ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Лиза Неклесса. «ЗАВИСТЬ» ЮРИЯ ОЛЕШИ. СЛОМАННОЕ ВРЕМЯ И СНЫ НАЯВУ

Лиза Неклесса. «ЗАВИСТЬ» ЮРИЯ ОЛЕШИ. СЛОМАННОЕ ВРЕМЯ И СНЫ НАЯВУ

Редактор: Павел Пономарёв





1920–1930 годы в русской литературе – это эпоха интенсивных творческих поисков, когда появляется много «жанровых кентавров»; как отмечает М. О. Чудакова, «проза 20-х и 30-х открыла вещи, неизвестные литературе прошлого века»1. Роман «Зависть» сложное произведение в жанрово-стилистическом отношении – тут прослеживаются и мотивы несостоявшейся утопии, и элементы детектива, пьесы, и даже элементы сюрреализма. А в сюрреалистической поэтике важное, кардинальное значение имеют сны.
Основным конфликтом «Зависти» обычно считается борьба старого и нового миров, олицетворенная образами двух братьев Бабичевых. Отнюдь не противореча устоявшейся точке зрения, попробуем проследить сюрреалистическую, сновиденческую составляющую романа, т. к. в литературе по творчеству Олеши данный вопрос, кажется, еще не нашел должного освещения.


ВИДЕНИЯ, ВЫДУМКИ И СНЫ

Говоря об антииндустриальных мотивах романа «Зависть», В. Перцов в своей монографии по творчеству Ю. Олеши отмечает: «Невидимый, непонятный враг — это и образ машины, преследующий больного Кавалерова в его сонных видениях и самого изобретателя ''Офелии'' Ивана Бабичева в его зловещем полубреду»2; «В театральной постановке по этому роману Олеши (''Заговор чувств'') душевная депрессия испуганных, обреченных машиноборцев представала в деформированных образах сна Кавалерова».

Действительно, видения, сны и фантазии в тексте романа играют значительную роль, рождая присущую ему особую двойственность, возможность различных трактовок сюжета (следует отметить, что сны для Олеши, по-видимому, были важны и сами по себе – см. их обилие в «Ни дня без строчки» и «Книге прощания» — структурированных и подготовленныx для печати его близкими дневниках писателя). Тема снов органично вплетается в роман с самого начала повествования, словно приготовляя читателя к последующему более настойчивому и сюжетообразующему их появлению: «Я говорил, ужасаясь тому, что говорю. Я резко вспомнил те особенные сны, в которых знаешь: это сон – и делаешь что хочешь, зная, что проснешься. Но тут видно было: пробуждения не последует»3; «Я, как ребенок, снова распоряжаюсь маленьким промежутком времени, отделяющим первое изменение тяжести век, первое посоловение от начала настоящего сна. Я снова умею продлить этот промежуток, смаковать его, заполнять угодными мне мыслями и, еще не погрузившись в сон, еще применяя контроль бодрствующего сознания, — уже видеть, как мысли приобретают сновиденческую плоть…» (с. 41) и т. д. и т. п.

Как видим, процесс сна, сновидения занимают в сознании рассказчика Николая Кавалерова важное место.
В романе попросту много снов – это и сны рассказчика, и сны Ивана Бабичева. Сны в романе снятся даже Володе – новому человеку («Видел сон, — засмеялся он, — будто я с Валькой сидим на крыше и смотрим в телескоп на луну» (с. 100). Образу Ивана с самого начала сопутствуют мотивы сновидения – со сном сравнивается его изобретение, зыбкая в сомнительности своего существования машина «Офелия» («индустриальная химера», по меткому выражению В. Перцова), история о создании им в детстве прибора для заказа сновидений – «нечто вроде абажура с бахромой из бубенчиков» (с. 75) и развернувшаяся вслед за этим семейная баталия, связанная со сном «из римской истории». В разговоре с братом Иван даже характеризует себя, а вслед – и весь ХIХ век как «мозг, полный снами» (с. 112). Сны для Олеши – торжество иррационального.

Своеобразно тема сна, видения и «Офелии» сплетаются в эпизоде, когда Иван Бабичев ведет Кавалерова «на смотрины» к машине, чтобы похвастаться своим созданием.

