Писатели о травелогахЧто даёт – каждому ли пишущему в отдельности, словесности ли в целом – старое, как сама литература, обыкновение записывать свои дорожные впечатления? Жанр травелога – вроде бы из вторичных, служебных, родня дневнику и записной книжке с одной стороны, репортажу и путеводителю – с другой, – так активно и многообразно осваивается современными русскими писателями и блогерами, что становится всё более очевидным: это не может быть случайным. В надежде понять, какие смысловые процессы за этим стоят, мы задали несколько вопросов писателям и критикам, в том числе –
и авторам самых интересных текстов о дорогах, об иных городах и странах и о человеке в путешествии.1. Насколько, по-вашему, важен жанр травелога для современной русской словесности? Видите ли вы какие-либо значительные явления в этом жанре в нашей литературе сегодня?2. Какие особенности отличают, по-вашему, современный травелог от путевых записок прежних времён? 3. Видите ли Вы у этого жанра не востребованные (не вполне востребованные) до сих пор возможности?4. Интересно ли Вам читать и писать такое? Если да, то какие читательские и авторские задачи Вы при этом решаете? На вопросы отвечают Александр Чанцев, Алла Латынина, Кирилл Кобрин, Михаил Бару, Андрей Тавров, Василий Голованов, Мария Галина, Пётр Алешковский, Андрей Левкин, Владимир Севриновский, Андрей Пермяков, Дмитрий Данилов, Ирина Богатырёва
______________________
Александр Чанцев, литературный критик, эссеист, литературовед-японист:
Травелог первостепенно важен для любой литературы. Для отечественной, возможно, даже важнее. Потому что сейчас общеизвестных шедевров от этого жанра у нас на слуху массового сознания нет. Возможно, отчасти смутное положение травелога в современной российской словесности – не сыном, но пасынком или даже дальним провинциальным родственником, почти гостем-татарином-гастарбайтером – объясняется исторически. Ведь, несмотря на то, что у нас всегда были прекрасные образцы путевой литературы – от Афанасия Никитина и Александра Радищева до Осипа Мандельштама и Бориса Пильняка – жанр воспринимался скорее как не очень обязательный в высокой литературе и немного чужеродный (всё же и житийная и романтическая литература, где цвёл всеми цветами травелог, были явлением иноземно-переводным). Сыграла свою негативную роль и советская эпоха, когда – и ездить нельзя было, не то что писать (за всех почти отдувались «выездные» журналисты-международники вроде В. Овчинникова). Да и новороссийская капиталистическая реальность виновата тоже – сейчас всё гламуризируется, коммерциализируется, переводные (за границей жанр именно отчётов о поездках насчитывает десятилетия, у нас – только появляется) глянцевые путеводители приоритетной выкладкой…
Травелог же открывает двери – не только паспортного контроля, но и сознания. Поэтому радостно, что высокого штиля и задач книги в этом жанре появляются. Травелоги можно найти в последних книгах – а ещё в их Фейсбуке и Живом журнале (близкая связь травеложного и блогового – отдельная интересная тема, проследить бы её до мимолетной фиксации сиюминутного и вечного в древнеяпонских дзуйхицу) следующих авторов: Александра Иличевского («Справа налево»), Дмитрия Бавильского («Венецианская тетрадь»), Ольги Балла («Упражнения в бытии»), пишут травелоги-прозу и Пётр Алешковский, Дмитрий Данилов, Василий Голованов, Сергей Костырко и другие. А издательство «Новое литературное обозрение» вообще можно представить к награде за серию «Записки русского путешественника» (какие там очаровательные, например, африканские записки Александра Стесина – да и другие подстать). Выпускают и книги о городах и странах, которые на несколько голов выше обычных путеводителей (чтобы не занимать много места списком, вынужден сослаться на свои обзоры книг о Японии и Австро-Венгрии). (См.: Книжная полка Александра Чанцева. // Новый мир, 2010, № 2; Александр Чанцев. Счастливая Вена? (Обзор книг об австрийской культуре конца XIX-начала XX вв.) // НЛО, 2012, № 115. –
Прим. ред.)
Но, к сожалению, эти книги скорее – частный случай, маяк среди пустыни, одинокие голоса проводников. Потому что, возвращаясь к начальному ответу на вопрос, основная и общая масса литературы о путешествиях (хотя травелог, на мой взгляд, включает в себя не только книги о перемещениях, но и пребываниях, то есть – можно написать травелог, не выходя месяцами из комнаты, и у этого есть все шансы оказаться интересным) – путеводители низкого качества (молчим про ТВ, журналы и прочую массмедийность). Жанр имеет тенденцию скатываться к этим образцам, а не стремиться вознестись к «Путешествию в Стамбул» Бродского (Александра Гениса, давно прививаюшего нам саженцы этого жанра, не перечисляю уважительно, но сознательно – яркость и афористичность тут по происхождению журнальная, что чревато быстрым насыщением, опытами неудачного подражания и, опять же, призрачностью-массмедийностью).
Из-за этого и не смогут, вероятно, раскрыться те возможности, которые таит в себе жанр. Я уже упоминал о травелоге из комнаты. И это не шутка. Потому что жанр тем и хорош, что гибок (flexible), может расширяться до самых дальних фронтиров, ultima thule. Или же – имплозивно искать возможности внутри себя, осваивать глубины, вдумываться-погружаться в себя. Некоторая аутичность тут вознаградится глубоким вчитыванием в быт – заграничный ли (пример – «Вена, операционная система» Андрея Левкина, где автор описывает мало объектов за всего одну поездку), отечественный ли (Дмитрий Данилов может страницами рассказывать в «Горизонтальном положении», как ездил снимать спальный московский район). В быт как бытие.
Я же в своей последней книге – по совпадению – травелогов «Граница Зацепина: книга стран и путешествий» больших задач перед собой не ставил. Это, скорее, – такая книга для друзей и сочувствующих, почти friends only – тех, кто ездил со мной по этим странам, кто читал отчёты о поездках в блогах. Для интересующихся и для себя – ведь травелоги хочется читать часто, разнообразно и следить за их достижениями, как за дальней прекрасной дорогой.
