В феврале 2018 года в издательстве «Эксмо» выходит новый роман Алексея Макушинского «Остановленный мир». Поэт, прозаик, эссеист Алексей Анатольевич Макушинский с 1992 года живёт в Германии, работает в университете города Майнц, на кафедре славистики. В университете города Эйхштетт защитил диссертацию по филологии. Член редколлегии журнала «Forum für osteuropäische Ideen- und Zeitgeschichte» и его русскоязычной сетевой версии «Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры». Лауреат премии «Глобус» журнала «Знамя» и «Библиотеки Иностранной Литературы им. Рудомино» за роман «Город в долине». Роман "Пароход в Аргентину" – вошел в короткий список премии "Большая книга", получил первый приз "Русской премии". Постоянный автор журналов «Звезда», «Дружба народов», «Крещатик», «Зарубежные записки», «Новая юность», «Арион», «Интерпоэзия», «Вопросы литературы» и многих других. Автор двух книг стихов ("Свет за деревьями", 2007 и "Море, сегодня", 2011) и книги эссе "У пирамиды" (2011). Беседует Надя Делаланд.________________
Н. Д.: Алексей, расскажите о Вашем новом романе. Как родился его замысел? Продолжает ли он линию, начатую другими Вашими произведениями, или это что-то совсем новое для Вас? А. М.: И продолжает, и – может быть – завершает. Здесь та же структура, что в «Городе в долине» и в «Пароходе в Аргентину»: с одной стороны, автор-рассказчик, с другой стороны, герой. Я думаю, это в последний раз так, следующие тексты будут уже совсем иными. Но: здесь появляется героиня, равноправная с автором и героем, то есть двойственная структура становится тройственной. Это для меня довольно важно, и я это отмечаю в самом тексте. Рассказать о возникновении замысла почти невозможно. У меня был мой дзенский опыт, о котором я давно хотел написать. Были ещё разнообразные впечатления, которые понемногу складывались в некое целое. Стали появляться персонажи, герой, и героиня, и другие. Это большое счастье, когда ты начинаешь видеть и слышать своих героев, ощущаешь их живое присутствие... Гёте говорил, что всё им написанное – это фрагменты одной большой исповеди. Я себя не сравниваю, конечно, с Гёте – я ещё не совсем сумасшедший, – но всё же и я это могу сказать про себя.
Н. Д.: В качестве эпиграфа роману предпосланы слова известного буддийского учителя и поэта Догена Дзендзи: «Время течёт из настоящего в прошлое». Насколько буквально Вы их интерпретируете? И меняет ли что-то в Вашем восприятии жизни осознание и принятие именно такого направления движения времени?А. М.: Это загадочные слова – и они мне нравятся именно своей загадочностью. Если пытаться их интерпретировать, то я сказал бы, что это прежде всего относится к самому роману – в нём время часто, хотя и не всегда, движется в прошлое, от более поздних событий к более ранним. Но и вообще на время можно посмотреть так. Мы часто представляем себе время как реку («река времён в своем стремленьи...» и так далее). Нам кажется, что река течёт в будущее, а события нашей жизни остаются на берегу, мы же вместе с рекою уплываем от них всё дальше (от того, что с нами было год назад, мы уплыли дальше, чем от того, что было вчера). Но ведь можно и совсем иначе посмотреть на это. Река неотделима от берегов. События нашей жизни – это не что-то такое на берегу, мимо чего мы проплываем, но это и есть сама река. Ведь эти события случаются с нами, а не с кем-нибудь. Жизнь – это река; только река – и никаких берегов. И тогда она, в самом деле, течёт скорее в прошлое, чем в будущее. То, что было год назад, уплыло от нас дальше в прошлое, чем то, что было вчера. Мы как бы и не движемся, мы пребываем в вечном настоящем, в непреходящем, хотя и неуловимом сейчас, в nunc stans. А прошлое – проходит, уходит, уплывает от нас всё дальше... Первый взгляд для нас привычнее и как будто естественнее. Но, я думаю, второй – интереснее, парадоксальнее и если не ближе к истине (и то, и другое – только метафоры), то, по крайней мере, скорее позволяет нам понять, что наша жизнь и вправду – наша, не что-то внешнее, что просто случается с нами («на берегу»), но что это и есть мы сами.
