ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Валерия Исмиева. УСТРЕМЛЁННАЯ В НЕБО ВЕРТИКАЛЬ

Валерия Исмиева. УСТРЕМЛЁННАЯ В НЕБО ВЕРТИКАЛЬ

Валерия Исмиева. УСТРЕМЛЁННАЯ В НЕБО ВЕРТИКАЛЬ

Творческий вечер поэта – ныне жанр достаточно вольный. Он может проходить как в формате концерта – с заранее составленной программой, в которой, например, чтение стихов перемежается музыкальными номерами и показом видеороликов, так и в формате свободного общения – с правом не только дифирамбических высказываний. Второй вариант, как правило, выливается в общие чтения, сопровождаемые живым диалогом, в котором участвуют отнюдь не случайные лица.

Именно в таком формате прошел 14 марта в библиотеке № 118 («Лефортово») вечер поэта и литературного критика Людмилы Вязмитиновой – под знаковым названием «Вот и вся наша жизнь». И лично мне, как заинтересованному читателю современной поэзии, этот формат представляется наиболее продуктивным – в смысле увлекательности и познавательности. Как правило, на подробных мероприятиях в основном присутствуют лица, достаточно хорошо знакомые если не с творчеством автора, то с самим автором, и у присутствующих появляется возможность в ходе доверительного разговора многое узнать – как о творчестве данного автора, так и о круге вопросов, которое это творчество затрагивает. При этом широта круга зависит от масштаба творчества и личности автора, и, как показал прошедший вечер, в случае Людмилы Вязмитиновой этот масштаб довольно значителен.

Открывая вечер, Людмила Вязмитинова, будучи действующим профессиональным критиком и ведущей данного мероприятия, произнесла небольшую вступительную речь, в которой обозначила контекст собственного поэтического творчества. По её мнению, в Серебряном веке обозначились три линии отечественной «женской» поэзии – заданные Цветаевой, Ахматовой и Гуро, и эти линии, претерпевая неизбежные исторические и эстетические трансформации, продолжаются по сей день, сохраняя свои прикорневые свойства. Это вступление сказалось и на ходе второй части вечера, когда гостям-поэтам было предложено прочесть свои стихи, отражающие их представления о «мужской» и «женской» поэзии. При этом характерно, что тексты практически всех присутствующих поэтов оказались в зоне смещения традиционных гендерных шаблонов.

Свое творчество, в том числе представляемую на вечере книгу «Месяцеслов» (М.: Стеклограф, 2017, версия для сети), в которую вошли стихотворения, тщательно отобранные из числа написанных в течение последних тридцати лет, сама Людмила соотносит прежде всего с цветаевской традицией, для которой характерен страстный накал чувств – прежде всего, любовного переживания:

Это все попущенье Божье –
от зачатия до падения.
У тебя горячая кожа,
остальное – мое наваждение.

Эта формулировка, почти формула, заключает в себе имплицитную дихотомию между полнотой чувства (не обязательно любовного) и сознанием, долгом, желанием вырваться за пределы этого чувства. И подобная дихотомия в той или иной степени присуща всем текстам этого только на первый взгляд легко прочитываемого автора.

За музыкальностью просодии, создающей плавно качающийся ясный ритмический рисунок, ощущается биение тока высокого напряжения. Здесь любовь трактуется и как всепоглощающая стихия, растворение в которой дает возможность постижения высших для человека состояний счастья и полноты бытия, и как наваждение, ведущее к падению в низшие для человека состояния. Исполнение страстного желания наталкивается на зрелый этический императив лирической героини, предпочитающей отказ от того, что ощущается «ложью» – с абсолютным отказом от эвфемизмов, и неизбежный в таком случае жесткий выбор жизненного пути. Естественным следствием такой жизненной позиции является принятие стоицизма, что характерно не только для современной поэзии:

Я помню:
мне нельзя плакать –
некому вытереть мои слёзы.

