С писателем Марией Ряховской, получившей недавно Горьковскую премию за роман «Записки одной курёхи», беседовал главный редактор журнала «Лиterraтуры» Андроник Романов.- В основу книги легла твоя маленькая студенческая повесть «Записки бывшей курёхи», там конец советской эпохи и начало 90-х глазами ребенка, потом подростка. Опять взялась за старое?
- Человек всю жизнь возвращается мыслями к своей юности, осмысляет события тех лет, - потому что главное, что происходило в его жизни – всегда там. Свобода, распахнутость непредвзятого, восторженного взора, смелость, бесстрашие. Дальше наша дорога, как и наш взор, сужается и сужается и превращается в тропинку… При этом то, что ты слушал и наблюдал в ранней юности – формирует твою личность на всю жизнь. Нас, теперешних сороколетних, тогда растили песни Гребенщикова и Цоя, стихи Ахматовой, Цветаевой и Бродского, рассуждения наших отцов-шестидесятников-семидесятников, молодежные движения в городе - и наставления деревенскихбабушек. И прогулки к Белому дому, конечно. Или прогулки со старухами-анпиловками, это уж как у кого. От этих полудетских прогулок, возможно, и происходят нынешние митинги – в их лучшей, так сказать, части. Нынешние сороколетние, составляющие ядро этих протестных шествий, в 14 лет решили, что и это и есть настоящая жизнь! Перманентные поиски общественной справедливости, «истинной» религии, новых взаимоотношений с друзьями и противоположным полом. Все это стало для многих моих ровесников, особенно гуманитариев, формой жизни.
- И в чем это выражается?- Все старое порушено, никакие истины не годятся для «новой жизни», как у русской эмиграции после революции. Истины превратились в пародии.
Идея социальной справедливости, худо-бедно исполнявшееся в иные периоды существования СССР - утрачена, половые роли перепутались, православие, - раз не спасло нас от ужасов тоталитаризма, вроде как не выдержало испытанием историей… В итоге остается одна идея свободы, которая на этом выбитом поле осталась. И вот все носятся с ней, не зная, чем ее наполнить. Один мой ровесник пятый раз меняет жену, причем последний раз, - в соответствии с «трендом», «она» оказалась мужчиной. Другой проповедует в спортзале школы сомнительное вероучение - двадцать пятое за свою жизнь, - для таких же лысеющих, бессемейных и нищих, как он сам. И искренне верит каждый раз – опять-таки, святая идея «поисков пути» для себя и державы, - в бурлении таких идей мы и выросли. Прочие ходят в офисы, но презирают свою работу и мучаются, а дома потихоньку пишут стихи или малюют что-то. Истинных карьеристов в нашем поколении мало,- нам подавай масштаб.
- В обшем, ты описала взрастание последней советской генерации, - даже если б она не была так пестра, - предмет очень драматичный, и, стало быть, художественный, ну и про общество...
- Да, мы последнее поколение советских людей. Отсюда: идеализм, непрактичность – по сравнению с более молодыми, запас милосердия - наши еще берут на воспитание детей-инвалидов, а моложе – уже нет. Сентиментальность, почитание лидеров.
- Ну, лидеров-то как раз свергали в ту пору, бунтовали против самой идеи лидерства.
