Уже около двух лет поэт Сергей Алиханов ведет рубрику в «Новых Известиях», в которой рассказывает о современных авторах. Или, как он называет это сам, входит в чужие мастерские, чтобы разобраться во внутреннем лирическом мироустройстве своих коллег. Как возникло решение запустить неформатный по тематике раздел в популярном СМИ, чем рэперы уступают шестидесятникам и что заставляет автора текстов песен, на которых выросло полстраны, интересоваться кем-то кроме себя — обо всем этом с Сергеем Алихановым говорил Антон Васецкий.- Сергей, вы известны всей стране по текстам шлягеров, которые исполняются на нашей эстраде. По логике, это не вы, а у вас должны брать интервью. Почему вы решили запустить такой проект и откуда такой интерес к младшему поколению? - Мне всегда было интересно общаться с другими авторами. Я считаю, что это обогащает тебя и позволяет взглянуть со стороны в том числе и на то, что ты делаешь сам. Кроме того, мой жизненный путь немного шире того, что написано обо мне в Википедии.
В разное время я занимался многими видами литературной работы. Не только стихами и текстами песен. Это были переводы с грузинского, аварского и белорусского, когда ты должен не просто услышать голос другого автора, но и максимально глубоко вникнуть в его поэтику и интонации. Это были внутренние рецензии в издательствах и критические статьи в толстых литературных журналах. А еще на протяжении многих лет я работал референтом Риммы Казаковой, регулярно делая для нее подробные срезы по, как сейчас это называется, актуальным трендам русской поэзии.
Позднее, когда меня приняли в Союз писателей, я выступил составителем поэтической антологии под названием «Душа, не знающая меры» для издательства «Урду Маркас».
Кроме того, так получилось, что я постоянно снимал творческие вечера замечательного поэта Виктора Гофмана. Мы тесно дружили с ним с 1974 года, обменивались посвящениями в стихах, и я приходил к нему домой, когда он был готов начитать на камеру новые стихи. После того, как Виктор трагически погиб, и это оказались его единственные съемки, я задумался, как важно вовремя зафиксировать автора.
Так что в ответ на предложение моего давнего друга — и по совместительству главного редактора «Новых Известий» — Сергея Таранова вести новую рубрику я согласился с радостью, ведь рука уже была набита.
- Есть устоявшиеся определения литературных поколений прошлого века. К какому из них вы относите себя?- Мое поколение — это люди, которые родились на рубеже сороковых-пятидесятых годов. Кроме Виктора Гофмана к своим ровесникам я отношу Олесю Николаеву. Но эти границы немного размыты. С одной стороны, наше поколение оказалось в тени фронтовиков, которое, как написал мой тесть Александр Межиров, было «старше, чем ты, / На Отечественную войну».
А с другой стороны, мы очень тесно общались с шестидесятниками. Я сам был близким другом Евгения Евтушенко и неоднократно выступал на их вечерах. Он лично отнес мою первую книжку к Николаю Лесючевскому в издательство «Советский писатель», хотя без членства в Союзе писателей на твою рукопись там никто бы не взглянул. А летом 1972 года выпустил мои стихи в «Комсомольской правде», отметив их «чисто русскую, классическую интонацию». Небывалое событие для молодого автора из Тбилиси по тем временам!
Публикация Сергея Алиханова в «Комсомольской правде».- Как молодой автор из Тбилиси оказался в Москве?- Я из спортивной семьи. Моя мать — мастер спорта по легкой атлетике. Отец — чемпион Грузии по борьбе. Потом он стал выдающимся тренером и защитил докторскую диссертацию. По его учебникам до сих пор учатся спортсмены Федерации вольной борьбы России.
Понятно, что в такой семье спорт был всем. И с самого детства я играл в теннис, плавал, занимался прыжками в высоту. А в итоге пришел в волейбол, и в 1964 году юношеская сборная Грузии, в которую я входил, выиграла Чемпионат СССР.