Однако сам обозначенный выше конфликт, или, скорее, сила накала этого конфликта для современной поэзии скорее исключение, чем правило. Снова и снова, во всех описываемых в книге «Месяцеслов» жизненных перипетиях и контекстах категорический императив является лейтмотивом и ведёт к самоотречению, достигающему апогея, на мой взгляд, в таких строчках:

Когда меня распяли в третий раз,
то боль ушла,
и – наконец – я понял:
да просто я рождён, чтоб быть распятым.
И я распят
меж небом и землею,
и рук моих размах –
плюс-минус бесконечность (…)

Перекрестие, внутри которого происходит и окончательный выбор, и маленькое чудо постижения иного смысла, находится на внутренней оси сознания: конфликт, неразрешимый в поле человеческого (и страстнОго), растворяется в новом измерении бытия – на устремлённой в небо вертикали, при этом возможность качественный перехода состояния определяется разностью масштабов измерений. И стихи, балансируя на опасной грани пафоса, но не переходя её, свидетельствуют о цене освобождения от «слишком человеческого»:

я крест свой не несу, он вросший в землю,
я, в сущности, и есть тот самый крест.

В ходе разгоревшейся после чтения «Месяцеслова» дискуссии поэт Татьяна Зоммер высказала довольно провокативное суждение о том, что в процитированных строчках ей видится поза, сближающая Вязмитинову с Ахматовой. И такая проблематизация зазора между самовосприятием автора и восприятием его читателем мне кажется весьма ценной. Она дает импульс для поиска нового ракурса, позволяющего навести резкость на прежде ускользавшее от внимания. На мой взгляд, сопряжение с Ахматовой здесь проходит в пространстве не позы, но сострадательного плача (хотя вспоминаются также и примеры из древнерусской литературы и фольклора – с характерными анафорами, повторами и т.д.):

И даже некому оплакать павших,
оплакать уходящих, шелестящих,
изломанных не по своей вине.
Как на войне – за что, никто не знает.
И только звон неслышный улетает (...)

Очень важно, что «страдательная» жертвенность в стихах «Месяцеслова» не превращается в самоцель и финальный апофеоз, а трансформируется в новое состояние, намечающее пунктиры иных, более светлых и свободных путей – за гранью пережитого. И тем самым даёт надежду, которая для одних приоткрывается в слегка ироничном приглашении в земной райский сад («В Майами ничего не происходит»), для других – в таинственном звоне, доносящемся из запредельной вертикальной дали: «KOЛOKOЛA – за той чертою глуби / нe6eсною, которую голубим (…)».

Конечно, в эпоху ставшего привычным отказа от всех мыслимых метанарративов обращение к христианским символам страдания и покаяния может восприниматься как рассчитанный эффектный жест. Однако контексты, в которых они появляются в текстах «Месяцеслова», говорят о другом. Хотя, мне кажется, в последнее время поэтическая речь начинает тяготеть к прямым смыслам, за последние десятилетия успешно оторвавшимся от навязанных им идеологических коннотаций. И серьёзная поэзия уже может позволить себе осторожно включать их в свой глоссарий. Может быть, снова пришло время собирать камни? Во всяком случае, для меня выход книги стихов Людмилы Вязмитиновой именно сейчас стал знаковым событием. В её названии – «Месяцеслов» – присутствует символика годового круга, напоминающая о том, что в ином измерении сознания круг может стать спиралью, развёртывающейся и устремляющейся по вертикали – к небу.

Об этом – и многом другом – говорили пришедшие на вечер Людмилы Вязмитиновой её давние друзья и сотоварищи по поэтическому цеху, аргументируя свои доводы чтением своих стихов: Татьяна Виноградова, Василий Геронимус, Татьяна Зоммер, Алексей Ицхаков, Ингрид Кирштайн, Борис Колымагин, Сергей Криницын, Илья Плохих и автор этого текста.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 653
Опубликовано 27 мар 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