- Одних лидеров свергали, других воздвигали – как всегда. Для нас лидерами были рок-герои. А нам-то в 90-м, 91-м ох как нужны были «духовные проводники»! Мы чувствововали в свои 14 лет настоятельную необходимость помочь себе – а значит и стране. Вот сюжет из моего романа – а, в сущности, из жизни. Услышав о том, что мудрый, «христообразный» вилончелист Таккель (Гаккель) бросает свою известную группу, две восьмиклассницы спешат в Питер: уговаривать его не покидать фронтмена Борисова - одного, пьющего, в печали. Он уйдет – и что стране делать тогда?! Кто утешит и наставит нас? Страна же пропадет! То же и в повести моей ушедшей ровесницы Евы Датновой «Диссидеточки»: школьница в том же 90-м привозит домой уголь из Дубровлага и насыпает его в песочные часы – дабы напомнить себе и окружающим, что надо жить, не упуская ни одной минуты, ибо эта жизнь оплачена миллионами трагедий... И главное: напомнить – КАК надо жить. А жить надо героически, - считают главные персонажи этих автобиографических вещей. И если серьезно, сейчас общество начало ощущать нехватку подвижнических порывов. Футуролог Переслегин даже уверяет, что через 30 лет люди будут работать не за деньги, «а за благо». Жизнь, не наполненная ничем, кроме накопления, не просто скучна, но и мучительна для человека.
-
Такое впечатление, что твои персонажи делятся на таких вот «накопителей» и психов. Психи, конечно, интересней. В повести «Крым» у тебя старая инженерша построила стеклянную пирамиду у себя на крыше, чтоб принимать сигналы из космоса. В повести «Ай-серез» к сдвинутой тетке, вообразившей себя электрической розеткой, валом валят больные на голову и другие части тела. В рассказе «На Щучьем озере» с ума сошел монах, которого считают святым. Еще задаешься вопросом, кто более сумасшедший – чудаки или накопители?
- Накопители, конечно. В рассказе, который сейчас пишу – одна баба всю жизнь копит на квартиру в Москве, от всего отказывается, а потом выясняется, что ей осталось только умереть в этой квартире. Мало того, - она попутно еще убивает несколько человек – на великом пути к своей «однушке» в Бирюлево. Лениво так, равнодушно. …А что касается всяческих уловителей сигналов из космоса – тут другая тема. Главное событие 20 века – потеря веры в Бога - по всему миру. Ну и начинаются тут у людей всякие смешные подмены. Да, получается, что я часто пишу о сумасшедших, полунищих и маргинальных. Чего Вы хотите?.. Если б я была Оксана Робски и жила на Рублевке – я и писала б о Рублевке, а я писатель, дочь писателя, живу в Царицыно…
- …звучит как приговор.
- Ну да. Возьмем ту самую деревню из «Записок одной курёхи». Раньше всей округе было известно, что в деревне такой-то в доме № 12 живет Писатель! Мой отец, Борис Ряховский. Придя девочкой как-то за молоком, я застала нашу молочницу тету Маню читающей «Новый мир». Она сидела на маленькой скамеечке и доила корову в загаженном сарае. Левой рукой. А в правой держала «Новый мир». На него какнула курица, сидевшая сверху на насесте, тетя Маня аккуратно смахнула гуано и стала читать дальше. В конце 80-х наша семья была относительно респектабельна, нас уважали и звали «писателями», в начале 90-х в деревне нас стали звать «финиками», - потому что мы ели много фиников и детей, которые ели тогда сникерсы, это удивляло, - в конце 90-х из смешной категории «фиников» мы перешли в презираемую – «эти, у которых газа нет». А раз у нас газа нет, - что с нами водиться-то? Нас как бы нет теперь в природе. Примечание: деревня не простая, а подмосковная. Цена газа перевалила за миллион.
- Деревня для тебя, я вижу, много значит. Малая родина – и есть Родина, не Москва же, в конце концов, это самая родина? А то, что происходит на родине, всегда ранит. А то, что ранит, - полезно для литературы.
- Встречает меня в Сноповке на дороге старая приятельница мамы, спрашивает, как дела. Я говорю: Здоровье родителей такое-то, у меня книжка вышла, я премию за нее получила. - Она спрашивает: А денег много дали? Я говорю, нет, не очень. Зато диплом на стене висит! И Людмила Путина меня поздравила. Теперь книжку мою читает. Она отмахнулась: Туй! У меня этих дипломов – вся кухня завешана! Мы с хором пенсионеров в бесплатных столовых в прошлом годе выступали!..