«Я покажу вам мою машину… Ущипните-ка себя... так… еще раз… и еще раз… Не сон? Нет? Помните: вы не спали» (с. 102);
«Так. Значит, не сон? Ну, ладно. А то потом – я знаю, что будет потом, — вы скажете, что вам нездоровилось, что слишком было жарко, что, возможно, многое просто почудилось вам от жары, усталости и так далее» (с. 103).
Нарочитую двойственность ответа на вопрос о реальности произошедшего события допускает автор и в сцене на аэродроме, когда пьяный Кавалеров оскорбляет Бабичева криками: «Колбасник! Колбасник! Колбасник!» Сон ли это? Видение ли?

«Страх какого-то немедленного наказания вверг меня в состояние, подобное сну. Я видел сон. Так мне показалось, что я сплю. И самым страшным в том сне было то, что голова Бабичева повернулась ко мне на неподвижном туловище, на собственной оси, как на винте. Спина его оставалась неповернутой» (с. 54).
То ли ужас «зарвавшегося» пьяницы, то ли греза затопленного сознания...

А каковы выдумки, фантазии в романе? Строго говоря, их немало. Рассказчик Кавалеров – тот, чьими глазами мы наблюдаем — не мог видеть некоторых из происходящих событий — однако описывает их. В такие моменты он словно переоценивает свою функцию, с позиции рассказчика и, по совместительству, главного героя переходя на точку зрения всезнающего автора. Иногда это дополнительно мотивируется предположениями Кавалерова, что «так должно быть», иногда нет:
«Он уехал. Смеющееся лицо – румяный горшок – качалось в окне автомобиля. Он на ходу совал швейцару тирольку и, выпучив глаза, бежал по лестнице, тяжелый, шумный и порывистый, как вепрь… Из каждого кабинета, пока я брел еще по залитым солнцем улицам, он звонил Шапиро…» (с. 47).

«Он ушел, не сказав того, что хотел сказать. У него нет воображения. Он должен был сказать так…» (с. 29).
Иногда сам автор намекает нам, что описываемые события произойти не могли (сходный прием наблюдается в классике постмодернистской прозы – романе С. Соколова «Школа для дураков»). Например, рассказывая о том, как обман Ивана Бабичева, якобы создавшего огромный воздушный шар, удался благодаря посещению городка знаменитым аэронавтом Эрнестом Витолло, рассказчик добавляет:
«Факты говорят о том, что в те времена, когда Иван Бабичев был двенадцатилетним гимназистом, воздухоплавание не достигло еще широкого развития и вряд ли над провинциальным городом устраивались в то время полеты. Но если это и выдумка – что же! Выдумка – это возлюбленная разума» (с. 78). Примечательно, что рассказчик называет этот, казалось бы, правдивый рассказ о детстве друга «новеллой о мыльных пузырях», импровизацией.

Или:
«Инженером работал Иван в городе Николаеве, близ Одессы, на заводе Наваль, вплоть до европейской войны. Тут… Да был ли он когда-либо инженером?» (с. 81). Налицо, перефразируя известный драматургический термин, «нарушение иллюзии».
Жанром сказки, вольной фантазии мотивирован и рассказ Ивана о предполагаемом разрушении «Четвертака» и смерти Андрея Петровича на подушке брата.

В роман включены и слухи об Иване Бабичеве, разоблачаемые им самим, что, впрочем, своей игровой необязательностью трактирного разговора не вносит дополнительной ясности в сюжет:
«Когда ему вернули свободу, друзья-собутыльники спросили его, правда ли, что он был арестован братом на улице при столь удивительных обстоятельствах. Он хохотал.
— Это ложь. Легенда…» (с. 87).