Н. Д.: Далее Вами сделано следующее предуведомление: «Все персонажи этой книги (включая автора) вымышлены; все совпадения с реальными (что бы сие ни означало) людьми – случайны. Для удобства чтения в конце книги помещён маленький словарь буддистских (или, скажем, родственных буддистским) имен и понятий, встречающихся в тексте. Сегодня счастливый день». Это остроумное, игровое и в то же время выдержанное вполне в духе философии буддизма высказывание настраивает читателя на определённый лад. Удается ли удержаться на этой волне просветления, по Вашим ощущениям, в продолжение всего романа? А. М.: Я не могу судить об этом. Во всяком случае, я не ставил себе такой задачи. И я не ставил себе задачи написать какой-то «дзенский роман» (что это вообще значит?). Иногда мне кажется, что «путь дзена» и «путь писательства» – это совсем разные пути, уводящие в разные стороны. Во всяком случае, в моей жизни была развилка, когда я мог, наверное, пойти по одному пути или по другому. Раз Вы привели цитату, то и я позволю себе привести цитату из романа: «...выбрать писательство значит ... принять на себя простые тяготы человеческого существования и посмотреть на мир так же, как все люди на него смотрят, не посвященные, не просветлённые». А с другой стороны, мне часто говорят, что в моих текстах – даже если они совсем не о дзене – есть что-то дзенское, некая медитативная отстранённость. Это получается само собой.
Н. Д.: Вот ещё цитата из Вашего романа: «Мне казалось в молодости, что эта склонность нашего ума к диалогам с тенями есть его роковой изъян, род болезни, то ли моей особенной и личной, то ли какой-то общечеловеческой болезни, до сих пор не описанной; и я только диву давался, почему об ней не кричат на всех углах и во всех переулках; велико же было мое изумление и велика моя радость, когда я прочитал в «Поэзии и правде», что и самому Гете было свойственно вести в уме (im Geiste) долгие разговоры со своими знакомыми (которые весьма и весьма удивились бы, расскажи им кто-нибудь, что он, Гёте, вызывает их духи и призраки для идеальной беседы)». Скажите, с кем из великих Вы беседуете и о чём? А. М.: Если это так формулировать, как Вы сейчас сформулировали, то это надо понимать не буквально. Я думаю, что всякое – не поверхностное, не беглое – чтение есть диалог с автором. Надежда Яковлевна Мандельштам об этом пишет. В разные эпохи жизни я вёл и веду разговор с разными авторами. Но есть, конечно, писатели, разговор с которыми начался в юности и с тех пор не прерывается. Тот же Мандельштам. Тот же Гёте. Набоков. Маргерит Юрсенар. Ходасевич. Бодлер. Рильке. Называю, в сущности, первые приходящие на ум имена.
Н. Д.: Формулируете ли Вы для себя каким-то образом авторский посыл романа «Остановленный мир»?А. М.: Не совсем понимаю, что это. Если это какой-то «месседж», как теперь принято выражаться, то его нет. Я «просто» пишу о том, что меня волнует и мне интересно.
Н. Д.: Какими из духовных практик Вы занимались? Происходило ли с Вами в процессе занятий что-то особенное, что потрясло Вас?А. М.: Дзенской сидячей медитацией (так называемым «дза-дзеном»). Я об этом пишу в книге очень подробно (в этих частях роман автобиографичен – хотя и не вполне, конечно). Впрочем, эпоха моих по-настоящему интенсивных занятий «дза-дзеном», участия в так называемых «сессинах», «ретритах» и так далее, – всё это приходится на 1999-2000 годы. То есть это было уже довольно давно, но я и сейчас иногда «сижу» в дзенском смысле, даже захожу, впрочем – не часто, в маленькую дзен-буддистскую группу во Франкфурте. Иногда в самом деле удаётся почувствовать, или ощутить, или, скажем, прикоснуться (все слова здесь приблизительны) к тому, что «за мыслями», «по ту сторону мыслей». Это важный для меня опыт. Мы думаем, что наши мысли – это и есть мы сами. И в каким-то смысле это, конечно, так, наши мысли «составляют» нас, да и «мир» – это порождение наших мыслей, как говорил Будда Шакьямуни. Мы живём в том мире, который сами же и создаём нашими мыслями. А вместе с тем это совсем не так. Мысли – это облака, проходящие по небу, или волны, проходящие по поверхности океана. Иногда удаётся почувствовать – или даже увидеть – этот океан, это небо. Из чего вовсе не следует, что мысли – это что-то плохое, и нужно их отбросить, или попытаться их отбросить. Как я пишу в романе, волны ведь из той же воды, что и сам океан. Это такое же проявление нашей «подлинной природы» (что бы ни понимать под этим), как и всё остальное. Но важно – по крайней мере, для меня важно – осознание того, что наша «подлинная природа» к мыслям не сводится, какими бы они ни были прекрасными или глубокими, что за ними ещё целый океан, огромное небо.
