ПИСАТЕЛИ О ЛЖИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

«Художественное произведение по своей природе является актом творческого вымысла. Какой бы ни была эмпирическая недостоверность художественного повествования, её нельзя назвать «ложью» в моральном смысле, ибо вымысел изначально легитимен в рамках художественного творчества», – пишет Борис Гаспаров («Новое Литературное Обозрение», 2017, № 2). Мы предложили нашим респондентам задуматься, возможна ли ложь в художественном произведении? А если да, то что она собой представляет?

Идея опроса, составление и предисловие – Елены ИВАНИЦКОЙ.

Отвечают Алексей ВИНОКУРОВ, Юрий КАГАРЛИЦКИЙ, Мария РЕМИЗОВА, Роман АРБИТМАН, Александр ФЕДЕНКО, Кристина ГЕПТИНГ, Александр ЛАСКИН,  Николай МИТРОХИН, Татьяна НАБАТНИКОВА, Наталья ЯКУШИНА.
_____

Алексей ВИНОКУРОВ, прозаик, драматург, телесценарист:

1. Ложь в художественном произведении возможна.
2. Прежде чем ответить на второй вопрос, вспомню отрывок из одной повести. Там в салоне проходит вечер Наума Коржавина.
«Потом речь зашла о русской литературе «серебряного века». На Коржавина посыпались вопросы.
– Что вы думаете о Блоке?
– Выдающийся литературный мазохист начала века, – отвечал Коржавин.
– А к Есенину вы как относитесь?
– Крупнейший русский алкоголик.
– А есть кто-нибудь из современных русских поэтов, кто вам нравится?
– Артюр Рембо».

Говорил ли это Коржавин на самом деле? Сильно сомневаюсь. Мог ли он такое сказать? Вполне. То есть не говорил, но мог. В таком случае, что представляет собой вышеприведённый отрывок – ложь или художественный вымысел?
Мне кажется, определить это можно, выяснив наличие у автора задачи. Если задача автора состоит в том, чтобы показать, что Коржавин выжил из ума и сам не понимает, что несёт, тогда это ложь. Причем ложь злонамереннная и наглая. Если же идея автора состояла в том, чтобы донести до читателя особенности характера поэта и оригинальность его мышления, то тут о лжи, на мой взгляд, речи уже нет.
Всякий, кто сколько-нибудь знает Коржавина, скажет, что он вполне мог такое сказать. Это входит в его интеллектуально-психологическую парадигму. Что есть в этом отрывке? Правда коржавинского характера, пусть и несколько сгущённая. Значит, это уже не ложь, а художественный вымысел.
Вообще, как мне кажется, ложь возникает из априорной задачи, внеположной литературе. Задача рождает тенденцию, освещение, под которым рассматривается предмет, или даже полную тьму, в которой этот предмет и вовсе не виден. Самый простой и явный случай такой лжи – государственная идеология. В советских школах на уроках литературы постоянно возникал такой вопрос: что хотел автор сказать своим произведением (читай: чего он хотел добиться от читателя)?
Этот случай писательской лжи распадался на два направления: чего автор хочет добиться от читателя и чего он хочет добиться от начальства. При советской власти многие писатели были обеспокоены в основном второй задачей, это был вопрос выгоды, которую они могли получить от своей лжи. Когда писатель обращался больше к читателю, это был уже вопрос убеждения. Иногда твердокаменное слепое убеждение было хуже соображений прямой выгоды.
Но и то, и другое порождало высказывание ложное, или, как говорили когда-то, тенденциозное.
Конечно, не все могут писать так же привольно и беззаботно, как птичка Божия какает, не обременяясь ни темой, ни идеей, ни средствами выражения. Но и тема, и идея, и язык – всё это показано литературе, всё это – естественная ее часть. А вот задача – противопоказана. И потому самая благородная задача может превратить вполне реалистическую и даже документальную книгу в сборник обманов и выдумок. И будет это, как говорил Солженицын у Довлатова, «блажь заморская, антихристова лжа».