Алла Латынина, литературный критик:
1. Жанр травелога был важен в эпоху Марко Поло и Афанасия Никитина. Ну, ещё (если говорить о России) в эпоху Степана Крашенинникова, возбудившего интерес немногочисленной образованной публики к неизведанной земле Камчатке не только её подробным описанием, но присовокуплением многочисленных рисунков: камчадалов, их одежды, посуды, их юрт, собачьих упряжек, способов добывания огня и приготовления пищи (так нынешний блогер стремится дополнить свой травелог фотографиями), а также в эпоху Карамзина, открывавшего читателям такую близкую и всё же чужую Европу («Письма русского путешественника», начавшие формировать жанр).
В золотой век нашей литературы травелог перемещается на её периферию и с тех пор оттуда не возвращается. Пушкин много путешествовал, но не оставил никаких путевых заметок, за исключением небольшого «Путешествия в Арзрум», зато отправил странствовать Онегина; Лермонтов вместо очерков о Кавказе избрал его местом действия своего великого романа и декорацией «Демона»; Гоголь исколесил Европу, прочно обосновался в Риме, и, по воспоминаниям, любил показывать «вечный город» заезжим русским, совершил паломничество в Палестину, весьма трудоёмкое и даже опасное по тем временам, но травелогов не писал, зато отправил Чичикова странствовать по России; Тургенев жил в Европе и поселил там иных из своих героев – но где же его заметки о Франции и Германии?
Кавказ, Крым, Севастополь присутствуют в художественных текстах Толстого, впечатления о поездках по Западной Европе изложены в его многочисленных письмах, но никогда не предлагались писателем публике; Достоевский, постранствовав по Европе четыре года, заменил в нашем сознании реальный Висбаден, где проигрывался в пух и прах, вымышленным Рулетенбургом, но за исключением сатирических «Зимних заметок о летних впечатлениях» никаких путевых записок не оставил.
Особняком в русской классической литературе стоят «Фрегат Паллада» Гончарова – дотошный отчёт о трёхгодичной кругосветной экспедиции генерала Путятина, куда относительно молодого литератора и взяли затем, чтобы он вёл подробные путевые записки, и «Остров Сахалин» Чехова – результат героической попытки писателя убежать от себя. Но Гончаров оставил след в литературе всё же не «Фрегатом Паллада», а Чехов – не «Островом Сахалином». А травелоги – увы – писали литераторы второго ряда, как, например, Василий Петрович Боткин, гурман и эстет, всю жизнь кочевавший по Европе, пытаясь растратить своё немалое состояние, – автор пользовавшихся в своё время успехом «Писем об Испании».
В литературе ХХ века травелог также оставался на периферии. Правда, в советское время интерес к рассказам о путешествиях оживился – в связи с тем, что даже гипотетические возможности повидать иные страны ушли в область мечты. Однако Ильф и Петров остаются в литературе создателями Остапа Бендера, а не вымученной книгой «Одноэтажная Америка», а Виктор Некрасов – своей военной прозой, а не путевыми очерками «По обе стороны океана», хотя очерки эти, напечатанные в «Новом мире», имели неслыханный успех у неизбалованного правдивыми описаниями Европы и Америки советского читателя.
Что же касается нынешних «значительных явлений» в жанре травелога – то для меня сомнительна сама постановка вопроса. Крупные события в литературе никогда не могут быть классифицированы как достижения в том или ином жанре. Всякий крупный писатель не «работает в жанре», а трансформирует его под себя.
2. Травелог – слово в русском языке новое, без особой надобности заимствованное из английского. Сейчас таких слов много. Например – «клининг», торжественно заменивший в рекламных проспектах слово «уборка». Так вот: «травелог» отличается от «путевых записок», «дневников» или «заметок путешественника» примерно так же, как «клининг» от уборки.
3. У жанра – нет, не вижу. У писателя – возможности безграничные, в том числе и по размыванию жанров, их скрещиванию и выведению новых.
4. Жанр заметок о путешествиях сильно размыт, как, впрочем, и все жанры сегодня. Канонов нет. Информативная, познавательная и описательная функция травелога ушла в Интернет.
Готовясь нынешней зимой к путешествию по юго-восточной Азии, я отыскала в Сети, в частности, на форуме Винского, всё, что мне было надо, – отчёты о путешествиях по Филиппинам, Индонезии, Малайзии, Камбодже и Тайланду, с фотографиями и видеосюжетами, с массой полезных советов, со сведениями по истории, этнографии и культуре. Можно только всячески приветствовать подобную демократизацию травелога. Назвать это литературой, однако, не повернётся язык. А то, что достойно названия литературы, обычно не принадлежит канонизированному жанру. Вот, к примеру, Александр Иличевский назвал свой сборник эссе и стихотворений «Город заката» травелогом. Я с удивлением прочла там, что Иерусалим –«лепестковая поверхность сферы, сложно обернутая вокруг шара Храма и напоминает, с точностью до геоморфизма», топологию художественного пространства «Божественной комедии» Данте, с необходимой ссылкой на работу Флоренского «О мнимости в геометрии». Я трижды была в Иерусалиме, прилежно изучала город и никакого искривления пространства не замечала. Но, боюсь, при следующей поездке в Иерусалим я невольно буду отыскивать ту (чаемую Иличевским) особенную «точку переворота», «в которой Вергилий с Данте, следуя топологии ленты Мёбиуса, могли стоять и вверх и вниз ногами», хотя этот образ Иерусалима вряд ли может быть проиллюстрирован видеорядом. Но художественная реальность сильнее фотографической. И в литературе она всегда будет стоять выше.
