ОДА РАДОСТИ
Последний раз со мной это случилось так давно, что будто с кем другим: мультяшная вспышка, над которой впору поржать, а ты поливаешь слезами широкое кукурузное поле, по которому носится эта – не вспомнить, зачем затесалась в сюжет, но остался след образа, как имя синдрома: рыжая хрень. Синдром рыжей хрени – так как-то я обозначила потом для себя эту неуместную силовую реакцию бессознательного, прорвавшуюся в кинозале чувством непоправимого, заброшенного в кукурузу одиночества маленького сгустка жизни, по сценарию, кажется, забытого своими родителями-инопланетянами – такими же рыжими сгустками – и вынужденного теперь искать дорогу домой через мир мультяшных опасностей.
И вот сегодня, на «Головоломке», которой не один благодарный зритель уже прописал многозначность и место в мировом кинематографе, снова подпустило. «Головоломка», разбивающая сознание на пять чувств, десять островов и тысячи упакованных в стеллажи катышей-воспоминаний, учит психологической оптимизации. Предлагает принять линейку эмоционального набора: зовёт пожалеть печаль. Наглядно показывая, как запрет на отрицательные эмоции приводит к перегоранию личности. Как круг игнора, куда выталкивают голубую печаль, засасывает в себя и спортивно неунывающую, солнечную радость.
Олицетворения эмоций, покрашенные в опознаваемые цвета: зеленый – тошнит, красный – бодаться, – должны в пяти образах, как на пяти пальцах, донести до нас мысль о нашей, по меньшей мере, пятигранности. Разнотонности личности, неделимой на допустимые и недопустимые спектры цвета. Апология печали – это апология полноты. И к финалу мультика – в диалогах жёлтого и голубого, которые всё меньше смешат, – яснее становится односторонность, даже одиозность прыгающей радости, которая напрасно тянула команду на себя.
Дайте нам быть печальными, позвольте нам быть неустроенными, не тащите в счастье – мотив, укоренившийся в культуре в контру общественным утопиям прошедшего века, доказательство сложносочинённости персонажа, показатель эволюции. Апология печали – апология человечности. Радуются только простейшие, радуются дураки.
Сиреневенькие люди на стремительных тучках – точь-в-точь как голубая печаль из мульта – уносятся от жёлтого приободряющего мельтешения, чтобы спокойно с собой поноситься.
А мельтешащая желтая хрень, изрядно уже всклокоченная и подуставшая, продолжает натужно выдумывать слова ободрения.
И это надсадное мельтешение, порядком утомляющее толстеньких, на мягких носочках, от печали как раз ничуть не сбавляющих в весе и не устающих людей, напомнило мне одного человека – не черту, а целиком, всю.
«Ты можешь пойти дальше неё», – сказала мне как-то университетская подруга, когда я поделилась с ней, что наконец, после унылой подростковой поры, когда самые близкие сильнее всего теснят, – наконец научилась ценить свою маму.
Не как ресурс, а как человека.
Перегорание радости, не умеющей допустить печаль, до последнего не верящей, что где-то не нарыла жёлтую свою, сияющую сторону, не запустила мячик вскачь, – такое в мультиках не показывают, но в жизни бывает. Видела я эту радость, сидящую в свитере недавно умершего брата, с которым они вместе жгли волка резинового и покоряли первое советское отделение программистов в Томском университете, с которым жили в разных углах империи, но вот довелось – через десятки лет встретились: у одной семья из двух человек, у другого недорассосавшаяся надежда переменить жизнь и подозрение на цирроз.
В «Головоломке» есть это упущение – сквозь ладную схему психологической гармонии просвечивает жизненная правда: такие вот, жёлтые и встрепанные, – всегда почему-то в единственном числе на пятерых. Один двигатель при четырех тормозах, один рывок на четыре предохранителя.
И мы с моим дядей, да, были в ту пору сиреневыми людьми печали, и, когда не ругались на почве женских (я в двадцать с гаком наконец пережила первую несчастную любовь) и мужских (он в возрасте деда развёлся) комплексов, уживались молча и мирно, сопечалуясь каждый себе и не пытаясь растормошить, развеять печаль другого.
