ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ольга Седакова: «Данте – труд совести для стихотворцев»

Ольга Седакова: «Данте – труд совести для стихотворцев»



«В русской культуре, – писала Ольга Седакова в февральском номере «Знамени» этого года, - есть огромная лакуна: отсутствие построчного нестихо­творного перевода «Божественной Комедии» Данте Алигьери.»
Надо признать, подобные переводы великих поэтических произведений вообще не слишком свойственны русской литературной традиции, и сама по себе попытка создать такой перевод и предложить его в качестве самоценного произведения – дерзкий культурный, даже культурообразующий жест. Во всяком случае, в отношении Данте эта лакуна отчасти уже начала заполняться: созданием его подстрочного, как можно более точного перевода, с максимальным выявлением аутентичных смыслов исходного текста занимается сама Ольга Александровна. И это тем более интересно и неожиданно, что смиренную, терпеливую и трудную роль переводчика берёт на себя один из наиболее значительных поэтов нашего времени.
О смыслах этой работы с поэтом говорит наш постоянный автор, литературный критик Ольга Балла-Гертман.

___________


О. Б.-Г.: Ольга Александровна, давно ли вы занимаетесь переводом «Божественной комедии»? С какой скоростью движется работа, сколько уже сделано?

О. С.: Данте начался для меня задолго до всякой идеи перевода. Если не «в начале жизни», то задолго до её середины. В студенческие годы я взялась учить итальянский только для того, чтобы прочитать Данте в оригинале. Вся большая поэзия ХХ века дышит воздухом Данте: Томас Стернз Элиот, Райнер Мария Рильке, Поль Клодель; у нас – Осип Мандельштам, Анна Ахматова. «Это страсть мирозданья», сказал Клодель. Это ритм сильной, живой мысли, её широта и мгновенная глубина – и несравненная сила слова. Не «магическая» сила темного, ускользающего слова, о которой мечтал модерн, – нет, сила прямого, открытого, удостоверенного слова. Данте освобождал поэтов ХХ века от тяжелого ползучего «реализма» XIX века – его воображение богаче любого авангарда. Сейчас он освобождает от малодушия постмодерна.
А перевод – труд альтруистический. Он не «для меня лично» (зачем мне переводить? я и так прочту). Он – для русского языка, я бы сказала, для русской словесности. Мне кажется, Данте – если он слышен как живой голос, а не в литературном тряпье переводов – это своего рода суд совести для стихотворцев.
Собственно переводом я занимаюсь недавно, второй год. Это была не моя инициатива: мне предложили это итальянские дантологи. Теперь, начав переводить, я вижу, что за полный перевод всех ста Песен я не возьмусь. Для этого нужна ещё пара жизней.
Впрочем, речь о новом переводе Данте (и не только «Комедии») зашла не в первый раз. Когда-то мы обсуждали это с С.С. Аверинцевым (тоже по предложению с итальянской стороны). В.В. Бибихин думал для этого проекта перевести заново трактаты, я – «Новую Жизнь». Тогда вся эта дантовская затея как-то заглохла.
Тем не менее, фрагменты «Комедии» я переводила уже много лет. Поневоле. Когда в лекции о Данте (я читала несколько дантовских курсов в МГУ) мне нужно было привести какую-то цитату, я видела, что в переводе у Лозинского нет именно того, для чего я и привожу эти стихи. Так-то этих переведённых кусочков уже немало набралось. Сейчас я подготовила довольно большой том работ о Данте (скорее, это избранные работы: от университетских курсов текстов не осталось, они были устными). Он будет называться «Мудрость надежды и другие беседы о Данте».

О. Б.-Г.: С какими трудностями вам приходится сталкиваться во время этой работы?

О. С.: Со множеством! И многие из них таковы, что приводят переводчика в отчаяние. Русский язык и русская культура не подготовили того поля, на которое можно было бы «перевести» Данте. Наша светская авторская культура началась иначе, в Новое время. Она начала с европейского XVIII века, перенесла в Россию этот ансамбль тем, жанров, смыслов, стилей. Средневековая славянская словесность таких поэтов, как Данте, не знала. На русском языке (да и на славянском) не было поэта-богослова в строгом смысле этого слова. Вселенная Данте – не та, что мы знаем по нашей классической литературе. Язык его – другой. Я имею в виду не словарный состав языка, а смысловое наполнение самых общих слов, таких, как «земля», «небо» и т.п.

О. Б.-Г.: Удаётся ли вам сейчас, как вы думаете, в новом переводе хотя бы сокращать это различие в смысловом наполнении слов? И каким образом?

О. С.: Конечно, я надеюсь на это: иначе зачем браться за дело?

О. Б.-Г.: Кстати, как вы думаете, вполне ли понятны смысловые объёмы дантовских слов современному итальянскому читателю? (То есть – насколько непрерывна итальянская культурная память?) Не нуждается ли сегодня этот текст в проясняющих толкованиях для итальянской аудитории? В какой мере он для сегодняшнего итальянского уха архаичен?