Герои-сновидцы в романе, Иван Бабичев и Николай Кавалеров, большую часть времени проводят в пивной. Иван – «инженер-клоун», создатель «индустриальной химеры» (выражение В. Перцова), фантазер-алкоголик. Самые яркие грезы Кавалерова – об убийстве Офелией Ивана и его самого – приходят к нему в бреду болезни:
«Кавалеров вернулся на кровать. Он повалился, чувствуя, что заболевает. Он лежал в забытьи весь день» (с. 127); после предполагаемого убийства: «Кавалеров болел трое суток» (с. 130).
Ближе к концу романа сам Иван прямо говорит, что Офелии нет:
«— Выпьем, Кавалеров, — сказал Иван. – Будем пить, Кавалеров, за молодость, которая прошла, за заговор чувств, который провалился, за машину, которой нет и не будет…» (с. 117)
«Это ложь. Легенда… Но, однако, хорошо, что уже сочиняются легенды. Конец эпохи, переходное время, требует своих легенд и сказок. Что же, я счастлив, что буду героем одной из таких сказок. И будет еще одна легенда: о машине, носившей имя ''Офелия''…» (с. 87)

Итак, сны, видения и фантазии главных героев играют важную роль в романе, рождая туманность и неясность как сюжета, так и концовки романа – сродни двойственности концовки «Мастера и Маргариты», романа М. А. Булгакова, вместе с которым Олеша начинал литературную деятельность в газете «Гудок»4. Во снах и видениях возникают альтернативы развития сюжета, желаемые главными героями. Введение в повествовательную структуру романа снов и видений обусловливает его форму – обилие вставных эпизодов, жанровое разнообразие.

Яркая экспериментальность романа, его новаторство было отмечено (впрочем, весьма эскизно) Виолеттой Гудковой:
«Но ''Зависть'' еще и нескрываемо экспериментальна. В ней намешаны, кажется, элементы всех жанров сразу – детектива и мелодрамы, любовного романа и фантастической прозы. Многие ее страницы написаны как сценарий, передающий события с кинематографической ясностью ''раскадровки''. В плоть повести введена ''Сказка о встрече двух братьев'', диалог на допросе в ГПУ между следователем и Иваном Бабичевым существует в форме привычной пьесы, строки о изобретенной Иваном Бабичевым машине ''Офелия'' будто пришли из фантастического сочинения. А уж о том, что многие страницы повести читаются как стихотворения в прозе, нечего и говорить»5.

Из жанрового своеобразия книги проистекает и феномен «нарушенного времени»:
«Время в повести движется ''неправильно'': это не последовательно происходящие события. Сначала Кавалерова арестовывают, допрашивают и выпускают, а затем он оказывается в пивной – арест еще предстоит. Сначала Кавалеров просыпается в комнате Андрея Бабичева, и лишь ближе к концу произведения мы узнаем, как и почему он был подобран хозяином. Рассказчик то забегает вперед, то разворачивается ретроспектива воспоминания. К тому же время в повести дискретно, оно движется скачками: то завораживающе замедляясь, то перелистывая страницы с почти физически ощутимым тугим гулом сгущенной скорости».

«Неправильное время» романа находится в тесной связи с экспериментальностью его формы, в частности, со вставными эпизодами. Вставные эпизоды в романе – «Сказка о встречи двух братьев» (выше аннотированная нами как рассказ-фантазия о крушении «Четвертака» и гибели Андрея Петровича); история детства Ивана Бабичева и т.д. Неторопливые размышления смотрящегося в уличное зеркало Кавалерова внезапно без всякой внешней связи прерываются историей Ивана – рассказом о его детстве (причем повествование от рассказчика Кавалерова переходит непосредственно к автору), выдержанным в драматическом ключе допросе в ГПУ, заканчивающемся опять-таки пространным монологом Ивана (не пропущенного через призму зрения рассказчика Кавалерова). Прерванный в конце первой части книги внутренний монолог Кавалерова перед зеркалом внезапно продолжается в IV главе второй части, когда Бабичев появляется перед зеркалом из-за спины Кавалерова и происходит знакомство этих двух персонажей. Однако уже на допросе в ГПУ несколькими страницами раньше Иван «рекомендует», называет следователю имя Кавалерова. Налицо нарочитое запутывание читателя, смещение временных пластов6.

Текст разнообразен даже внутренним монологом Андрея Бабичева – его размышления относительно отеческих чувств к Володе так же не пропущены через призму зрения Кавалерова и, по-видимому, ему совершенно неизвестны. В последней трети романа мы видим сцену поднятия Бабичевым пьяного Кавалерова, мотивы, которые сподвигли «колбасника» на этот поступок (этим же событием в передаче Кавалерова роман «Зависть» начинается).
В романе присутствуют элементы эпистолярного жанра – письма Кавалерова и Володи.


