Владимир Коркунов – автор, успешно работающий в самых разных жанрах: поэзии, прозе, литературной критике. Однако немало времени он посвящает литературоведческой работе. Коркунов родом из города Кимры Тверской области – маленького, но… располо-женного как раз за 101-м километром. Это и предопределило его литературную судьбу. Здесь родился Фадеев, создавал последние стихотворения Мандельштам, работал и пи-сал своего «Рабле» Бахтин. Их непростые пути – и жизненные, и творческие – и исследу-ет Коркунов. В 2015 году вышла его книга «Кимры в тексте», в которую вошли очерки как о классиках прошлого, так и о современниках (в т.ч. две работы о Фадееве – «Осуждённый быть жестоким» и «Круглые и юбилейные даты А. А. Фадеева в Кимрах»). В последнее время вновь актуализировалась личность Александра Фадеева – в том числе и в связи с выходом книги владивостокского писателя Василия Авченко о Фадееве в серии «ЖЗЛ». О кимрском периоде в жизни Фадеева с Владимиром Коркуновым беседует Борис Кутенков.
__________________
– Кимры – родина Александра Фадеева. Какие следы его «заочного присутствия» хранит этот город?
– Немногие. И даже те – исчезают. Раньше имя Фадеева носила детская библиотека (присвоили 45 лет назад – в 1972-ом), но при переезде она «потеряла имя». В старом здании, кстати, на почётном месте «восстоял» (именно – не висел, а стоял, прислонённый к стенке) портрет Фадеева – калька с фотографии. Продукт ленинградского комбината, выполненный в 1983-м. Здесь же хранился деревянный бюст писателя, работы мастера-самоучки Панова (был и второй, резчика Волкова). И фадеевский альбом с вырезками статей о писателе. На последней странице, почти незаметные, –автографы сына и внука «писательского министра». Они посетили Кимры в 2001 году, в год фадеевского юбилея. В архиве библиотеки – письма из краснодонского музея молодогвардейцев. Этот русско-украинский диалог длился лет пять, но потом затих. Хотя «Молодую гвардию» «на мове» музейщики в Кимры прислали.
Открытие второй мемориальной доски А. А. Фадеева.
На стене гостиницы «Чайка» – мемориальная доска в честь писателя. Некоторое время она находилась внутри пристройки – «летнего кафе» (закрытого большую часть года), которую недавно снесли, и на «заочное присутствие», как ты говоришь, Фадеева снова можно полюбоваться. Доска эта, кстати, вторая. На том же месте, в 1971 году, с помпой открыли первую. А потом – уже без славословий в прессе – сняли: слишком кустарной оказалась как по тексту, так и по оформлению. Вторая, работы скульптора Юрия Кузнецова, удалась.
Есть «фадеевские артефакты» и в музее. Главный – метрическая книга Покровского собора с записью о рождении маленького Саши. Поскольку в «фадееведении» её текст игнорируется – в том числе в недавно вышедшей биографии писателя – прочитаю его тебе: «
Родился: 11 декабря 1901 года. Крещён: 13 декабря 1901 года. Имя при рождении: Александр. Родители: Пермской губернии, Ирбитского уезда, Покровской волости, села Покровское крестьянин Александр Иванов Фадеев и законная жена его Антонина Владимировна, оба православного вероисповедания. Воспреемники: вдова Титулярного Советника Ольга Ивановна Кунц, кимрской земской больницы фельдшер Фёдор Степанов. Таинство крещения совершал: священник Александр Молчанов с причтом».
Остальное – письменные свидетельства в книгах и газетах.
– Ты упомянул книгу владивостокского писателя Василия Авченко о Фадееве, только что вышедшую в «Молодой Гвардии». Насколько, по-твоему, репрезентативно отражён кимрский период жизни Фадеева в этой книге? Не идёт ли ему «в ущерб» владивостокский?
– Любой другой эпизод жизни Фадеева (кроме разве что описания событий, связанных с его самоубийством) в этой книге затенён по сравнению с владивостокским. Как будто герой интересовал автора только в дальневосточном преломлении. Если Фадеев вещает с трибуны, то обычно о Дальнем Востоке; если пишет письма, то с почти обязательной ностальгией по географической родине. О других событиях сказано конспективно. Даже где жил Фадеев, из книги не всегда понятно. «Лирическая диссертация» (это авторское самоопределение) Авченко чрезвычайно однобока. И, конечно, не вполне для ЖЗЛ. Это неплохая литературно-краеведческая книга на тему «Фадеев и Дальний Восток»… Хорошо, что ты задал этот вопрос. Я собираюсь (получится ли – другой вопрос) отрецензировать эту биографию. На мой взгляд, автор, движимый благородной целью (обелить имя писателя), с задачей не справился. Исследование, которое заявлено как «объективное», стало едва ли не сплошной адвокатской речью.