И только досадовали на гудок паровоза, прущего на всех парах к новой идее, выкатывающего жёлтые катыши нехитрых, простецких – дурацких радостей: мама накладывала шестнадцать пельменей, звала в пирожковую лавку в Абрамцево, ставила дядин любимый фильм, который дядя нежно прозвал «призрак, само, оперА».
Ты можешь, да, пойти дальше матери – ведь каждый из нас рождается, чтобы отработать, как материал, для следующего, кто потратит себя чуть более с умом.
Но я не могу пойти дальше, пока не дойду до неё – до радости этой смиренной, до готовности её смести сиреневые пятна сложности с лица и рвануться к простецкому: вкусному, горячему, обильному – такому, чтобы хватило на пятерых.
Бодриться – мамино слово – такой есть дар. Не унывать. Не сиреневеть. Не трогать катыши золотых воспоминаний руками печали.
Свою печаль приняв как дар – умею вслушаться, вплакаться, вжиться, – я хочу сегодня пожалеть радость.
Раздающую себя на пять частей.
Радующуюся за всех, пока другие лелеют свой сложный непонятый цвет.
В конце концов – и тут мультик не врёт против творения – всё начиналось с радости.
Пока не раздробилось на цвета, не обросло кнопками на пульте – пока не забыло золотой чистоты, которой сияет сама сила жизни.
15 июля 2015 ГУСТАЯ ПОЧВА КАРНАВАЛА
Накануне отъезда какой-то громадный хрен в метро шепнул мне на ушко: «зиг хайль» – и, выходя из вагона, двинул по стеклу поезда. А между тем мама моя волновалась, что я поеду с малознакомой компанией на международный слёт металхэдов под Гамбургом.
Я тоже волновалась, насмотревшись в интернете, как по деревне Вакен, давшей название рок-фестивалю, разгуливают мужики в стрингах до плеч и стрёмные девки поливаются из шлангов. Однако к тому моменту, когда я увидела действительно голую металлистку, рассекающую по вакенской грязевой топи, я едва её заметила. Так пестро, разностильно, неподконтрольно было все вокруг, так накручено и вывернуто, что выделиться, привлечь внимание на этом фоне оказалось почти невозможно. На Wacken open air атмосфера карнавала – это абсолютно расслабленное пространство, подпертое со всех сторон бюргерской вежливостью. Напившись пива, тут послушно занимают очереди в туалет, сообразуясь со значками «дамен» и «херрен», и скупленное бухло переливают в единственно допущенные охраной пластиковые фляги. Несмотря на доминирование тяжёлых мужских энергий, создаётся ощущение детского свежего утренника. Особенно усиливающееся благодаря тому, что здесь тебе не просто можно – а приходится шлёпать по лужам.
«The holy Wacken land» – междулесье, вытоптанное и вымешанное за дни фестиваля. В прошлом году, говорят, была жара, и теперь участникам раздали маски от пыли. Но полил дождь, завыл ветер, застучала палатка, рухнул белый тонконогий тент, и, отстояв очередь за пропуском-браслетом и другими фестивальными атрибутами, мы ломанулись на местный маркет за резиновыми сапогами. Мне досталась обновка от производителя шин – сапоги ни разу не подвели, разве только налезали с каждым утром всё туже, а к вечеру совсем леденели. У кого-то отлетала подошва, чей-то сапог засосало, а один парень из нашей компании нашёл замену лопнувшему левому и так и ходил в разных сапогах под красным килтом. В начале фестиваля прибывшие скидывали в б/ушную кучу побитые грязью кроссовки, в конце без сожалений оставляли вывалянные в сыром чернозёме вездеходы.
Помню, как в первую ночь на Вакене – а доезжали мы долго, дожидаясь взмаха регулировщиков, размечивающих чисто поле для автомобильных и палаточных стоянок, так что нас едва не обогнала полнеющая за деревьями луна, – отправились мы с другой девушкой на поиски очага цивилизации – санузла, помеченного в нашем секторе красной здоровенной рукой со сложенными «козой» пальцами. Девушка была в розовых кедах и светила мобильником, и мы наступали на последние островки травы. Уже завтра наш переход покажется мне подвигом – душевые, умывальники и фургоны с бургерами и кофе засосёт глубоко в серое месиво, по которому фирменной вакенской походкой – как обутые в гири моряки – будут шествовать женщины с выполосканными волосами и мужики с белейшими полотенчиками в руках.