Юрий КАГАРЛИЦКИЙ, прозаик, кандидат филологических наук:

Ложь в буквальном, логическом смысле в художественном произведении вроде как невозможна, поскольку любой элемент можно объявить частью художественного вымысла. Однако такая позиция выглядела бы лукавством, потому что и ложь – это не просто произнесение ложных высказываний, и художественное произведение – это не просто выдумка, никак не связанная с реальностью. Я склонен видеть ложь в литературном произведении в первую очередь в следующих случаях.
1. Самый простой случай – в произведении упоминаются реальные события, и их изложение не соответствует действительности. Разумеется, это может быть частью литературной игры. Но тут многое зависит от конкретной ситуации. Если есть основания полагать, что ход событий сознательно искажён с расчётом, что основная масса читателей примет за чистую монету, мы можем и не согласиться считать это игрой.
2. Искажаются элементы реальности, которые используются в произведении. Например, мы примерно представляем себе жизнь в современной России, её социальную структуру, уровень политических и гражданских свобод в ней, имущественное положение населения и т.д. Если в романе, грубо говоря, будет описан вымышленный город, где всё устроено иначе, например уровень доходов и уровень свобод на порядок выше, мы сочтём, что автор лжёт, хотя формально он вправе указать нам на то, что город вымышленный.
3. Может быть сознательно искажена картина мира, например поведение групп населения – этнических, социальных, профессиональных, гендерных. Тут всё не так просто: скажем, человек антисемит, и ему действительно кажется, что евреи правят миром в своих интересах. Его взгляды нам крайне не нравятся, но их высказывание не всегда будет заслуживать имя лжи. И всё же иногда степень откровенной необъективности и мошеннических подтасовок оказывается такой, что без слов «ложь», «лживый» и проч. не обойтись.

Границы между ложью и специфической идеологической установкой не всегда достаточно чётко прочерчены. Помните дивный момент, когда Довлатову во время погромного обсуждения велят идти на производство, чтобы изображать подлинную жизнь. «Тут я не выдержал. – Да за подлинную жизнь, – говорю, – вы меня без суда расстреляете!» Под словами «подлинная жизнь» эти господа имели в виду несколько иное, чем мы с вами. Нам, как и Довлатову, кажется, что если в жизни репрессируют невинных граждан, да что там, целые народы, люди десятилетиями живут в лачугах и еле сводят концы с концами, а партийные руководители пользуются привилегиями, то это и есть подлинная жизнь. А они пытаются объяснить, что подлинная жизнь – это не сущее, а должное, причём должное по их идеологическому дацзыбао, а мы выискиваем преходящее и несущественное. Называть ли это ложью? Вопрос несколько искусственный, но если речь идёт о строгом словоупотреблении, то я бы называл ложью только то, что может обмануть сколько-нибудь значимую часть читателей. Если да, то это она. Если это часть конвенции между автором и читателями, хотя бы и не произносимой вслух, то я бы подыскивал другое название – советское ханжество, двоемыслие, ну там ещё что-то в этом роде. Хотя, возможно, я буквоедствую.


Мария РЕМИЗОВА, прозаик, литературный критик:

Конечно, возможна. Это, разумеется, не художественный вымысел вообще, а тенденциозная подача материала, подтасовка, любое искажение смыслов в угоду внелитературным обстоятельствам, когда автор не пленник иллюзий, а их корыстно заинтересованный продуцент, намеренно лгущий своими текстами и образами и прекрасно это осознающий. Весь соцреализм – наглядный пример такой лжи. Ложь в искусстве – неизбежный спутник тоталитарных режимов. Там, где в его сферу вторгается государство, всегда возникает эта поощряемая (а в тяжёлых случаях даже вынужденная) ложь.
В общем, ложь в искусстве и литературе определяется очень просто: через искренность автора. Верит ли он сам в то, что рисует, пишет, сочиняет? Если да – свободен от подозрений во лжи, просто он «так видит», если нет, если в тексте чувствуется фальшь, если к тому же автор получает за эту фальшь более-менее очевидные социальные бонусы, тут подозрения перерастают в прямую уверенность – лжёшь, братец, и лжёшь намеренно. Тут у тебя «любовь с интересом». Вот как-то так.


Роман АРБИТМАН, литературный критик, прозаик, сатирик:

1-2. Давайте разделять вымысел и ложь. Вымысел – это, например, Джон Сильвер у Стивенсона: в реальности такого пирата не было, и никто этим автора «Острова сокровищ» не попрекнул. Ложь – это когда в художественном произведении, написанном по следам реальных событий и с прозрачными, узнаваемыми героями, возводится поклёп на прототипов. Иногда, впрочем, сам писатель находится в плену заблуждений: например, Фадееву сказали, что Виктор Третьякевич был предателем, – и так появился вымышленный негодяй Стахович в «Молодой гвардии». Да и Пушкин, увы, попал во власть мифа и ославил реального Антонио Сальери, который никого не убивал. Но поди докажи теперь!