Кирилл Кобрин, литератор, историк, редактор журнала «Неприкосновенный Запас»:
1. Это сразу два вопроса в одном, между прочим. Ответ на второй будет короток: к сожалению, в силу некоторых личных обстоятельств, я уже несколько лет не читаю современную русскую литературу вообще (за небольшим, но важным исключением). Поэтому просто не знаю, что и сказать. Андрей Левкин сейчас пишет прозу, которую с очень большой натяжкой можно назвать «путевой», ну то есть, автор передвигается, фиксирует и рефлексирует, так что в каком-то смысле да. Но его проза – настолько значительное явление, что она не укладывается в рамки просто «травелога», тут вообще другое. Скорее, путешествие по сознанию пишущего, которое отмечает передвижения тела, таскающего на себе (или в себе?) это сознание. Но и само это «путешествие» как бы тоже рефлексирует. Возникает очень тонкая и густая сетка рефлексий и мельчайших наблюдений, где уже сложно отличить одно от другого. Читатель попадает в эту сетку – если он читатель, конечно, а не перелистыватель страниц... Но я всё это говорю не потому, что Левкин – единственный, просто так вышло, что я из современной русской прозы никого почти больше не читаю (см. выше).
Ответ на первый вопрос. Конечно, важен. Русская проза, современная русская проза, могущая без особых усилий быть прочитанной квалифицированным сегодняшним читателем, началась с травелога – с «Писем русского путешественника». Потом да, пошли романы, повести и рассказы, но есть и другая линия нашей словесности – и она мне больше по душе: путевые дневники Вяземского, «Путешествие в Арзрум», «Фрегат Паллада», «Остров Сахалин», «Русский Нил». В прошлом веке, по разным причинам, эта линия совсем куда-то ушла, не считая чудовищного советского жанра «путевых очерков». Потом она как-то всплыла – с капитализмом, когда появилась туристическая индустрия и обслуживающие её журналы, издательства и так далее. Но это всё не то. Это какая-то ресторанная критика, только не про макароны, а про города и пейзажи. Мне очень сильно не хватает в русской литературе таких книг, как очерки Ивлина Во об эфиопской войне, как многие тексты Моэма, как... да их миллион. Но больше всего не хватает, конечно же, – такой прозы, как книги Брюса Чатвина. И как мелкие очерки Кристиана Крахта. И как путевые эссе Зебальда.
Да, вспомнил, мне ещё нравятся – из нынешних русских – путевые заметки Дмитрия Волчека.
2. Почти всем, кроме интенции. Сейчас, с одной стороны, сочинять травелоги проще – не надо просиживать, скрючившись, с блокнотом под палящим солнцем или проливным дождём, можно всё фотографировать, делать видео, писать блог, Бог знает что. То есть, когда возвращаешься домой и принимаешься за книгу, у тебя в распоряжении тонны материала... Но... И тут самое сложное начинается. Письмо – совсем другой медиум, оно не выносит перегруженности фактами, образами и так далее. Получается либо подробный отчёт, либо посылаешь всё к чёртовой матери и начинаешь писать как бы безо всяких подготовительных материалов – они куда-то в гумус уходят, плодотворный, конечно, но всё же. В общем, Инстаграм не убил травелог, но сильно его трансформировал. К примеру, чем больше изображений в нашей жизни, тем больше тянет описывать что-то мельком увиденное и почти забытое – подробно описывать, параноидально, как Роб-Грие, дотошно. У меня на глазах развивается писательская драма такого рода: моя дочь два года назад проехала на машине с приятелем по маршруту Лондон-Виндхук, через всю Европу, часть Малой Азии и всю Африку. Они вели блог, делали видео, всё как у людей. И вот она вернулась и принялась сочинять травелог. И ноет, мол, ни к чему все эти картинки и видео – надо всё
заново в словах вспоминать. И я её понимаю, ах, как понимаю.
3. Да, конечно. Раз всё теперь натурально дает нам «реальность» во всех её почёсываниях – тут тебе и образы, и звуки, и моментальные мысли при обзервации всего этого… тогда надо больше сочинять, фантазировать, изобретать, придумывать. Как Нерваль в «Путешествии на Восток» придумал чуть ли не весь сюжет с покупкой рабыни в Каире, или как Чатвин в «Патагонии» – там же непонятно, что правда, а что он борхесианского насочинял.
4. Читать
– да, интереснее (или почти), чем что-либо. Я сам бродяга – больше месяца на одном месте с трудом выдерживаю. И обожаю читать о перемещениях в пространстве. Даже если это перемещение по городу, никуда дальше, вроде великой книги Иэна Синклера «Хакни – империя цвета красной розы», он описывает район в Лондоне, где я живу. У него почти все книги такие
– то он прошел вдоль всех веток лондонской надземки, то по обводной трассе вокруг Лондона... Но это
– пример еще вполне масштабного перемещения. Есть же «Путешествие вокруг моей комнаты» Ксавье де Местра – название само говорит, о чём эта вещь...
Это
– читать. Писать же... Ну, я вообще предпочитаю читать, а не сочинять своё. Но уж если что-то такое прозаическое корябать… или там выстукивать по компу, то нет лучше сюжета, чем перемещение в пространстве. Ничего придумывать не нужно – оно само идёт, сидишь в междугороднем или международном автобусе у окна, смотришь сквозь стекло и даже не думаешь ни о чём. А реальность или картинка
– у неё свой в таком случае ритм, интонация, она всё и диктует. Потом главное
– сесть и включить в голове эту интонацию, да чтобы она ещё и к пальцам пробежала, они же тоже должны тюкать по клавишам в определённом ритме, с синкопами и зависаниями. Или другой случай: сидишь в аэропорту, ждёшь свой копеечный рейс на копеечной авиакомпании – я же евротрэш, только такими летаю – а мимо ходят люди, как они одеваются в путешествие, что покупают в дьюти фри, чем закусывают в Costa или в Pret A Manager... А вот stag party. Наливаются пивом с утра, не дождавшись, пока их привезут на скотовозке в Прагу, Ригу или Киев, то есть туда, где это пиво стоит раз в десять дешевле. Рядом с аэропортовской пивной – бутик, там жиголо-блондинчик потрошит кошелёк своей содержательницы, она лет на тридцать его старше, пахнет серьёзными духами. Черт, всё надо как-то заметить, ухватить, найти этому место. Плюс сонная усталость сидения в скользком аэропортовском кресле, непонятно, отложили ли рейс, а ехать пришлось чёрт знает откуда, это Gatwick, нервотрёпка, идет ли поезд с London Bridge или опять все сломалось... А вы говорите «задачи»... Да никаких задач, просто всё это нужно заново сделать, населить людьми, вещами и прочим.