Стоя перед сценой под открытым небом, я медленно увязала, и скоро за спинами и хайрами видела только потолочную часть с осветительными приборами. Со сцены пыхало и дымило, бычий череп – логотип фестиваля – полыхал огнем, каждую песню сопровождал забойный клипец, и фронтмены носились по сцене в обтянутых рубашечках, женственно вздрагивая плечиками. Я вспоминала, как один из наших, практикующих бас-гитарист, сетовал другу на то, как провода ему мешают бегать по сцене. А второй отвечал: да чё, у меня они шесть метров. Сосредоточиться на музыке не получалось, потому что то и дело приходилось оборачиваться на плывущего к тебе краудсёрфера – погода и тут подшутила, и многих вознесённых над толпой роняли, отдернув руки от извазюканных сапожищ, но кого-то мне всё-таки довелось поддержать под взмокшую поясницу. Я старалась ассимилироваться с народом, повизгивая и подергиваясь в нужный момент, но, если честно, причину угара видела скорее в людях, заводящихся от собственной тряски и довольно шлягерных, попсоватых рок-ритмов. Между выступлениями раздавался фирменный коровий ммык, и молодые хэдлайнеры как один эпатировали публику рассказами о том, как они променяли школу на метал.
Накрыло только в последний вечер, под классику – «Judas Priest» мы слушали издалека, от кофейной палатки, обозревая море людей и огней, разлившееся по фестивальному полю, и вслушиваясь наконец не в собственные энергетические позывы, а в музыку. Второе по силе впечатление фестиваля для меня – оркестр пожарников «WOA Firefighters» – совсем дневной музон, благодаря которому заваленное потяжелевшими телами пространство Biergarten-а преобразовалось в танцплощадку. Под полечку «файтеров» мы съели вожделенное блюдо немецкой кухни – мясо с картошкой и капустой, снятое с огромных пышущих жаровен.
Справедливости ради скажу, что не так уж много выступлений мы посетили. Билеты на очередной Вакен, расхватываемые, говорят, едва ли не сразу по окончании предыдущего фестиваля, раскупаются, видимо, не столько ради музыки. Шляться по маркету, коллекционируя защитные штаны, платья с мордорскими принтами и футболки с силуэтом смерти, и возиться в лагере, составляя из пивных банок новую опору для тента, всем было равно интересно. Как и выстоять очередь к мерчу – за майками, толстовками, полотенцами и сумками с символикой фестиваля. Потом выяснилось, что футболки прошлых сезонов, как и уценённые майки, можно купить в магазинчике распродаж по пять евро. Так у меня оказались футболки этого и прошлого года, майка с рок-пираткой и серьги с пауками – с черепами у меня, благодаря Лисице Кицунэ, уже были свои, и даже с бантиками.
Шествуя от палатки в центр сектора к туалетам, между переливчатым рассветом по правую руку и остывающей полной луной по левую, между флагами на палатках и похмельными мужиками, облегчающимися у забора, я думала о том, что все это могло бы и, вероятно, должно было случиться со мной раньше – лет на десять. Но не случилось, потому что тогда я никак не смогла бы оценить этот покой и волю, анонимность и открытость, да и саму внезапность чумовой поездки с незнакомцами, ставшими за дни фестиваля привычными и родными, как гитарный рык по ночам и густая земля Вакена по колено.