– Вернёмся к Кимрам. Что стало с домом, в котором родился Фадеев?
– Ахмадулина о кимрском городском парке писала так: «В том месте – танцплощадка и горпарк, ларёк с гостинцем ядовитой смеси». Дом, в котором родился Фадеев, тоже не устоял. Правда, на его месте хотя бы храм вырос – Преображенский собор. Фадеевы уехали из Кимр через 2-3 года после рождения маленького Саши. А вскоре дом будущего вершителя писательских суд
еб снесли – чтобы Божий дом построить. Разрушили и больницу, в которой мама Фадеева работала. Правда, уже в наши времена. Теперь там магазин.
Ахмадулину я, кстати, упомянул не случайно. В другом – Покровском – соборе, где крестили Фадеева, покой кимряков охраняла икона Иверской Божьей Матери – её привезли в Кимры со Святой горы Афон в 1901 году. В 1930-е годы, когда храмы взлетали на воздух, миряне спасли свою покровительницу (так она официально называлась), вынеся икону из гибнущего храма. Какое-то время она хранилась в фондах музея, а в 2001-ом её передали Преображенскому собору, возведённому, напомню, на месте фадеевского дома.
Преображенский собор, построенный в 1911 г. На его месте стоял дом, в котором родился А. А. Фадеев.
Ахмадулина писала про оба собора. О Покровском в стихах: «Урод и хам взорвёт Покровский храм…» О Преображенском в письмах, иносказательно: просила свечку возле Иверской ставить… Вот такая у неё связь с Фадеевым – неявная, но, как бы ни звучало, – духовная.
– Посещал ли писатель свой родной город?
– Несколько раз. Один – официально. Другие – полутайно.
–
Начнём с официального.
– Хорошо. В первый раз Фадеев вернулся на малую родину за несколько недель до начала Великой Отечественной – в июне 1941 года. В субботу, 7-го, вместе с матерью прибыл в Кимры на теплоходе. Хотел, кстати, скрыть визит – собирался пройтись по улицам города, где сам когда-то сделал первые шаги, отыскать первый «родительский дом» – и вернуться в Москву. Не тут-то было. Ещё накануне местная «Коллективная жизнь» узнала о грядущем визите земляка. За день газетчики переверстали субботний и воскресный выпуски – и новость подали, и отрывок из «Последнего из удэге» на литературную страницу поместили. Так что когда Фадеев переступил порог редакции со словами: «Здравствуйте, земляки!» и просьбой об анонимности, ему вручили посвящённый ему номер.
–
И начались встречи?
– Ну конечно! Остановились Фадеевы, кстати, в той же «Чайке» – в номере № 12 (сейчас гостиница перестроена, нужные комнаты уже не найти). На волжской набережной. Она сообразно эпохе звалась улицей Пролетарской. Ну а после отъезда Александра Александровича стала Набережной Фадеева – правда, несколько десятилетий спустя.
Посетив редакцию, Фадеев отправился в библиотеку Кимрского педучилища. Интересовался, читают ли его книги. У стеллажа стоял тогдашний студент педучилища, будущий профессор ТвГУ Александр Огнёв (скончался в прошлом году), он-то и запомнил ответ библиотекарей: «Постоянно интересуются "Разгромом”, а роман "Последний из Удэге” читают меньше». Затем Фадеев поехал в Савёлово (это район Кимр, правобережье Волги), где выступил перед рабочими.
Наутро – в Дом учителя. Опять же доверюсь памяти Огнёва, он запомнил два вопроса. «
Один из них, как можно было судить по выражению лица, мимике и интонациям Фадеева, был ему неприятен: "Как Вы относитесь к критическим замечаниям Горького в адрес Вашего романа "Последний из Удэге”? Его ответ не был однозначным: "Могу сказать, что у Горького были основания для критики…” На второй вопрос: "Что сейчас делает Демьян Бедный?” Фадеев, немного подумав, суховато-официально, но с оттенком горечи ответил: "Демьян Бедный что-то пишет, его никто не печатает. Живёт он на то, что продаёт книги из своей библиотеки”».
–
А по городу не гулял?
– Думаю, меньше, чем ему хотелось бы. В основном – перебираясь от одной «площадки» до другой. Где был? В книжном, в артели «Вторая пятилетка», на обувном складе, в Клубе промкооперации… В музее изучал обувные колодки и готовые сапоги разных лет – Кимры когда-то называли сапожной столицей.