Михаил Бару, поэт, прозаик, переводчик:
1. Исключительно важен. Мы себя знаем плохо. Мы окружающий мир тоже плохо знаем, а уж как мы смотримся на фоне окружающего мира, представляем себе ещё хуже. Окружающим миром может быть и вся планета, и соседняя область, и даже соседняя деревня. Тут без чтения и осмысления травелогов не обойтись. Травелоги помогают себя адекватно оценивать и, как следствие, адекватно себя вести.
Со значительными явлениями в этом жанре я не знаком, но это не значит, что их нет. Скорее всего, я просто их не увидел. Если же не ограничиваться днём сегодняшним, а взять хотя бы день вчерашний, то лучшего травелога, чем «Самая лёгкая лодка в мире» Юрия Коваля, я не знаю.
2. Современный травелог стал стремительнее, фрагментарнее. Это неизбежно, поскольку и сам путешественник передвигается быстрее. Ему надо уложиться в неделю или две отпуска. Ушла неторопливость, ушли размышления, ушёл анализ впечатлений. Собственно говоря, гораздо лучше и раньше меня об этом сказал Писемский: «Теперь человек проезжает много, но скоро и безобидно, и оттого у него никаких сильных впечатлений не набирается, и наблюдать ему нечего и некогда, – всё скользит. Оттого и бедно. А бывало, как едешь из Москвы в Кострому „на долгих", в общем тарантасе или „на сдаточных", – да и ямщик-то тебе попадёт подлец, да и соседи нахалы, да и постоялый дворник шельма, а „куфарка" у него неопрятище, – так ведь сколько разнообразия насмотришься. А ещё как сердце не вытерпит, – изловишь какую-нибудь гадость во щах да эту „куфарку" обругаешь, а она тебя на ответ – вдесятеро иссрамит, так от впечатлений-то просто и не отделаешься. И стоят они в тебе густо, точно суточная каша преет, – ну, разумеется, густо и в сочинении выходило; а нынче всё это по-железнодорожному – бери тарелку, не спрашивай; ешь –пожевать некогда; динь-динь-динь и готово: опять едешь, и только всех у тебя впечатлений, что лакей сдачей тебя обсчитал, а обругаться с ним в своё удовольствие уже и некогда». А ежели ты летишь в самолете, то даже и лакея нет, с которым можно обругаться в своё удовольствие. Не ругаться же со стюардессой. Она вежливая, красивая и не обсчитывает. Сдается мне, что эту цитату из Писемского можно повторять каждые сто лет – и всё она будет к месту.
3. Безусловно, такие возможности у него есть. Я, когда получил ваши вопросы, сразу задал их читателям своих блогов в Живом Журнале и в Фейсбуке. Один из моих читателей мне ответил, что он читает мои заметки о провинциальных городках, чтобы «ощутить под собой страну». Вот это и для меня очень важно. Мы свою страну и знаем мало и почти под собой не ощущаем, поскольку почти не знаем. Порочный круг, ей-Богу. Любить незнакомую страну сложно. Пробелы, а лучше сказать – провалы и пропасти в знаниях могли бы устранять травелоги. Мы иногда больше знаем о достопримечательностях Барселоны или Бангкока, нежели о достопримечательностях Костромы или Саранска, не говоря о Тотьме или Солигаличе. Мы, если честно, и на карте-то этот Солигалич вряд ли покажем. Короче говоря, вместо того, чтобы трещать о патриотизме, лучше бы издавать травелоги, из которых можно хоть немного узнать о той стране, в которой ты живёшь, и о тех людях, которые её населяют.
Были бы у меня деньги, я бы (лучше за счёт государства) издал многотомное собрание травелогов путешествующих по России. Туда бы вошли и радищевское путешествие из Петербурга в Москву, и «Тарантас» Соллогуба, и чеховский Сахалин, и владимирские просёлки Солоухина, и многое другое. В каком-то смысле и «Мёртвые души» – травелог. Думаю, что при составлении такого собрания выяснится, как плохо обстояло дело с травелогами в СССР. Ну, это и понятно. За настоящий травелог можно было отправиться и самому путешествовать туда, куда Макар телят не гонял. Отдельной главой в этой книге я дал бы записки иностранных путешественников о России.
Кстати, о не вполне востребованных возможностях травелогов. Посмотрите, с какой пользой для себя востребовал травелоги Герберштейна, Олеария, Штадена и других наш министр культуры. Взял да и защитил докторскую на опровержении того, что в них написано. Другое дело, что его докторская при ближайшем рассмотрении оказалась любительской, но это уж сам виноват.
Что я бы сделал прямо сейчас. Для начала снабдил бы всех писателей-путешественников командировочными (как можно бóльшими) и отправил бы в разные концы нашей необъятной Родины на полгода или год. И сам бы поехал. Тут нужны писатели, а не журналисты. Журналист будет торопиться, будет писать о стоимости билетов или о том, что плохие дороги (будто мы не знаем, какие они), а тут надо поговорить по душам с «куфаркой», с «постоялым дворником», с соседом по плацкартному вагону или сельскому автобусу. Тут в результате должна получиться неторопливая книга, а не цикл злободневных статей.
4. В предисловии к одной из своих книжек о провинции я так и написал: «Люблю жанр путевых заметок. И читать, и писать». Что касается читательских задач, то они разные. Если я читаю о тех местах, в которых уже был сам, то всегда стараюсь сравнить чужой взгляд со своим. Если же не был, то представляю себя в этом месте и пытаюсь вместе с автором представить себе, как там жить или выжить. Пытаюсь что-то новое узнать о себе, сравнивая себя с аборигенами. Вообще люблю воображать себя путешественником.
Если я автор, то, прежде всего, пытаюсь утащить читателя за собой. Если уж он и не поедет вслед за мной в эти места, то, по крайней мере, узнает о них больше и даже продолжит уже без меня интересоваться этим городом или историей этого района. Пытаюсь даже в самом «скучном» городке найти что-то интересное. Хочу доказать и читателям и себе, что можно это интересное вытащить на всеобщее обозрение и от него нельзя будет глаз оторвать.