ЗАГОВОР ЧУВСТВ: ЭВОЛЮЦИЯ

При внимательном чтении романа прослеживается постепенная эволюция взглядов «неразлучной парочки», инициированная учителем жизни Кавалерова Иваном Бабичевым. При знакомстве с Кавалеровым Иван произносит перед своим новым другом и учеником гневную тираду относительно неминуемой гибели чувств в новом мире. Чувства – достояние «бывших», осколок «века ХIХ». Недаром Олеша отмечает, что окружающие сравнивают творца «Офелии» с проповедником:
«Тысячелетия стоят выгребной ямой. В яме валяются машины, куски чугуна, жести, винты, пружины… Темная, мрачная яма. И светятся в яме гнилушки, фосфоресцирующие грибки – плесень. Это наши чувства! Это все, что осталось от наших чувств, от цветения наших душ. Новый человек приходит к яме, шарит, лезет в нее, выбирает, что ему нужно, — какая-нибудь часть машины пригодится, гаечка, — а гнилушку он затопчет, притушит» (с. 92).

Спустя несколько страниц автор вводит в поле читателя «взгляд со стороны», мнение представителя «новых» Андрея Бабичева, выраженное в его внутреннем монологе:
«Мы не семья, мы – человечество.
Значит, что же? Значит, человеческое чувство отеческой любви надо уничтожить? Почему же он любит меня, он, новый? Значит, там, в новом мире, будет тоже цвести любовь между сыном и отцом? Тогда я получаю право ликовать; тогда я вправе любить его и как сына, и как нового человека. Иван, Иван, ничтожен твой заговор. Не все чувства погибнут. Зря ты бесишься, Иван!» (с. 98).
После встречи на лужайке Вали и Володи Иван говорит дочери:
«Я ошибся, Валя… Я думал, что все чувства погибли – любовь, и преданность, и нежность… Но все осталось, Валя… Только не для нас, а нам осталась только зависть, и зависть…» (с. 117).

И опять Иван. Выглядывая из постели вдовы Прокопович, он предлагает Кавалерову:
«Выпьем, Кавалеров… Мы много говорили о чувствах… И главное, мой друг, мы забыли… О равнодушии… Не правда ли? В самом деле… Я думаю, что равнодушие есть лучшее из состояний человеческого ума. Будем равнодушны, Кавалеров!.. Пейте. За равнодушие» (с. 132). На этих словах роман заканчивается.
Как мы видим, при всей, неоднократно отмечаемой критиками, двойственности отношения к своим персонажам, в моральном, идейном конфликте романа Олеша отдает ветвь победителя Андрею Петровичу и его пасынку Володе – представителям «нового мира», принижая образы Ивана и Кавалерова.


ПОИСК ЛИТЕРАТУРНОГО КОНТЕКСТА

О некотором сходстве с романом «Мастер и Маргарита» мы уже говорили. На наш взгляд, в романе довольно четко прослеживается и влияние Ф. М. Достоевского – в первую очередь, это, конечно, повесть Федора Михайловича «Записки из подполья». «Записки из подполья» четко делятся Достоевским на две части: в первой «это лицо рекомендует самого себя, свой взгляд и как бы хочет выяснить те причины, по которым оно явилось и должно было явиться в нашей среде»7, вторая – «настоящие «записки» этого лица о некоторых событиях его жизни». В «Зависти» оба этих мотива перемешаны в экспрессивных внутренних монологах Кавалерова. Нельзя не отметить, что оба произведения преисполнены моральной диалектикой, парадоксальным сочетанием добра и зла, зависти в душе героя, оба произведения представляют собой монолог от первого лицаГлавные герои обоих произведений инертны, в них нет ярко выраженного стремления вырваться из «подполья», главная составляющая их философии – зависть к «хозяевам жизни», более успешным и активным. Герои не делают ничего, в том числе полезного для себя, «со злости», они – люди, «сознающие» бессмысленность любых действий.