5 августа 2015
ЖЕНЩИНА ЖАЖДЕТ
Прослушала подряд не читанный ранее роман Гарди и почти забытого Флобера. Вспомнила в этом ряду и любимый роман Остин. Не хочется спрямлять, но хочется диагностировать. Так много романов об одном и том же расстройстве души – почему-то прежде всего о женщинах, об их преступной, поспешной любви. Но главное – об иллюзиях, завышенных ожиданиях от мира. Мадам Бовари в одноименном романе Флобера, Марианна в «Чувстве и чувствительности» Джейн Остин, Юстасия из «Возвращения на родину» Томаса Гарди – женщины, носящие в себе ключ к несчастью. И одновременно одарённые всем, чтобы расположиться в мире по-царски: сытно и с почестями. Чрезмерные женщины, не справившиеся с решением средненьких задач жизни. В их силуэтах – восторженной Марианны за клавишами, роковой Юстасии в вересковых холмах, пленительной Эммы в лодочке – легко увидеть последний довод несдержанного романтизма против реалистической умеренности. Борьбу чувства со здравым смыслом. Но гибнут они не потому, что чувствуют. Наблюдая за рыдающей Марианной, кавалер которой обручился с богатой соперницей, за тревожной Юстасией, путем расчётливых интриг заполучившей наконец мужчину своей мечты и разочарованной тем, что сам он мечтает поселиться в вересковом мирке, который ей ненавистен, за тоскующей Эммой, проматывающей на очередную пустую авантюру бесценные дары судьбы, – понимаешь, что героини не столько ранены в чувствах, сколько обмануты в ожиданиях. И обмануты не сейчас, а с самого начала: каким это свойством надо обладать, чтобы суметь пройти мимо настоящей любви – за приключением, мимо настоящего счастья – за остротой чувств?
И почему эта погоня за остротой, жалкая с точки зрения здравого смысла и добротолюбивой умеренности, – почему именно она влечёт к этим женщинам, делая их олицетворением жажды жизни?
Да, не силы жизни – а только жажды её, неутолимой, потому что жизнь для этих женщин всегда впереди, всегда под залогом какой-то волшебной встречи. Они со всей силы готовятся начать жить и ради будущей минуты клянут, попирают, проматывают отпущенные дни.
В романах этих меня поражает великое, непроизвольное свершение рока – романы и дают понять, что рок вовсе не какая-то там внеположенная человеческому миру, враждебная, обрушивающаяся сила. Нет, рок зарождается в самой реальности, которая развивается, распрямляется по законам приданного ей сжатия и напряжения – раскручивается и бьёт.
Рок – предел столкновения чрезмерности ожиданий с возможностями жизни. Рок свершается в тот момент, когда заканчивается ресурс для выбора: невидимые миру, мелкие и когда-то обратимые, решения души промыли желоб, героиня покатилась, она уже не может свернуть.
Рок ощущается, когда очередное мелкое, невидимое миру, как будто невинное решение запускает маховик необратимости. Хочется то и дело возвращаться к образу Юстасии с любовником, замерших в доме, где спит, вымотанный физической работой, её муж и куда стучится наконец пришедшая с миром мать мужа. Юстасия боится шелохнуться – чтобы не навредить, как бывало раньше, не взять на себя непосильную ответственность. Как странно, что дерзкие интриги сошли ей с рук – а сдержанность погубила. Потому что колесо рока, раскачанное с такой решимостью и безоглядностью, начало вращаться, и одним несмелым решением его не повернуть вспять.
А рядом, в каждом случае, наделенная таинственной силой и в то же время едва различимая на ярком фоне романа фигура мужчины. Отвергнутого, списанного со счетов. Красный охряник, негласно и в ущерб себе помогающий любимой добиться не полезного ей, но желаемого, богатый холостяк, бескорыстно опекающий брошенную невесту, довольный муж прелестной модницы, превосходящей всех женщин в округе, – как портит их непопулярная профессия, докучливое соседство, благодушие чистой совести. Среди этих мужчин господин Бовари – наиболее сильный и трагический образ, униженный автором за двоих: но как хорош именно он, недалекий простофиля, когда перебивает говорливого от смущения любовника умершей жены тихим «Я на вас не сержусь», – и тут же оказывается, что недалек именно его успешный соперник, сумевший подумать об этом только, что Бовари «смешон и даже отчасти гадок».
Перевёртыш «Гранатового браслета»: роман пронизан немой преданностью обманутого мужа, тогда как любовники только сыпят выспренными словами. И нет браслета, символа на руку, который можно было бы вертеть в память о бессмертной любви – потому что Бовари дарит Эмме всего себя, как дом и сад, как доверенность на тающее имущество, безраздельно, так что и у матери забирает, едва та приехала взимать дань внимания.