Андрей Тавров, поэт, прозаик, эссеист, член редколлегии издательства «Русский Гулливер» и журнала «Гвидеон»:
1. Я мало читаю прозу в последнее время. Из того, что попалось в руки, кажется интересным углубленное описание Иерусалима – «Город заката» Александра Иличевского и описание всяких европейских закоулков «Битый пиксель» Андрея Левкина, американские новеллы (сдвинутый в сторону рассказа травелог) Вадима Месяца.
2. В центре путевых записок всегда были места, которые отсверкивали неизвестными возможностями Рая или Ада. Например, Колумб, по одной из версий, отправился в Индию искать царство Иоанна Пресвитера, т.е. место, где осуществились справедливость и любовь на земле. Тот же эпиграф можно ставить к путешествиям Рериха. Путевые записки, как и само путешествие, часто бывали этичны или откровенно корыстны. Тем не менее, они почти всегда носили в себе элемент сакральности, мифологичности. Места манили своими скрытыми «разломами в чудо». Сама земля, её излучающие базовую энергию локусы, омывающие их жителей, выходили на первый план как в «Путешествии в Эрзерум», так и в «Путешествии в Армению». Путешественник напитывался тем, чего ему не хватало, при этом создавался новый поэтический язык и сам человек тоже обновлялся. Вспомним обычай посылать сыновей в кругосветное путешествие. Путевые записки и путешествия, которые они описывали, всегда были этичны, соотносились с человеком в его становлении. Такие путешествия были воспитательными, формирующими – и обратите внимание, сколько в самой форме путевых записок бывает внутренних пробелов, куда идёт та неформулируемая энергия становления самого путешественника. Идеалом тут для меня является «Путешествие Онегина» – сплошные многоточия.
Путевые записки – это возможность ставить многоточия, не называть то, что назвать невозможно. Это всегда соприкосновение с тайной силой без имени. Из неё мог выйти и сформироваться Демон для Лермонтова или пёсьеголовые люди Индикоплова. Одним словом, в путешествии всегда присутствовал элемент паломничества.
Лотман писал, что самая значимая революция из произошедших на земле совершилась тогда, когда человек прекратил своё тесное общение с конём. Путешествия стали механизированы, и скорость росла. Сакральное пространство стало гибнуть под натиском сначала паровозов и пароходов, потом самолётов. Сакральное пространство – это не слова, эта та самая игра неизвестных энергий, о которых шла речь выше.
Сегодняшнее путешествие – это когда машина заглатывает в себя человека и несёт его по воздуху, скажем, из Москвы в Индию. Там она его выплёвывает для того, чтобы его заглотала следующая машина, такси, например, и выплюнула его в очередную машину – гостиницу. На следующий день выплюнутый гостиницей человек идёт по городу и, достав ещё одну машину – фотоаппарат, – делает снимки, забивая внутрь миллионы мёртвых кадров. Т.е. современное путешествие – это дело машин, для которых человек – начинка, это не дело игры воспитательных и формирующих энергий, способных образовать новые языковые формы.
Описание этого процесса – это всегда замаскированная подделка. Суть в том, что человек не постигает земли, а обслуживает машины или маршруты.
Суть в том, что путешественник травелога стремится
иметь (кадры, места, встречи, экзотическую кухню, вообще, экзотику), а не
быть вместе с новым местом и в новом месте.
Туризм убил путешествие и родил травелог.
В травелоге автор не постигает земли и города, не та оптика – он самовыражается, и стремление его, пусть и скрытое, – создавать маленькие дорожные сенсации.
Травелог всегда внешен, поверхностен, глянцев, он принадлежит больше бизнесу – туристическому и книжному – чем стоящей литературе.
3. Наверное, такие возможности есть, если дать себе время пожить в каком-то месте подольше, как Бродский в Венеции. Литература начинается там, где масло просачивается в землю, а не разливается вдоль дорожек аэропортов. Мне кажется, ещё не написан военный роман-травелог о Чечне, Сирии или где там мы ещё воюем сегодня. Такая книга, приближенная к ежедневной смерти, включая возможную собственную, могла бы быть потрясающей. Но её должен писать участник, а не прилетевший взять интервью журналист.
Мне интересно «Сентиментальное путешествие», вообще любое путешествие, потому что в путешествии таится странный и чарующий заряд детскости, когда всё время открываешь для себя какие-то новые волшебные картинки. Потом ты уже «всё знаешь». Но в путешествии детство активируется, просыпается божественная игра непредсказуемого. Писать такое тоже интересно – все мои прозаические вещи развертываются на юге, либо в горных районах прибрежного Кавказа, либо на побережье Чёрного моря. Я, например, очень заинтересовался жившим там народом убыхов, последний представитель которого умер в Турции после Второй мировой войны, унеся с собой тайну «птичьего языка» своего племени. По счастью, французский мифолог и филолог-компаративист, Жорж Дюмезиль, составил небольшой словарик убыхских слов…
Василий Голованов, писатель, эссеист, путешественник:
1. Жанр травелога, т.е. повествование человека путешествующего, важен, на мой взгляд, не столько для познания мира, сколько как воле- и словоизъявление свободного человека. К сожалению, рождение образа путешествующего писателя, свободного писателя, происходит медленно и с большим трудом. Это непонятно. Не хотят, что ли, писатели быть свободными? Или трудно это? Ведь для того, чтобы путешественнику было
о чём писать, ему надо затолкать себя в такие обстоятельства, так смоделировать действительность (а потом позволить ей развиваться сообразно своим законам), чтобы
было о чём писать. При этом писатель- путешественник пользуется редкой привилегией раздумий на любые темы, он переживает своё путешествие как своего рода экзистенциальное испытание – всё это дает ему несравнимую с писателем-беллетристом свободу суждений. По-моему, это не до конца осознано пишущими собратьями. Во всяком случае, серьезных травелогов я сейчас не вижу.