«Обреченные машиноборцы» Олеши многими качествами приближаются к героям Достоевского. Если в образе Кавалерова ясно прослеживаются черты безымянного подпольного, который предпочитает «озлобленно стушеваться» (разве нельзя теми же словами охарактеризовать окончательное бегство Кавалерова к вдове Прокопович и крах всех его надежд), то в образе Ивана можно отметить некоторое сходство с Семеном Мармеладовым («Преступление и наказание»), особенно проявляющееся в сцене «проповеди» Ивана в пивной (см. знакомство Мармеладова и Раскольникова в трактире).
«Достоевщина» персонажей Олеши проявляется и в мечте Кавалерова в век «целеустремленности, полезности» совершить какое-нибудь «гениальное озорство», явно нелепое, вплоть до самоубийства, чтобы доказать, что «каждый имеет право распоряжаться собой» (с. 40). Кавалеров – пророк индивидуализма, герой Достоевского в эпоху наступающей на него коллективизации.


ДИАЛОГ ЧЕРЕЗ ПОЛСТОЛЕТИЯ

Нельзя не отметить яркого сходства «Зависти» и с другим произведением, написанным намного позже – «Школой для дураков» Саши Соколова. Не только «ветка, полная цветов и листьев», с которой Кавалеров сравнивает «прошумевшую» мимо Валю, преобразуется в Вету Акатову, ветку акации в постмодернистском романе (сходство этих образов, в частности, было отмечено Н. Елисеевым в статье с остроумным названием «Колбаса и «Офелия»). Сходство обоих романов наблюдается в самом способе их построения, в сюжетно-композиционных особенностях, приемах.

«Неправильное время», ярко появившееся в «Зависти» хотя бы в эпизоде со следователем, когда Иван называет имя еще неизвестного ему Кавалерова, становится главной темой, «коньком» романа Соколова, обусловленным душевной болезнью главного героя (опять-таки, ненормальное, почти «виртуальное» состояние). Слова В. Гудковой о времени у Олеши вполне могут быть применимы к «Школе для дураков». Весь роман Соколова перепутан, видения и фантазии главного героя равноправно существуют с реальными событиями, грань между теми и другими практически неотделима.

Еще один прием, получивший распространение в «Школе для дураков» — персонаж, появляющийся из звуковых ассоциаций. В «Зависти» это Володя Макаров, в определенный момент предстающий как Том Вирлирли из придуманной Кавалеровым песенки, имеющей в своей основе звукоподражание звенящим колоколам, – со всеми атрибутами песенного персонажа («В дверях, держа котомку в руке, весело улыбающийся (японской улыбкой), точно увидевший сквозь дверь дорогого, взлелеянного в мечтах друга, застенчивый, чем-то похожий на Валю, стоял Том Вирлирли» (с. 64). Отметим, что в «Школе для дураков» большинство персонажей появляется из «речевых лавин». Например, Вета как персонаж появляется из «речевой лавины», слова в которой сгруппированы по принципу фонетического сходства («Вета ветла ветлы ветка») и образует свой словесный ряд (через весь роман проходит языковая игра именами Вета, ветка, учительница Вета и учителка Ветка).

Для обоих произведений так же характерен «возвышенный», книжный словесный ряд, строящийся из характерных сочетаний слов и скрытых цитат из Библии (см. легенду о Иване, превратившим вино в воду – действие, противоположное чуду, совершенному Иисусом Христом в Кане Галилейской), связанный с образами «учителей жизни», авторитетов главных героев Ивана Бабичева и Павла Норвегова (цитату из Евангелия в свете эпиграфа к роману представляет собой уже его прозвание – Савл). См. монолог Ивана в «Зависти»:
«Я вождь ваш, я король пошляков... Придите, тяжелые горем, несомые песней. Убивающий из ревности и ты, вяжущий петлю для самого себя, — я зову вас обоих, дети гибнущего века: приходите, пошляки и мечтатели, отцы семейств, лелеющие дочерей своих, честные мещане, люди, верные традициям, подчиненные нормам чести, долга, любви, боящиеся крови и беспорядка, дорогие мои солдаты и генералы, — двинем походом! Куда? Я поведу вас» (с. 82).