Именно по спортивной линии я и переехал. Отец часто бывал в столице, где выступал председателем экзаменационной комиссии в Московском институте физкультуры. А я неоднократно бывал здесь на сборах, где мы готовились перед Спартакиадой. Так что, когда пришло время поступать в аспирантуру, никаких сомнений у семьи не возникло.
Кроме того, Москва не была для нас чужим городом. Когда-то здесь жила моя бабушка. А ее муж был генерал-лейтенантом госбезопасности и отвечал за питание Сталина.
Сергей Алиханов в молодости.Вообще, в истории моей семьи столько всего, что посвященная ей книга «Дней минувших анекдоты», которую позднее написал мой отец, была признана лучшей мемуарной книгой 2004 года. Про мою бабушку рассказывается в документальном фильме «На качелях власти. Кремлевские жены». А про двоюродных братьев моего отца,адмиралов Беренсов, — в документальном фильме Никиты Михалкова «Русские без России».
- Профессиональный спорт и поэзия — необычное сочетание. Сработала советская установка на создание идеального человека? Или сыграли гены?- Мне сложно объяснить, как я начал писать стихи. Это началось еще в Тбилиси. Я просто что-то ловил в воздухе и пытался оформить на бумаге, подспудно понимая, что это сродни служению. Собрав подборку сыроватых стихов, я пришел с ней в «Литературную Грузию». Чтобы от меня отделаться, мне предложили заняться переводами одного из лучших грузинских поэтов Симона Чиковани. Не имея никакого представления ни о переводе, ни о теории стихосложения, я смог перевести несколько его стихов. «Я собираю в комнате шаги. / Шаги теряются, и я об этом знаю. / То яркий свет, то ни видать ни зги,
— / Шаги, являясь, снова исчезают». К тому моменту, как Чиковани писал эти строки, он уже ослеп от диабета. И мне удалось перевести их так, что они попали в толстую книгу «Библиотеки поэта».
- С каким языком вам было сложнее работать — с русским или с грузинским?- Я всегда думал на русском. Да, я вырос в Грузии, и у меня было много друзей, для которых грузинский — родной. Так что с его пониманием сложностей не возникало. И это понимание помогло мне по-другому взглянуть на русский. Грузинский — очень консервативный язык. Он практически не изменился с момента написания «Витязя в тигровой шкуре». Русский — гораздо более живой. В результате второй книгой, «Долгая осень», которую я выпустил, были именно переводы с грузинского. Что особенно символично, стихи Чиковани переводил и мой будущий тесть Александр Межиров. Он занимался этим в 1947 году — в год, когда я родился. Поразительное совпадение!
- Вы уже два раза упомянули своего тестя. Он сыграл важную роль в Вашей жизни?- Не только в моей. С середины шестидесятых Александр Межиров преподавал в Литературном институте. И именно ему русская поэзия обязана многими именами шестидесятников и семидесятников.
Дело в том, что, переезжая в столицу, я уже имел некоторые литературные знакомства. Когда в Тбилиси отмечалось 150 лет со дня рождения Николая Бараташвили, к нам приехала большая литературная делегация из Москвы, и мне удалось со всеми перезнакомиться.
По следам тех событий я даже написал рассказ «Куняев и Аксенов», посвященный драке между двумя известными писателями, которую мне пришлось разнимать. В каком-то смысле это был эпохальный конфликт, повлиявший на весь литературный процесс, ведь после этого Куняев ушел вправо, Аксенов
— влево, и вся советская литература размежевалась вслед за ними.
Так что, когда я стал жить в Москве, вполне естественным было, что я продолжил общаться с теми авторами, которых знал еще по Грузии. И на одном из вечеров познакомился со своей будущей женой — Зоей, которая тоже писала стихи.