Погулять ему удалось только вечером – по набережной. Но и там маму и сына в покое не оставили. Председатель исполкома горсовета, главред «Коллективной жизни», партийные чины и простые горожане – расслабиться не дали.
–
Так уж и не дали?
– В тот раз. В послевоенное время Фадеев действовал умнее. Приезды тщательно скрывал. С Панфёровым охотились (он, кстати, здесь над «Борьбой за мир» работал). В кабаке его тоже видели…
Например, в 1947 году Фадеев остановился у тогдашнего работника юстиции Шеврыгина, панфёровского приятеля. Охотились писатели вместе – около местной же деревни Плешково. На природе провели несколько дней, только потом вернулись. Так, во всяком случае, Шеврыгин вспоминал.
–
С охотой понятно. А кабак?
– Об этом моему отцу рассказал другой кимряк, Бельведерский. Было это в начале 1950-х. Бельведерский с приятелем Барабановым возвращались домой после смены. На углу улиц Шевченко и Некрасова в те годы стояла пивная. Друзья хотели пропустить по стаканчику, но Бельведерский торопился домой. В это время к пивной подъехала «Победа», из которой вышел седовласый мужчина. Оговорюсь: я передаю рассказ Бельведерского, которому о случившемся рассказал Барабанов, проверить его слова невозможно. Так вот. Барабанов подсел за столик, и гость якобы угостил его и вином, и пивом. Ну а после того как кимряк захмелел, незнакомец попросил водителя отвезти его домой. Только в машине Барабанов узнал,
кем был седовласый гость.
– Отразилась ли тема Кимр в творчестве Фадеева?
– Видимо, только в письме кимрякам, которое Фадеев прислал в редакцию «Коллективной жизни» весной 1946 года. Давай прочитаю.
«Мой первомайский привет дорогим землякам – рабочим, служащим и интеллигенции города Кимры.
Ещё не в столь давние времена, в 1901 году, когда я родился, город Кимры представлял из себя большое село, которое славилось на всю Россию своими замечательными мастерами кустарного производства обуви.
Слава этих знаменитых и в то же время незаметных людей не померкла и до сих пор. Но с той поры село Кимры выросло в промышленный и культурный город с фабриками и заводами, школами и техникумами.
В осуществлении четвёртой сталинской пятилетки городу Кимры суждено сыграть немалую роль, особенно в деле удовлетворения потребностей нашего народа в повышении материального благосостояния народа.
Желаю вам успеха, дорогие товарищи.
А. Фадеев».– Как оберегают память о Фадееве в Кимрах?
– Правильнее сказать,
как оберегали. Имя Фадеева отовсюду исчезает, его называют то палачом, то алкоголиком. Соответственно, и не читают. Газетных публикаций, связанных с его именем (имею в виду Кимры), – крохи. Что происходит с «заочным присутствием», я уже сказал. Исчезает.
– Противоречиво твоё изображение Фадеева в статьях «Осуждённый быть жестоким. Писатель Александр Фадеев и его малая родина» и «На пути к «кимрскому тексту»: теория и практика». С одной стороны, «самоубийство как суть выражение доброго начала», то, что он был «осуждён стать жестоким», с другой – письмо к Цветаевой, пропитанное холодом и официальщиной… Каково его сегодняшнее место в историческом контексте? Что ты думаешь о нём как о личности?
– Слова «самоубийство Фадеева суть выражение доброго начала в этом человеке…» принадлежат Семёну Липкину. Что до места и роли Фадеева в историческом контексте, то они нуждаются в переосмыслении. Глупо отрицать его причастность к репрессиям. Как неверно не признавать оказанную им помощь писателям, которые оказались в трудной ситуации – Заболоцкому, Ахматовой, Платонову, Гроссману… Творчество необходимо отделить от личности. Фадеев – автор одной подлинной книги, «Разгром». «Молодая гвардия» – в первую очередь из-за цензурной воронки, – куда более тяжеловесна и тенденциозна. Даже в авторской редакции.
Портрет и бюст А. А. Фадеева, хранящиеся в детской библиотеке г. Кимры.
Что до личности, то я опасаюсь судить об эпохе, которую не застал; как бы я поступил на месте Фадеева, если бы воронк
и кружили около моих близких? Потому и привёл в статье
примиряющую позицию Липкина, который писал, что именно
эпоха осудила писателя быть жестоким. А его самоубийство – «не грех перед Богом, а желание искупить смертью свои грехи». Учитывая, как часто Липкин в мемуарах сводил счёты с неугодными ему людьми, предположу, что Фадеев был не таким монстром, каким его нередко рисуют наши современники.
скачать dle 12.1