Н. Д.: Не относите ли Вы к духовным практикам писательство? Что можно сказать о написании романа «Остановленный мир» в этом ключе? А. М.: Нет, не отношу. Писательство – это что-то совсем другое. В писательстве важен результат. Вы садитесь писать не потому что вам нравится «вообще» писать, и не для того, чтобы погрузиться в какое-то особенное состояние, но потому что вы хотите написать – вот это стихотворение, вот этот роман (неважно, что стихотворение вы пишете несколько дней, а роман несколько лет). В дза-дзене это не так. Впервые садящийся на подушку для медитации уже просветлён, уже Будда, говорит Доген Дзендзи. Медитация – это путь. Цель не важна. То есть вы выпадаете из того мира, где есть цели и средства, достижения и не-достижения, успехи и неудачи. Есть только чистое сейчас, чистая свобода. Разумеется, так не получается, но, если смею судить, таков замысел. Однако начиная писать, вы опять оказываетесь в мире средств и целей, то есть в «обычном» мире. Я уже говорил об этом выше. А вместе с тем, писательство, как и медитация, как и вообще духовный, религиозный путь, это – помимо всего прочего – способ справиться с жизнью, справиться с отчаянием. По большому счету, я не знаю никаких путей, кроме этих двух.
Н. Д.: Что можно сказать в этом ключе о Ваших занятиях поэзией?А. М.: То же, что и о прозе. Хотя в самом сочинении стихов есть, наверное, что-то, что сближает это занятие с медитацией, или, скажем, с повторением мантры. Ходишь – и всё повторяешь, и повторяешь про себя какую-нибудь строчку, или какие-нибудь две строчки, которые у тебя не совсем получились или к которым пытаешься сочинить продолжение. Я, кстати, писал стихи – когда ещё писал их – только так, никогда не сочинял «за столом». Блаженное, в сущности, состояние; очень жаль, что в последние годы оно меня покинуло.
Н. Д.: Подарите, пожалуйста, читателям одно из Ваших стихотворений.А. М.: Есть несколько «ударных» стихотворений, которые я обычно читаю, когда меня об этом просят. Поэтому возьму сейчас одно, которое почти никогда не читаю «на публике», хотя оно мне самому, пожалуй, до сих пор нравится (им заканчивается моя книжка «Море, сегодня»). Названия у него нет.
Через полчаса его закроют,
этот парк, где мы сейчас бродили,
заметенный тишиной и снегом.
Но ещё мы медлим у решетки.
Возвращенье в мир всегда ужасно.
В сумерках мерцают ледяные,
слюдяные плоскости и формы,
грани… И следы мерцают тоже,
наши и не наши, вдаль и дальше
уходящие навстречу новой ночи.
Статуи в коробках позабыли
все свои божественные роли.
В ледяную пену Афродита
возвратилась. Мы не любим тоже
в этот миг друг друга. Мы не любим
никого и ничего. Вот так бы
и стоять всю жизнь, в таком безмолвье,
все следить за умираньем неба,
где еще в провалах изумрудных
тают, тлеют тонкие ресницы,
что упали с век смеженных солнца.
Так, прости меня! вот так стоять бы,
ни о чем не думая, не помня,
становясь одним огромным оком,
у пределов тьмы, за гранью света.
Свет другой светить здесь будет ночью.
Будут звери пробегать сквозь отблеск
звезд, сквозь отсвет города, и тени
проходить бесшумно и бесстрашно,
в чудном мире, недоступном сердцу.скачать dle 12.1