В Европе дело обстоит совершенно иначе. Там интеллектуальное или экзистенциальное путешествие давно стало излюбленным жанром многих очень хороших писателей. Назову хотя бы Мариуша Вилька, польского писателя, который 20 лет прожил в России, написав о своей жизни 5 или 6 книг: это и дневник, и исповедь, и рассказ-погружение в окружающий мир. Кажется, в России, в силу того, что писатели, в основном, живут довольно бедно, а путешествие-тревел требует всё-таки порядочных средств, писатели, может быть, и хотели бы писать травелоги, да денег не хватает. По-честному, я за последние годы прочитал только один стоящий роман-путешествие по Индии: это «Адамов мост» Сергея Соловьёва. Удивительный текст, где сходятся и любовная драма, и путешествие по разным провинциям Индии, и взгляд из джунглей, и собственная жизненная философия автора, изложенная в дневниковых вставках и в обращении к любимой. Получилась
книга о жизни, каким и должен быть, в идеале, хороший травелог.
2. Дайте подумать. Путевые заметки прежних времён (да даже и не заметки, а книги) были, прежде всего, землеописаниями. Так было в XVIII веке (Паллас, Гмелин, Крашенинников). Да и классическое «Хожение за три моря» Афанасия Никитина – это, собственно, описание всего, что он увидел в своих странствиях. Авторское «я» в этих землеописаниях не выявлено, оно (до поры) и неинтересно читающей – академической и придворной – аудитории. В XIX веке травелоги «оживают», в них уже рассказывается о том, какие приключения пережила сама экспедиция, появляется лирический герой автора и другие персонажи, связанные с ним. Таковы книги Н.М. Пржевальского (он после каждой экспедиции писал книгу), П.П. Семёнова-Тянь-Шанского, Г.Е. Грум-Гржимайло и других. Исключение составляет повествование Ивана Гончарова «Фрегат «Паллада»», написанное по личным впечатлениям, которое наравне с романами публиковалось в журналах «Отечественные записки», «Современник», «Русский вестник» и было весьма популярно. Иван Александрович Гончаров впервые подошёл к путешествию не академически, а по-писательски, написав серию очерков, которые, выпущенные отдельной книгой, заставили задуматься – а с чем мы имеем дело? Это роман? Нет, не роман, в нём нет вымысла. Скорее, это серия очерков, объединённых одним названием и одной обложкой. Книга. Перелом наступает на рубеже XIX-XX веков, когда появляется «Остров Сахалин» А.П. Чехова и «Дерсу Узала» В.К. Арсеньева. Тоже не романы, а книги, которые вызвали огромный читательский интерес. Но в них уже авторское «я» проявлено достаточно определённо, появляется простор для свободы суждений, для своего рода интимности.
Современный тревелог намеренно уходит от беллетристики, от выдумки, от «фикшна»: писатель осознаёт, что можно создать такую жизненную ситуацию и пережить её самому, что это будет интереснее любой выдумки. Отсюда такой расцвет тревел-литературы в ХХ веке. «Путешествия потеряли бы половину своей прелести, если бы о них нельзя было бы рассказывать», – говорил Пржевальский. Это девиз всех писателей-путешественников ХХ века: Тура Хейердала и Жака-Ива Кусто, художника Рокуэлла Кента и охотника за редкими животными Джеральда Даррела, польского первопроходца в Канаде и Амазонии Аркадия Фидлера, первого одиночного покорителя Эвереста Рейнхольда Месснера и, в общем, всех, кто решился в наше время избрать себе амплуа путешественника.
При этом что ещё важно? Писатель-путешественник, в отличие от обычного беллетриста, переживает необыкновенную подлинность жизни. А читателю всегда интересно знать, как оно происходит «на самом деле»: на войне, в путешествии, в духовном перевоплощении. Для этого надо только реально затолкать себя то ли в войну, то ли в путешествие, то ли в духовную мистерию – и пережить это вместе с читателем. Действительно, по-всамделишному пережить. Современный путешественник – это прежде всего лирический герой, через которого приоткрывается читателю необычная реальность… В этом сила и привлекательность современных травелогов.
3. Я уже говорил, что главная привилегия писателя-путешественника (в отличие от людей, занятых иными заботами и работами) – свобода. Свобода видеть то, что никогда не откроется другим, свобода на уровне писательской исповеди излагать свои взгляды на мир, на жизнь, на человеческие отношения. Невостребованные возможности этого жанра лежат в авторской субъективности, а не в объективности, с которой ему (автору) пришлось столкнуться. Сейчас, когда даже по сравнению со второй половиной ХХ века путешествовать стало легко, травелоги уходят в интернет, в блогосферу. Там описываются путешествия иногда очень любопытные, даются порой очень полезные советы. Но это ещё не литература, это сырец. Чтобы получился настоящий травелог, мало «съездить» в экзотические страны. Нужно так смоделировать жизненную ситуацию, чтобы она всё время подкидывала новые и новые экзистенциально важные вопросы. Землеописанием (объективизмом) сейчас никого не удивишь. Успех или неуспех травелога кроются в субъективности, а для того, чтобы раскрыть её, эту субъективность «человека путешествующего», нужен, помимо всего прочего, талант. Вот талант – это и есть та единственная «возможность», которая и делает жанр травелога произведением большой литературы.
4. Интересно ли мне делать то, что я делал всю жизнь? Ну а как бы я смог заниматься этим, если бы мне было неинтересно? Из пяти моих книг только одна не является травелогом. Сейчас моя книга «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий» переведена на три европейских языка и, видимо, будут ещё переводы. «Каспийская книга» переводится во Франции и в Германии. Что же касается задач… Задача, как и у всякого писателя, состоит в том, чтобы создать текст, от которого невозможно оторваться. Задача – пережить своё путешествие как удивительное экзистенциальное приключение-превращение, в результате которого ты не можешь не измениться. Задача – так переплавить внутри объективность и субъективность путешествия, чтобы даже исторические или культурные экскурсы были бы увлекательны, как сказки «Тысячи и одной ночи». Задача – превратить своё путешествие в загадку, отгадка которой замаячит только где-нибудь в финале. И чем более ты сам увлечён этой загадкой пространства, с которым ты имеешь дело, или с метаморфозой превращения, которое случается лично с тобой – тем книга будет интереснее для читателя.