 

Александр ФЕДЕНКО, прозаик, сценарист:

Художественный вымысел – попытка рассказать правду посредством обмана. Самая реальная история «из жизни», будучи изложена со всей бережливостью к фактам, приобретает авторские и языковые искажения. Но читателю художественной литературы и не нужна документальная правда. Он хочет быть обманутым, открывая книгу, читатель понимает, что перед ним плод писательского вымысла. Он включается в эту игру и жаждет скрытого в ней таинства: заведомый вымысел в его голове вдруг оживёт, окажется реальным, а сам читатель станет соавтором: именно его воображение оживит героев и их мир. И если это таинство заедает, если брюки не превращаются в шорты, читатель с раздражением отбрасывает книгу со словами: «не верю». Восприятие текста многослойно и субъективно. Читатель допускает любые авторские игры с реальностью, если при этом не нарушаются законы, которые он сам считает основополагающими и неприкосновенными.Логическая достоверность событий, психологическая обоснованность поступков, непротиворечивость увиденного мира – всё это необходимо, но… жить только с этим скучно. Именно подчёркнутое несовпадение с привычной жизнью обывателя создает необходимую грань, рамку всякого художественного произведения, очерчивающую то главное знание о жизни, которое читатель хочет услышать от автора и которое окажется спрятано и внутри вымысла, и внутри обыденности. Но такой обман – не вполне ложь, скорее наоборот – самая суть художественного превращения. Писательская ложь возникает, когда автор создаёт то, во что сам не верит, не понимает. То, что принято называть профанацией. В угоду ли его представлениям о востребованном или попросту вследствие писательской недееспособности. Но и в этом случае нет судьи, который мог бы огласить абсолютный вердикт. Каждый читатель сам выносит его раз за разом. На самом деле всё ещё хуже: ведь и читательский мозг может быть забит конъюнктурными представлениями о реальности. И если таких читателей большинство, именно объективная истина оказывается в роли изгоя, про которую говорят: «это всё неправда». Всякий видит мир из своего футляра, и для кого-то Кафка – лжец, потому что люди не превращаются в насекомых, даже если в детстве этот человек верил, что бабушку можно достать из волка обратно.


Кристина ГЕПТИНГ, прозаик, лауреат премии «Лицей»:

Одна знакомая поэтесса мне посетовала на критическую статью, в которой разнесли её тексты: самое обидное, что интонацию критик назвал лживой: ведь я-то, говорит, пишу абсолютно искренне. Действительно, ничто так, пожалуй, не ранит пишущего человека, как упрек в «лживости»… И, думаю, вряд ли есть автор, который даже сам себе признается в том, что он лжёт. Да и лгут ли писатели на самом деле?
Здесь, наверное, уместно вспомнить о так называемых «совписах». Одиознейшего из них, Всеволода Кочетова, часто обвиняют в том, что тексты его лживы: писались же «по заказу» партии и правительства. Например, в романе «Чего же ты хочешь?» абсолютно неестественно всё: от самой сюжетной «шпионской» линии до психологии героев, от диалогов до «говорящих» имён и фамилий. Но лгал ли Кочетов сам себе? Всё же, думаю, нет: все свои тексты он, представитель «секретарской» литературы, писал, что называется, от души. Однако читатели – кстати, не только из сегодняшнего дня, но и современники Кочетова – над романом смеялись. Ну правда же: не говорят люди таким суконным языком, влюблённые не объясняются друг с другом фразами из газеты «Правда», да и в одном из положительных героев настолько проступает личность самого автора, что это почти неприлично. Так что же в случае Кочетова мы видим: ложь или недостаток таланта? Для одного читателя при ответе на этот вопрос решающим будет неправдоподобный сюжет «Чего же ты хочешь?», для другого – ужасающий казённый стиль этого текста. Но мне кажется, что единственно «правильного» ответа тут нет. И вот почему: если автор не лжёт сам себе, если он действительно так, а не иначе оценивает то, о чём пишет, – в чем его обвинять? Это, однако, не значит, что и читатель воспримет текст точно так же: он имеет полное право посчитать его любым: наивным, бесталанным, циничным или лживым. В общем, дать тексту такую оценку, что согласуется с его жизненным опытом и убеждениями.
Подытоживая, скажу так. Да, ложь в литературе возможна: читатель имеет право считать то, что ему не близко, фальшивым. И – нет, ложь в литературе невозможна: самим фактом создания художественного текста его автор получает право на любой вымысел, даже на утверждение, что чёрное – это белое. Может быть, в этом и заключается творческая свобода, но это, простите за банальность, и большая ответственность.