В чём секрет? Почему песнь о реальной супружеской любви перекрывается курлыканьем воображаемой страсти? Не случайно в начале романа показана истовая – тоже немного накрученная, навоображённая – духовность Эммы, воспитанной в монастыре и долгое время ходившей в лучших ученицах. Само её горение – не духовной ли природы? И жажда перемочь, пересилить, перескочить ограниченность жизни – не созвучна ли духовной жажде, устремлённости к лучшему и высшему? Как случилось, что духовная отзывчивость пошла на службу удовольствиям, оглушающим совесть и дух, и рай уместился в карете, шарахающейся по полям и весям, погоняемой страстью укрывшихся в ней любовников, а стремление к идеалу целиком выплеснулось в навязчивое желание сбежать из супружеского дома?
Какая странная притча о лучшем ученике, ставшем главным врагом учителя. О сиятельном ангеле, возглавившем пораженный, низверженный мир.
О тонкой и одарённой красавице, отравившей само представление о красоте и любви.
Не хочется спрямлять, да и от слова: «гордость» – ни горько, ни солоно. Таинственное обещание: «бремя моё легко», – сказанные Тем, чей жизненный путь вел к страданию, я, казалось, понимала в студенчестве, а потом перестала понимать. И только сегодня припомнила это забытое чувство понимания.
«Мадам Бовари – это я», потому что в образах безумных женщин выражена какая-то всечеловеческая страсть. Всечеловеческое несчастье. Мы, наверное, никогда не понимаем вполне, как трудно быть жаждущими и беспокойными. Как изнурительно быть гордыми.
14 января 2016
ПОСЛАН БОГОМ
Когда приплывает, что желалось, думаешь: это Бог обо мне позаботился.
А Бог между тем заботится, чтобы миновало и отплыло.
Не вздернуло, не потащило, не кинуло, не провернуло.
Не клюнуло носом в мокрую глубину, не залило глаза и рот, не захлебнуло.
Желая, ходишь баржей нагруженной.
Желаемое тащишь и прешь, и волочешь и доталкиваешь.
От Бога уходишь с пустыми руками, разводя ими в легком воздухе и смеясь.
Над собой смеясь нагруженным, напыженным, натруженным, напряженным.
От желаемого отталкиваясь, отмахиваясь руками.
Просыпая горелые крошки страсти.
Сдувая колючую соломку мечты.
В молитвах часто – о том, чтоб сбывалось по вышней воле.
В молитвах часто – о том, чтоб сбывалось правильное, устроенное во благо.
И если твоё не сбылось – значит, правильно помолилась.
10 сентября 2015 КРИТИК ЛЕЧИТ
И ещё про критику: отличный пример, когда благодаря ей все становится ясно не только про литературу, но и про жизнь. Раскрыла по случаю статью Ирины Роднянской 1980 года – о нравственных метаниях героев Вампилова и Белова. И прочитала такой, вскользь брошенный, комментарий к сюжету флирта замужней героини в русской литературе: «– когда женщина жаждет, чтобы рядом был человек не родной, а влюбленный».
Запомню, чтобы понимать не только Белова, но и себя.
28 мая 2016
ЮЗИМЫЙ МОЙ
<Читая второй том пелевинской грёзы об убиенном русском императоре, заблудившемся в призрачных коридорах своего идеального Инженерного мира.>
Считается, что Пелевин пишет о современности. А мне все больше импонирует, что – о любви. Не вспомню другого автора, который бы сегодня так прямо и больно атаковал толерантный тон любви, взаимное любовное потребительство. Его недавние «Снафф», «Любовь к трем цукербринам», как и давние «Священная книга оборотня» и «Зал поющих кариатид», – об этом нашем согласном юзерстве друг друга. Именно в его историях любви, протекающих от экстаза к меланхолии, от горделивых причмоков к горькой сухости, выражается в полной мере философия современных общественных отношений. Когда созданы все условия, чтобы брать не отдавая. Когда имитация свободной и спонтанной реакции ценится выше, чем живая неуправляемость и непредсказуемость другой личности. Когда любить – значит приобрести товар с гарантией сохранения товарных свойств. Когда воспетый многими поколениями поэтов и философов идеал возможно отлить в пригодные к потреблению формы куклы, кариатиды, сгустка флюида, скрепки-помощницы на рабочем столе.