- Да-с, картина. И как ты думаешь будет в 21 веке выглядеть литератор? И литература?
- Ежели Переслегин прав, - то все вернется. Но он фантазер, как все футурологи. Так что вот так и будет, как сейчас. Один писатель у другого возьмет интервью, может, потом тот, другой, потащится к первому брать интервью. Вот как мы сейчас. Может, прочтут друг друга – но это вряд ли: писатели друг друга не читают. Широкая публика, думаю, если и будет читать – то, может, документальные повести и очерки – потому что современная жизнь, при всех ее недостатках, так пестра и драматична - что вымысел с ней соперничать уже не может.
- Тем более при нынешнем развитии СМИ, когда по телевизору тебе показывают белую мечеть в Эмиратах, когда непонятно, где она заканчивается, а где начинается белоснежное от зноя аравийское небо… Потому что небо отражается в белизне итальянского мрамора. И тут же закутанная в черное русская голубоглазая женщина, откуда-нибудь из Иваново, говорит, как ей хорошо живется в гареме.
- Сюжет! Или великую артистку показывают, доживающую в доме престарелых, которая кутается в облезлый мех и не может вспомнить, из-за какого фильма она сделала первый аборт – тот, что обрек ее на одиночество. Я документальный материал по достоинству оценила, когда приехала из Сербии, села писать и накатала махом 5 листов – и все ахнули! Назвала «Икона и лопата». Пожилой заросший серб, похожий на домового, сидит в вязаной шерстяной шапке за накрытым столом. Я спрашиваю его: разве у вас в домах принято сидеть в шапках – тем более за столом? Он отвечает: «Я не снимаю эту шапку уже 16 лет. Дал обет Богу – пока не войду в свой покинутый дом в Петринье. Даст Бог, виденья святых сбудутся: Россия восстановит Византийскую империю под властью Путина и проведет нам, наконец, «Южный поток». (Эти два действия уравниваются). И два десятка голов за столом кивают в знак согласия: учителя, поэты, журналисты, работники банков. А старый учитель рисования пристроился на диван с гуслями и шепчет былины, хотя их по-моему, надо выкрикивать, как хип-хоп: «Проклятый Тадич - да будет молоко твоей матери проказой… Знает Пива каменистая, каков ты сукин сын. Не отмолит тебя твоя жена в монастыре и за сотню лет!» Это про президента, значит, сочинили они. Былины там пишут до сих пор и притом на политически актуальные темы – а гусли ничуть не вышли из моды за 1000 лет и похожи на казахскую домбру …Да с таким жизненным сюжетом даже фантазия лучшего драматурга второй половины 20 века Душана Ковачевича, сценариста Кустурицы, - не сравнится!..
- Значит, из литературных прозаических жанров на первое место выйдет документальные вещи, а писателя ждет жесткая конкуренция с жизнью, - в лице киноидустрии и СМИ, - и нищета?
- И небесная слава! Как в той же сербской легенде о Косовой битве, когда сербы проиграли туркам. Царя Лазаря спросили – хочешь ли славы земной или небесной для Сербии? Он ответил: небесной. Вот и писатель пусть не ожидает земной славы. И еще у писателя должна быть большая семья на шее, как у Чехова, чтоб он писал по пять рассказов в неделю и по пьесе в год. Плюс три сценария. Тогда есть надежда и что-то заработать, и стать классиком. В конце концов, жену или любовницу можно отдать в гарем в те же Эмираты, как Вы думаете, а? Там теперь контракты составляются. На год или на два. Приедет назад с деньгами. Как с мужьями писательниц быть – я пока не знаю, придется им работать на свои семьи по старинке. Их, в принципе, тоже можно в гарем… ой, извините. Да не возьмут их: мужья писательниц в основном некрасивые, немолодые и занудные. Кто нас еще терпеть станет?
скачать dle 12.1