Мария Галина, поэт, прозаик, литературный критик, член редколлегии журнала «Новый мир»:
1. Возможность осваивать окружающий мир в том числе и посредством описания появилась только у постсоветского человека. Советский мог только завидовать журналистам-международникам и прочим випам, которых выпускали «туда», и зачитываться их описаниями Британии и Японии, а также наслаждаться очерками «по родному краю» – та же «Третья охота» Солоухина – травелог, нет? Это не значит, что те были плохими: скажем «Корни дуба» Овчинникова были очень неплохи, но таких по понятным причинам было очень мало. Даже западные, современные на тот час, литературные путешествия по странам и городам не слишком-то переводились – зачем? Чтобы тешить тягу к недостижимому? Но зато много было переводных травелогов «про природу», это было как бы безопасно, и как результат, советского человека тянуло в основном к экзотике, то есть совсем уж недостижимому – «Рыбы поют в Укаяли», «Пересекая Африку», всё такое. Джеральд Даррелл был безумно популярен. Но своей традиции травелогов у нас в общем-то не было (в XIX веке была, да-да, я знаю, потом закончилась). Сейчас травелог, именно потому, что нужно было быстро наверстывать упущенное,
– один из столпов современной литературы. Но вот что интересно: сейчас травелог –это освоение мегаполисов, вообще, полисов прежде всего. И это вполне естественно; большая часть человечества живет в городах, и они – такой же сложный и бросающий вызов environment, как джунгли и тропические леса. Оттого большая часть нынешних травелогов – о городе. «Вена, операционная система (Wien OS)», «Из Чикаго», «Города, как камни и представления» Андрея Левкина, «Музей воды. Венецианский дневник эпохи твиттера» Дмитрия Бавильского, заметки Кирилла Кобрина, «Сидеть и смотреть» и «Описание города» Дмитрия Данилова – всё это урбанистические травелоги. Сергей Костырко и Александр Иличевский обживают Израиль, который тоже – страна для нас давно уже не экзотическая, Андрей Пермяков – малые города России. Если и попадается с
овременный травелог вне городского ландшафта, то он так же насыщен (а то и пересыщен до кристаллизации) рефлексией и подчеркнуто отказывается от «романтики» («Остров» Василия Голованова, например). А вот популярные в этом году «Песни драконов» Владимира Динеца тешат скорее нашу ностальгию по детству, по этим самым «Рыбам в Укаяли», мол, вырасту, не буду ходить на эту вашу унылую службу, а уйду в путешественники, и со мной будут та-акие приключения!
2. Это как я уже сказала, человек в городском ландшафте, причём с упором на слово «человек». Современные травелоги пишут, как правило, рефлексирующие наблюдатели; все вышеупомянутые тексты построены на рефлексии, в том числе и рефлексии по отношению к самому жанру травелогов. Наблюдатель, как мы убедились, в частности по «Сидеть и смотреть» Данилова, может вообще описывать одну и ту же ограниченную локацию; ходить по одному и тому же маршруту, ежедневно, пунктуально. Важно не то, что он видит, а то, как именно он видит именно это, о чём он в это время думает и т.д.
3. Рано или поздно травелог соединится с художественным вымыслом, причём очень своеобразно – не роман путешествий, а что-то другое, фикшн, убедительно выдаваемая за нон-фикшн, игра со стилистикой травелога и т.п.
4. Да, интересно, но здесь все зависит от личности автора – поскольку, как я уже сказала, нынешний автор травелога – это Человек Рефлексирующий, на первый план выступает он, а не локация, в которой он находится. Интересно ли было бы написать? – да, вот как раз фикшн, убедительно выдаваемая за нон-фикшн, это было бы забавно.
Пётр Алешковский, прозаик, историк:
1. С медленной смертью журнала «Русский репортёр», попытавшегося возродить жанр «путевых записок», травелога, физиологического очерка, в литературном пространстве русского языка осталась, пожалуй, одна лишь серия НЛО «Записки русского путешественника», упорно, но не регулярно печатающая авторов, пишущих о впечатлениях, «захваченных» по пути. Из последних, понравившихся мне – две замечательные книги Александра Стесина – «Ужин для огня» и «Вернись и возьми», «Три путешествия» Ольги Седаковой. Книга путешествий Александра Чанцева «Граница Зацепина», постоянные наблюдения Лоры Белоиван, которые она публикует на своей странице в Фейсбуке и в ЖЖ, книга «Бахтале-шурале» Мити Фалеева, вышедшая в
«Альпине нон-фикшн
», «Невыдуманные истории» Евгения Ройзмана, выпущенные им в Екатеринбурге, и несколько книг Василия Голованова, с первым, блестящим «Островом» и ничуть не уступающей ему по накалу «Каспийской книгой», вышли всё в том же НЛО. Особняком стоит издательство «Паульсен», выпускающее книги об Арктике и Антарктике – у них появляются книги о путешествиях по северным морям, но нигде не видел рецензий о продукции этого своеобразного и интересного издательства. Можно задаться целью и наскрести по сусекам еще с десяток названий, вспомнить книгу Глеба Шульпякова о турецком архитекторе Синане, где поэзия, филология, травелог и разыскания о мастере удачно соединяются в единое целое.
Все названные книги, равно как и записи в ЖЖ, понятно, разные, индекс цитирования их тоже не одинаков, а скромная тумба на ежегодной ярмарке «Нон-фикшн», посвящённая травелогу, стоит одиноко и не привлекает читателей. Тем не менее, никто не проводил специального социологического исследования – в ЖЖ к Лоре Белоиван стучатся толпы желающих, непереизданные книги давно стали редкостью, их не всегда можно купить на Алибе и т.д. Первые годы работы команды «Русского репортёра» создали крепкий и востребованный журнал, загубленный вовсе не по их вине, а из-за отсутствия денег и воли у вышестоящего начальства из материнского «Эксперта».
1-1. Вопрос, заданный журналом, кажется мне слегка выспренным. Есть ли потребность в качественной, хорошей литературе сегодня? Мне кажется – есть. Но, когда кажется… далее по известной пословице.