«– Но если Юка может порезаться, чем она тогда отличается от живого человека? – спросил я.
– Лишь одним. Живой человек реален, а она идеальна. Как сон в летнюю ночь. Как улыбка Джоконды. У нее нет собственной кармы. Есть только зыбкое облако свойств. Такой совершенной женщины не может быть на самом деле. У тебя ведь возникало подобное чувство? <…>
Я поглядел на Юку.
– Минуту назад я думал, что она жива.
– Она жива, – терпеливо сказал Ангел. – Просто не так, как ты. И не всегда.
– Но почему нельзя сделать так, чтобы она была всегда?
– Потому что она перестанет быть идеальным существом. Сейчас реальность не имеет над ней власти. Вас не обременяет тысяча неприятных мелочей, происходящих с любовниками. <…>
Земной мудрец Шопенгауэр, живший вскоре после Исхода, сказал, что чужое сознание существует лишь косвенно, ибо лишенный магических сил наблюдатель в состоянии ознакомиться только с поведением другого существа. В этом косвенном смысле Юка любит тебя всегда. А прямой смысл в мире один, и никакого отношения к плотским радостям он не имеет…»
14 октября 2015
ФОРМУЛА ЛЮБВИ
Сегодня осознала формулу любви.
«Мне от этой работы не нужно ничего, кроме самой этой работы», – подумалось.
Слово «работа» заменить на слова «мужчина», «женщина», «ребёнок», и даже – «книга».
Повторять, как мантру, пока не совпадёт.
2 декабря 2015
СОЛНЦЕ ВО ГНЕВЕ
Про исцеляющий гнев и проверку по-тихому.
Пишет психолог Маша Мошковская, одновременно давая ссылку на эту, в прикреплении, чужую статью, с которой сама же в итоге и полемизирует: «А чтобы вызвать шквал эмоций есть проверенные способы – игнорировать женщину. Чем больше мужчина «молчит» (бездействует), тем громче женщина кричит.
Уровень внутреннего анима-конфликта мужчине можно определить по частоте и накалу конфликтов с партнершей. Если женщина замалчивает обиды, терпит и мстит по-тихому – шансы на излечение друг об друга существенно снижаются. Женщина должна услышать то, что она требует от другого – это именно то, что она сама не способна давать. Если уровень хорошести зашкаливает и женщина не способна на ссору, то и она и не узнает о себе всякого разного полезного, что можно было бы подкорректировать. К таким послушным девочкам партнёр со временем теряет интерес, поскольку такая женщина лишает его развития. Конечно, многое зависит от уровня осознанности пары – что они вынесут из скандалов в итоге».
Терапевтическая логика понятна. Да, лучше дать выход чувству, чтобы его осознать, нежели удерживать внутри себя, позволяя годами подтравливать и разлагать твою жизнь.
Гнев и покой в психологических тренингах связаны, как вход и выход.
Но входя и выходя на скоростях, прокричавшись и нарыдавшись сладко, как младенец, легко проскакиваешь промежуточную остановку.
Психологи называют её осознанностью, а религиозная практика – покаянием.
Это утоление крика, когда не на кого больше рот раскрыть.
Это ощущение, что докрикивался всё это время до себя самого.
И жажда перемены себя – как единственно достоверного и доступного ответа на свой гнев.
Гнев самая дымоходная энергия, и нечестно будет её в себе не заметить. Однако работать с гневом продуктивнее, думаю, не в горячке, а в покое.
Если «женщина кричит», она еще не работает с гневом, а живёт им.
И если покой используется, чтобы довести кого-то до крика, то что он, как не скрытое лицо гнева, дым, пущенный в дом?
«Да не зайдет солнце во гневе вашем», – вспоминаю настойчиво, пока читаю в прикрепленной статье про то, что гнев «самая честная энергия».
И да не забудется все же, что взаимная терапия – только средство, а не цель жизни в паре.