О. С.: Нет, конечно, многие слова из языка Данте современному итальянцу просто непонятны. Переводя в поле русского языка: приблизительно та же разница, что между языком Гавриила Романовича Державина – и современным русским. В учебных итальянских изданиях рядом со стихами Данте часто даётся их пересказ на современном языке.
Но в последние годы в Италии происходит настоящее возрождение Данте. Источник его – великий энтузиаст Данте Франко Нембрини (он-то и предложил мне заняться переводом). Его ученики делают великие вещи! Читают песни «Комедии» на площадях, в университетах устраивают лектории, приглашая весь город. Я рада, что дважды участвовала в таком дантовском марафоне в Милане. Но я писала об этом, не буду повторяться.

О. Б.-Г.: Случалось ли вам увидеть и понять что-то новое в переводимом тексте именно благодаря своим переводческим усилиям? (По некоторым собственным опытам знаю, что это бывает, поскольку перевод может быть понят и как особенно интенсивное чтение.)

О. С.: Узнаешь многое, когда читаешь и готовишься к переводу. Конечно, никакой читатель не всматривается в текст так внимательно, как тот, кто должен найти для него новое языковое воплощение. Во время же собственно перевода имеешь дело с русским языком, с его смыслами, звуками, ритмами.

О. Б.-Г.: В какой мере работа, аналогичная вашей, выполнена в других культурах (подстрочный перевод «Божественной комедии» на, скажем, английский)? Вообще, на чей опыт вы в этом предприятии ориентируетесь? 

О. С.: Вообще у нас – в сравнении с европейской практикой – очень мало подстрочных переводов поэтических текстов. Точнее, их нельзя назвать подстрочными: своя работа по какой-то ритмической, звуковой организации там проделана. Но они не повторяют форму оригинала (в дантовском случае – «третью рифму» и одиннадцатисложник) и ставят своей целью гораздо большую близость к оригиналу, чем принято у нас. Ведь то, что делает наш стихотворный перевод – это, вообще говоря, перифразы. Это касается не только Данте. Наши классики согласятся со мной: переводов такого рода с греческого и латыни у нас тоже почти нет.

Я не могу обозреть «мирового Данте» на разных языках. Я знаю, что переводов на английский (и в Британии, и в Америке) немало. Если мои студенты не знали итальянского, я советовала им читать хорошие английские переводы. Из них больше узнаешь о Данте, чем из русских. Мне приходилось встречаться с автором нового и лучшего – по общему мнению – английского перевода «Ада», признанным американским поэтом Робертом Пински. (Кстати, и Шимус Хини занимался переводами из Данте.) Вообще, я думаю, это дело поэтов – переводить Данте. Так вот, Роберта Пински спросили, не собирается ли он перевести и «Чистилище», и «Рай». Он ответил: «Нет, ведь я не христианин». Дело, конечно, не в том, что он не знает христианского богословия и всей этой топики (которой в «Аду» нет). Чтобы передать убеждённость, огненность речи Данте о Земном Рае или о Небесной Розе, необходимо верить в то, что он говорит.
Наверное, можно сказать, что тот русский перевод Данте, который мне хотелось бы увидеть, следует – в общем – современной европейской традиции. Это – не буквальный перевод (какие делают в учебных целях), а, скорее, верлибр. Но не позволяющий себе слишком удаляться от смыслов оригинала.

О. Б.-Г.: В современной Европе его тоже переводят верлибром?

О. С.: По-разному.

О. Б.-Г.: Вы подготовили целый том своих работ о Данте (когда, кстати, можно надеяться его прочитать?) Что, как вы думаете, важно в Данте сейчас, сегодняшнему читателю? Понятно, что каждый великий текст не только не свободен от сиюминутных прочтений, но прямо-таки их предполагает, вынуждает к ним (как, по крайней мере, кажется мне. А вам?). И вот как, по-вашему, читается Данте теперь, в втором десятилетии XXI века?

О. С.: Мне хорошо знаком единственный современный читатель – это я сама. Как Данте «читается теперь», я не знаю, да и знать, по правде, не хочу. Хотя нет… Мне интересно и важно, как его читают современные богословы (западные, конечно: наши Данте не читают). Например, Романо Гвардини, немецкий богослов итальянского происхождения. С ним я беседую в размышлениях о Данте. Я думаю прежде всего о Данте. Мне обидно, что этот великий голос («крик» – как он назвал свою Комедию) не слышен в России. Хочется как-то посильно поправить это положение.
Что важно в Данте другим, не берусь сказать. Что важно мне? Реальность величия. Величия души, величия смысла, величия поэтического слова.
А книга почти готова. И можно надеяться, что осенью она выйдет в Издательстве Ивана Лимбаха.

О. Б.-Г.: С какими вопросами вы лично обращаетесь к нему – и какие находите ответы?

О. С.: Вы знаете, я как-то ни к кому не обращаюсь с вопросами – и не жду ответов. Это другая жизнь. В. В. Бибихин говорил, что философия – это вопрошание. Но поэт узнаёт нечто прежде, чем задаёт вопрос. Он просто слушает. Без вопросов.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
7 069
Опубликовано 11 май 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