Александр ЛАСКИН, историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств:

Создание второй действительности предполагает работу воображения. Только что этого мира не существовало, а вот он – есть. Конечно, без сходства с реальностью не обойтись, но очень многое возникает непосредственно в момент сочинительства. Можно ли сказать, что автор лжёт? А вы представьте, что он этого не делает! Какая суконная материя выйдет из-под его пера.
Скажу совсем страшную вещь. Вышло так, что многие годы я пишу документальную прозу. Стараюсь придерживаться документов, которые активно задействуются в тексте. Так вот даже в этом, «промежуточном», жанре я позволяю себе что-то домыслить. Ну а как иначе? Если у вас есть осколки вазы, то вообразить целое вы можете только силой фантазии.
Конечно, многое зависит от честности и ответственности. Реконструируя ту самую вазу, вы должны создать не кубок, не чарку и не бутылку от пепси-колы.
В своей последней книге «Мой друг Трумпельдор» (М., «Книжники», 2017) я передал права рассказчика некоему Давиду Белоцерковскому. Это совершенно реальное лицо, один из ближайших друзей моего главного героя. Я придумал, что на склоне дней он разбирает доставшийся ему архив приятеля – и вспоминает прошедшую жизнь.
Что это дало? Я сделал явной ту работу, которую втайне должен проделать автор исторического сочинения. Белоцерковский сравнивает, уточняет, сомневается. Потом опять – уточняет и сравнивает. Строительные леса в ином случае были бы скрыты, но сейчас выставлены напоказ.
И всё же на заданный вопрос я могу ответить утвердительно. Писатель действительно может лгать. Надо только договориться, что «вымысел» и «ложь» – это разные вещи.
Критерий тут такой же, как в жизни. Когда человек сочиняет и фантазирует (пусть даже в устной форме), то он художник. Если он делает это с задней мыслью, желая переагитировать, внедрить какие-то свои идеи, то он самый настоящий лжец.
В этом смысле «Мастер и Маргарита» – вымысел, а «Битва в пути» – ложь. Это притом, что в книге Николаевой героиня не летает и не является на бал к сатане.
Вот такую поправку я бы внёс в высказывание многоуважаемого Б.М. Гаспарова. Эмпирическая недостоверность тогда становится ложью в моральном смысле, когда она является не вымыслом, а пропагандой.

Николай МИТРОХИН, социолог, историк, прозаик:

Ложь в литературном произведении, разумеется, возможна. Описать рационально, как и чем она отличается от литературной фантазии, мне не удалось. Возможно не зря, ложь чувствуешь, но сформулировать единые правила её различения вряд ли возможно. Мне хорошо ясен довольно частный случай – когда автор приписывает историческому персонажу мысли и тем более действия, которые противоречат историческим фактам, но соответствуют идеологии, которую разделяет автор. Но, наверное, можно найти ещё не один подобный частный пример.

Татьяна НАБАТНИКОВА, писатель, переводчик:

Думаю, если полистать Платона и «Поэтику» Аристотеля, там этот вопрос окажется подробно рассмотрен. Но мы их давно не читаем. Мне кажется, если автор (драматург, поэт, прозаик) довёл своего читателя до катарсиса и экстаза, то всё правда. А если читатель (слушатель, зритель) остался холоден, то всё в художественном произведении – враньё.

Наталья ЯКУШИНА, прозаик, драматург:

Все художественные произведения – ложь. Вообще всё, что говорит человек, – ложь. Потому что и сам видимый мир насквозь лживый, иллюзорный. Когда я пишу о своём детстве якобы правду, мама говорит, что я большая выдумщица, что такого не было и быть не могло. Все участники событий рассказывают одну и ту же историю по-разному. Но нужно уметь писать правдоподобно, и очень часто, чем больше врёшь, тем произведение выглядит правдоподобнее, а бывает, напишешь самую ни на есть правду, то, что видел своими глазами, а читатели не верят. Писатель, хоть и пишет заведомо ложь, должен служить правде, а не лжи, он не должен обманывать читателей, их надежды.

скачать dle 12.1