5 ноября 2015
ХОББИТОМ ПО ГРИБЫ
В первый раз в жизни пошла по грибы – научилась трогать слизней. Грибы белые видеть не научилась, а вот подберёзовиков пяток, может, и собрала. Остальное подсыпалось ко мне в ведро из корзинок Виктория Лебедева, с юности, оказывается, солившей резвых маслят, и Дарья Бобылева, несколько дней назад вернувшейся из леса со ста шестьюдесятью шестью белыми – замаялась считать и морозить. На премиальном фото с грибами Даша тут как-то назвалась «грибной королевой», и я подумала, что под этим именем её должны знать во Вьюрках – дачном посёлке, где реальных соседей Даши по лесу и даче настигают фантастические превращения. Даша сетовала, что грибы не кончаются, как и её роман о Вьюрках – и можно было подумать, что наступил один вовеки неизменный грибной день, если бы со стола не исчезали, подтаскиваемые гостями, сосиски и солёные выставочные образцы грибочков. В лесу хрустело, грибы ныкались под берёзовую кору и коряги, я собирала, как амулетики, миниатюрные сыроежки с пластмассово красными шляпками, и выискивала мухоморы и путаную тонкую траву, вероятно сладкую для грибов – потому что рядом с мухоморами в этой траве тулились крепкие белые, а другие-то в этот сезон и за гриб не почитались. Турханов Александр изложил завязку своей повести, получившей Михалковку в этом году, о мальчике, заблудившемся в лесу, где никто не поможет – один из спутников принял близко к сердцу и дважды потерялся. «Я убью его во Вьюрках», – вспоминала я фразу-пароль из блога Даши Бобылёвой, переключающую из леса, где ничто не находится и никто не отзывается, на лес, где, вероятно, всё подкрадывается и всем достается. Убить во Вьюрках – пожалуй, оптимально нежная форма мести. За сосисками и крымским кислым мы с Дашей пришли к выводу, что в жизни – например, супружеской – важно давать выход гневу. Но убивать – убивать гневом можно только во Вьюрках.
28 августа 2016 ТЕАТР МОИХ ЖЕСТОВ
На спектакле «Твоя игра» в универмаге «Цветной» открыла на себе положение сцепленных пальцев, при котором руки расслаблены, но не падают. Узнала, что хочу уединения, но так чтобы не падать в одиночество. И немного позавидовала взрослой меркантильной женщине в пустой съёмной квартире, курящей в форточку перед горячими продажами в большом офисе. Женщине, которой я твёрдо внушала, что она счастлива, так как подозревала, что на её лад счастливой быть труднее. В отзывах участники «Твоей игры» расписывают восторги от встречи с собой на площадке не шире примерочных. Меня тоже задели две вещи. Почему, в самом деле, эта женщина в открытом для дыма и утра окне не занимается творчеством, раз уж я считаю, что занимаюсь, и то ли жмусь, то ли зажимаю лучшее только для себя? И вот эта толстая тётка в моем полосатом платье, которую я никогда больше так не назову.
28 июня 2016 СКАЗКА ТРАВМЫ
Повесть Марины и Сергея Дяченко «Ритуал» – психотерапевтическая сказка, ролевая расстановка на троих: дракон, принцесса и принц. А вот снятое по ней российское фэнтези «Он – дракон» – фрейдистский клип, эротика для «6+», как заявлено в титрах. Танцы на песке, лепестки по торсу, тяжёлое леопардовое полотенце, купанное в море, и красная набедренная повязка юноши-оборотня, боящегося своего внутреннего дракона. Ведь дракон просыпается, «когда я прикасаюсь к тебе». Над образом узкой пещеры, где, как в материнском лоне, юноша «сдерживает дракона» (буквально: влетая в неё в последний миг перевоплощения), я зависла, не веря себе, как и над фразой сверкающей бёдрами в прорехах рубахи девушки: «Получается, мы с тобой оба летали в первый раз?» Девушка между тем переоделась в цветные платья со стразами, пущенными по вороту, – не иначе, остались от спаленных предками юноши принцесс.