Общение с ее отцом могло дать мне многое. Александр Межиров был очень авторитетной фигурой в литературных кругах того времени. Его приятель Борис Слуцкий пророчил мне, что я стану единственным поэтом из Тбилиси, которому удастся чего-то добиться в Москве. Я мог общаться со всеми крупными литераторами того поколения — и с Василием Беловым, и с Виктором Конецким. Но это воспринималось как должное, и я не особо это ценил.
- Можете припомнить свою самую фантастическую встречу из того периода?- Это было еще до моей свадьбы. Мы дружили с Евгением Евтушенко, который очень любил французское шампанское. Однажды я подвез его на машине к нему на дачу, и мы остались там ночевать. Утром ему позвонили, и он стал лихорадочно собираться. В результате мы оказались на панихиде Никиты Сергеевича Хрущева. Я был единственным посторонним человеком, кто стоял у его гроба в тот день. Усопшего владыку полумира провожали только родственники и близкие друзья.
- Головокружительно.- Все верно. Что же касается семьи Александра Межирова, то я попал в удивительную среду, но при этом не имея серьезного жизненного опыта. Позднее, когда по семейным причинам мы были вынуждены расстаться с моей женой, и наши отношения прервались, я выпал из этой среды, но зато приобрел опыт. Да, мне пришлось жить в коммуналке, но это была моя жизнь. Я много работал на агитпоездах и агитпароходах, объездил все крупные комсомольские стройки. Побывал на Енисее и Камчатке. И это подарило мне ощущение своей страны, а вместе с тем — множество стихов, которыми я горжусь до сих пор. «Мой троюродный брат говорит невпопад, / От стеснительности улыбаясь. / Я молчу, но я тоже теряюсь, / Нашей встрече единственной рад. / Да, в какой-то денек непогожий / Разбросало нас по свету из-под Твери… / Я глаза опущу, ты меня осмотри, — / Нет, совсем мы с тобой не похожи…» Оставаясь в тусовке, я бы не смог написать ничего значительного. А этот пинок судьбы оказался очень полезным для меня как для автора.
Выступление перед экипажем агиттеплохода «Корчагинец».- Как вы начали писать тексты песен?- По воле случая. И, что особенно забавно, как и с переводами, я был в этом деле абсолютным самоучкой. С той только разницей, что переводам учат, а текстам песен — нет. Хотя это отдельный жанр, требующий определенных подходов. Возможно, когда-нибудь мы запустим соответствующий курс с Литературным институтом.
У меня был знакомый, который играл в коллективе «Веселые ребята». Солировала у них малоизвестная тогда исполнительница Алла Пугачева. Однажды он предложил мне попробовать написать текст для их композиции. Я внимательно прослушал фонограмму, нащупал ритмический рисунок, вычленил ударную секвенцию и понял, где именно должен находиться «хук» или, как говорят на Западе, «шлягворд» — ключевое слово всей песни. Когда у меня родилась строчка «Нет лучше края», все сложилось само собой.
Первая песня, которую я написал, дала мне профессию, которая называется «текстовик». Я могу вычленить «хук» для любой композиции и написать для нее текст.
После я познакомился в Барнауле с композитором Олегом Борисовичем Ивановым, и это стало началом большого пути. Мы сделали с ним «Тридцать тысяч дней» для «Песняров», и, как говорится, все завертелось. За следующие годы я написал порядка пятисот песен. В том числе — «Лунную дорожку», «На высоком берегу» и «Поправляйся, выздоравливай» для Юрия Антонова. Музыка с моими словами звучит в фильмах Эльдара Рязанова и Алексея Балабанова.
- Чем лично для вас стали девяностые годы? Как вы воспринимали распад СССР?- Это был особый период, которому я посвятил повесть «Клубничное время». В свое время ей дал высокую оценку Александр Солженицын. Я глубоко убежден, что причины всех тогдашних событий были не эсхатологическими, а случайными. Это была цепь спонтанных событий, которые привели к известному итогу.