И Савл:
«Гневный сквозняк сдует названия ваших улиц и закоулков и надоевшие вывески, вам захочется правды. Завшивевшее тараканье племя! Безмозглое панургово стадо, обделанное мухами и клопами! Великой правды захочется вам. И тогда приду я. Я приду и приведу с собой убиенных и униженных вами и скажу: вот вам ваша правда и возмездие вам. И от ужаса и печали в лед обратится ваш рабский гной, текущий у вас в жилах вместо крови. Бойтесь Насылающего Ветер, господа городов и дач, страшитесь бризов и сквозняков, они порождают ураганы и смерчи. Это говорю вам я, географ пятой пригородной зоны, человек, вращающий пустотелый картонный шар. И говоря это, я беру в свидетели вечность — не так ли, мои юные помощники, мои милые современники и коллеги, — не так ли?»8.

Отметим параллель между машиной «Офелия», появляющейся в образах сильного ветра, смерча и большой тени, и Насылающего Ветер, на ветры которого, призванные снести все скучно-благополучные дачи, надеется Норвегов.
Примечательно, что, несмотря на свои проповеднические функции, образы Ивана и Норвегова — вечно пьяненьких, разглагольствующих пред детьми или алкоголиками – нарочито принижены авторами, что, опять-таки, рождает двойственность их трактовок как носителей идеи, близкой к позиции автора.

Намеченное сходство между «Завистью» и «Школой для дураков» представляется нам интересным и продуктивным для дальнейшего исследования.

 








________________

1. Чудакова М.О. Мастерство Юрия Олеши. — М.: Издательство «Наука», 1972.
2. Перцов В. «Мы живем впервые». О творчестве Юрия Олеши. — М.: «Советский писатель», 1976.
3. Олеша Ю. К. Три Толстяка. Рассказы. – М.: Олимп, 1998.
4. При желании некоторое обнаружившееся сходство между двумя романами можно проследить и далее: например, легенды, сочиненные об Иване Бабичеве и попахивающие «чертовщинкой», можно сравнить со слухами о проделках Коровьева и Бегемота, наводнившими у Булгакова всю страну: «Сочинен был рассказ о том, как пришел на свадьбу к инкассатору, на Якиманку, неизвестный гражданин (в котелке, указывались подробности, потертый, подозрительный человек – не кто иной, как он, Бабичев Иван) и, представ перед всеми в самом разгаре пира, потребовал внимания, с тем, чтобы произнести речь… Жених полез будто в драку. Невеста грохнулась оземь. Гости удалились в большой обиде, и тотчас же будто обнаружилось, что портвейн во всех бутылках, стоявших на пиршественном столе, превратился в воду». Кроме того, в первой строке любимой песенки Ивана («Ведь я не шарлатан немецкий, /И не обманщик я людей! /Я – скромный фокусник советский, /Я – современный чародей!») можно увидеть намек на гетевского Фауста – о значении этого персонажа для литературного контекста «Мастера и Маргариты» не писал, кажется, только ленивый.
5. Гудкова В. Юрий Олеша: богач, бедняк // Олеша Ю. Зависть. — М.: «Вагриус», 1999. – С. 7-17.
6. Стоит отметить, что схожий прием является характерной сюжетно-композиционной особенностью, упоминавшейся выше «Школы для дураков» С. Соколова.
7. Достоевский Ф. М. Записки из подполья // Собрание сочинений. — М.: Наука, 1978. – Т. 5. — С. 99.
8. Соколов С. Школа для дураков. – СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2008. — С. 26-27.

 

________________
Список использованной литературы:

Беляков С. Хороший плохой писатель Олеша // Урал. – 2001. – № 9.
Белинков А. Сдача и гибель советского интеллигента. — URL: http://antology.igrunov.ru/authors/belinkov/sdacha_and_gibel.html.
Воспоминания о Юрии Олеше. — М.: «Советский писатель», 1975.
Елисеев Н. Колбаса и «Офелия» (или рассуждения о «Зависти» Юрия Карловича Олеши). — URL: http://www.opushka.spb.ru/text/eliseev_txt.shtml.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 110
Опубликовано 15 май 2020

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