Желая придать отличной, самобытной, ёмкой и мудрой, повести очертания кино, сценаристы – а в этом качестве выступили сами писатели, что особенно обидно, – не оставили от первоисточника даже имён. Неправильная – некрасивая и озорная – принцесса Юта превращается в безликую и навзрыдную Мирославу. А неправильный дракон – выродок славного рода драконов-людоедов, по мягкосердечию «не преуспевший» в семейном «промысле», – забывает не то что ритуалы – самое своё имя, и окликнут Арманом потому, что реве Мире это имя неожиданно приходит в голову как «загадочное» и «заграничное».
Согласна, что нигдешняя Юта из земель трёх королевств – не такой сильный манок для зрителя, как славянская гламурщица Мира. И совершенно литературные приколы повести – например, догадка Юты, что из башни дракона можно сбежать, произнеся запирающий заговор наоборот, или увлекательное изучение драконьего языка по каменным летописям рода, или невоплотимые, но источающие ужас образы Спящего и Смотрящего, или поединок дракона с принцем, который Юта видит не видя, так как ещё не решила, кто из двоих ей дороже и чья доблесть принесет ей счастье, – эти драгоценные писательские находки трудно перенести на экран.
Но с ними ведь остался не показанным и сам конфликт, ради которого затевались исполнение и нарушение ритуала.
«Ритуал» – повесть о преодолении родовой сказки, о вылуплении личной свободной воли из канонической ролевой модели. Ритуалов в повести не счесть – это не только древний обряд похищения и пожирания драконом принцессы, но и поединок дракона и рыцаря, долгожданная свадьба принцессы и принца, и пророчество о залоге преуспеяния, и путешествие за море к истокам мира, и жертвоприношение морскому чудовищу. Герои силятся ужиться со сказкой по её правилам, но подпущенная авторами свобода воли нарушает принятый ход ритуала, лишая его исцеляющей мир силы, требуя основать гармонию мира на более мощных основаниях, чем безличные предписания. Переворот, подобный претворению ветхого мира в новый. Психотерапевтическое действие повести очевидно – героям предстоит освободиться от навязанных сценариев и поступить наконец сообразно с велениями своего сердца.
Завораживающий психологический танец Юты и похитившего её Арм Ана, приправленный исходным комизмом сниженного, некорректного исполнения ритуала – неправильный дракон похищает некрасивую принцессу по ошибке, – не идёт ни в какое сравнение с топорными диалогами в яме, которые Мира ведёт с юношей, представившимся таким же пленником дракона, как она. Пока юноша в красной повязке борется с необузданным зверем в себе, зрелый мужчина-дракон двухсот тридцати двух лет несёт груз трагического конфликта с заветом предков. Приручить дракона в повести – значит для принцессы проявить искренний интерес к его происхождению и образу мысли, в фильме – разложить в пещере ковры и повертеться в цветных тряпках.
Инфантильный мальчик наружности позабытого поп-героя моей юности Влада Сташевского – разве сравнить его со спокойной мужественностью Арм Ана, отвечающего взахлёб винящейся перед ним Юте, ради которой он едва шею не сломал, а впоследствии отдавал и счастье, и жизнь: «– Запри меня, – всхлипывала она. – Запру, — обещал он устало. – На три замка... – На четыре. – Можешь побить меня, если хочешь... – Побью... – Нет, правда, я заслужила! – Заслужила. Ну хватит, не плачь. – Мне плохо... Голова... – Пройдёт».
Путь двоих людей к любви и счастью, осложнённый душевными травмами – она грезит о принце, на которого, как считает, не достойна претендовать, он грезит о подвиге, который требует саморазрушения, – какая точная аллегория совсем не сказочных любовных историй. Как важно быть неправильным – из глубины сердца и до конца, какая это сила – свободная воля, разваливающая предначертанные сценарии. Как хорошо быть счастливым на свой, ни с чем не сообразный лад. Как устойчива гармония мира, обращающего во благо и музыку дисгармонию.
12 февраля 2016Продолжение >
____________
См. также: Валерия Пустовая. Избранные записи из социальных сетей. // Часть I. Часть II // Лиterraтура. 2015. II №№ 59, 60.
Фото Виктории Лебедевой. скачать dle 12.1