После того, как повесть вышла в журнале «Континент», я три года писал роман «Гон» и, чтобы прокормить свою семью, бомбил по ночам на машине. Это дало мне возможность глубоко погрузиться в реалии того времени.
Оценивать их очень сложно. С одной стороны, СССР был совершенно закрытой страной. Мы не видели внешнего мира и не очень хорошо представляли себе, что в нем происходит. А внутри страны зрели серьезные противоречия между национальными республиками — что в Эстонии, что в той же Грузии.
С другой стороны, после распада страны мы утратили ощущение общего пространства, которое у нас было. В советское время авиабилеты на Дальний Восток стоили смешных денег. Мы могли ездить везде, где хотели. Одно время я даже работал бригадиром БАМовского ансамбля «От сердца к сердцу» в Амурской филармонии, и регулярно летал туда. А потом мы увидели падение интереса к русскому языку не только на Западе, но и на постсоветском пространстве.
- Вы застали литературную отрасль СССР в ее расцвете, и вам есть с чем сравнить текущее положение дел в русской поэзии. Насколько разительно отличие? - Оно колоссально. В течение девяностых постепенно сокращались тиражи и гонорары. А настоящий перелом произошел в середине прошлого десятилетия. Примерно тогда мне выплатили мой последний гонорар за стихи. Сегодня я наблюдаю множество талантливейших авторов, чей труд никак не оплачивается. Посмотрите на то, что происходило с национальными литературными премиями за последний год, или на судьбу того же журнала «Октябрь». Все говорит само за себя.
- А в чем, по-вашему, был крест вашего поколения?- Тяжким крестом нашего поколения было бесплодное ожидание публикации. У тебя не было ни малейшей возможности ни на что повлиять. Все издательства были государственными. Ты должен был пройти внутреннее рецензирование, дождаться, когда тебя включат в издательский план и ждать. Забрать книжку и отнести ее в другое издательство было нельзя. Если ты совершал неправильный поступок, книжку откладывали или отменяли. Евгений Рейн ждал издания своей первой книжки стихов «Имена мостов» 16 лет — с 1968 по 1984 год! Несомненно, это мировой рекорд литературного ожидания, и дай Бог, чтобы он никогда не был побит.
Вместе с тем востребованный автор получал очень хорошие условия для работы, и ему не приходилось заботиться о заработке. Поэтому мне сложно судить, что лучше, а что хуже.
- Сегодня все чаще можно услышать мнение, что актуальная поэзия звучит в текстах молодых исполнителей, таких, как Фараон, Хаски или Монеточка. Что думаете по этому поводу вы?- Я отношусь к ним с огромным интересом. Мне знакомы и Оксимирон, и Гнойный. А Галина, Тимур и Лучана из «TimBigFamily» постоянно приглашают меня на свои вечера и концерты. Но есть несколько нюансов.
Первое — это вопрос соответствия текста песни секвенциям. В подлинном хите текст должен звучать максимально органично. Согласные не должны встречаться на стыке слов. Каждое слово должно быть легко различимо на слух. Такого я уже давно нигде не встречаю.
Второе — это вопрос того, как текст выглядит на бумаге. Однажды мы даже провели эксперимент в моей рубрике. Взяли и опубликовали тексты молодого рэпера. Если на слух они воспринимались более или менее, то в виде текста не смотрелись вообще. Наверное, это все, что я могу сказать о молодой генерации исполнителей.
- Не испытываете ли вы ностальгии по какому-то периоду своей жизни? - Ну что вы. Меня все устраивает. Я живу с любимой женой, занимаюсь делом, которое меня вдохновляет, веду два канала на YouTube и кучу блогов. 28 января моей рубрике в «Новых Известиях» исполнится ровно два года. И мне очень приятно, что она оказалась востребована и среди читателей, и среди московских поэтов. За это время я успел сделать материалы более, чем со ста авторами. Это по поэту в неделю. У меня попросту нет времени на ностальгию.
скачать dle 12.1
