибаюсь, пусть это будет рабочая версия.
Нобелевская лауреатка Ольга Токарчук пишет в «Бегунах» о том, что идеальный мир – это когда каждый человек пишет свою книгу (тут можно пошутить про то, что это как раз ад, где все писатели), и Токарчук вкладывает в это высказывание идею очистительной, катарсической, гармонизирующей роли литературы, как личного высказывания, в жизни каждого из нас. Написать книгу значит исцелиться.
Не говоря уже о том, что две наши сегодняшние книги это сверхактуальное женское высказывание, хочу закончить на том, что мне нравится, как авторы решают книгами собственные, и личные, и гражданские, проблемы. Причем, решают их так глубоко и художественно, что вместе с ними и мы как будто попадаем в их ближний круг.
Мне нравится такая, пусть и на первый взгляд, странная сцепка автора – текста – читателя. Это не просто представление одинокого автора в зрительном зале. Это не только развлечение, это совместная работа и ответственность.
скачать dle 12.1