Тем не менее, вопрос важный и интересный. Наблюдения за зарубежным книжным рынком говорят о том, что жанр путешествий и наблюдений, сделанных уверенной рукой пишущего, имеют постоянный и неизбывный спрос у читателей. Тот же Владимир Динец, написавший почти голливудскую книгу о поиске смысла брачных танцев у крокодилов, попал в шорт-лист премии «Просветитель».
Скорее, следует говорить об отсутствии поддержки этого востребованного жанра у издателей. Об отсутствии журналов (а не одного журнала) о путешествиях и людях, живущих в отдалении от центров. Наверное, стоит заказать такое исследование социологам – их ответ было бы интересно почитать, но думаю, что при всё возрастающем спросе на литературу нон-фикшн такие тексты будут появляться всё чаще и чаще, если и когда они получат продвижение со стороны пишущих о книгах, если и когда цены на бумажную продукцию придут в соответствие с кошельком массовых покупателей. Травелог травелогу рознь, Карамзины, Геродоты, Ганзелка с Зикмундом просто так не появляются, да и родятся нечасто. ФБ с его безудержным фотографированием подменяет потребность в качественном слове, и это – тоже веяние нового цифрового времени. Словом, поживём – увидим, если поживём.
2. По сути, я на этот вопрос уже ответил. Жанр стал расплывчатым и шагнул в глянец, обложился фотографиями современных отличных фотографов, пролез в ФБ и ЖЖ, но не истёрся до конца, и лучшие книги из имеющихся по-прежнему глубоки, написаны блестящим стилем и обладают богатым словарём, способным поспорить с традиционной литературой, в которой «Остап подошёл к окну, всё было мрак и вихрь»...
3. Нет, не вижу, слово абсолютно свободно и живёт там, где ему хочется и можется.
4. Интересно. Два года сотрудничества с «Репортёром» закончились выходом в свет книжки «От Москвы»... Это вопрос времени, которого катастрофически не хватает, тем не менее задумываю две поездки-путешествия, к которым надо тщательно готовиться, высвобождать время от постоянной работы на радио. Какие задачи при этом я решаю? Разные задачи. Нет, честное слово, – едешь, бывало, за одним, а привозишь совершенно другое. Но без задачи литературное путешествие – туристическая прогулка, а на них вот, увы, времени уже просто не осталось.
Андрей Левкин, прозаик, редактор, журналист:
1. Тут мне не ответить, я не воспринимаю современную русскую словесность как целое. То же с жанрами – они, в общем, для издателей. Да и нет тут жанра вообще: кто-то пишет о городе, имея в виду себя там, кто-то использует город (так интенсивно, что может показаться, что тут ещё и травелог) как декорации, ну, а кто-то просто город описывает. Что-то бывает лучше, что-то тупее – что в данном случае «значимость»? А одну книгу назову: «АртГид. Близкий незнакомец: Гданьск–Калининград–Клайпеда», сделал Калининградский ГСЦИ (2015). Представить просто: есть «Лондон» Акройда или «Магическая Прага» Рипеллино. А у них – то же самое, того же уровня, но сильнее – потому что авторов много и, соответственно, разнофактурность куда сильнее, чем в упомянутых случаях. Разумеется, разнофактурность не торчит разными текстами, а сложилась в книгу.
2. Да, кажется, нет их. Человек оказался в неком месте, ну и описывает его, как умеет. Тем более, если у него ещё и заказ на такую работу. Впрочем, теперь эти описания могут быть точнее – и съездить проще, и гугл есть.
3. Разве что возможность перехода количества в качество, если этот фокус до сих пор в силе. В смысле, наездились уже, многое описано, так что никаких первых разов в новом месте – могло бы быть меньше общих мест и описаний достопримечательностей. А города разные, их физиология разная – вот эти возможности есть.
4. Да я и не писал травелоги as is. Просто не люблю беллетристику и описания от третьего лица с вымышленными героями. Города для меня –удобный вариант письма: не придумывать героев, а поместить то, с чем работаешь, в какой-нибудь город. Для любой структуры, недопроявленной, скажем, сущности, которую хотелось бы сделать явной, всегда отыщется город, который – почти как она. Логичнее же, чем сочинять фиктивных героев, которые примутся разъяснять тему.
Владимир Севриновский, поэт, переводчик, путешественник:
1. Травелог чрезвычайно важен не только для словесности, но и для всей России. Самую большую страну мира просто необходимо осмысливать целиком, рассказывать её обитателям друг о друге и тем самым объединять – чтобы они не говорили, обращаясь к приезжему: «Вот у вас в России…», а ощущали себя гражданами единой и очень интересной страны. Только так решаются межнациональные проблемы, ведь источник ксенофобии – страх, порождённый незнанием.
После падения «железного занавеса» появилось несколько отличных эмигрантских травелогов – люди открывали для себя целый мир. С некоторым допущением авторами этого жанра можно назвать даже прекрасных Вайля и Гениса. Потом эстафету у литераторов перехватили телевидение и интернет – сейчас можно найти блоги и передачи чуть ли не обо всех зарубежных странах. К сожалению, современная Россия ещё ждёт своего литературного Колумба. Сергей Доля, Артемий Лебедев и прочие блогеры ездят всюду, но копают неглубоко. Мы несколько лет назад делали проект Strana.ru. Он дал несколько интересных образцов, но потом зачах. Алексей Иванов попытался осмыслить родной Урал, но чересчур увлёкся теоретизированием, из-за чего «Хребет России» заметно уступает беллетристике того же автора. Что же касается аналогичных телепередач, стоит отметить питерские «Письма из провинции».
К сожалению, до лучших западных образцов ещё далеко, и я не читал ни одного русскоязычного травелога уровня произведений Олдоса Хаксли и Грэма Грина – классиков литературы, которые дали прекрасные образцы этого жанра.
2. Особенности травелога – примерно такие же, как и у других жанров. Как и в прежние времена, существует много плохих травелогов и мало хороших. Вот только раньше книге было сложно дойти до читателя, а теперь наоборот – до читателя доходит слишком много книг. Результат, как ни странно, схожий.
Куда важнее – ускорение всех этапов создания и чтения травелога. Он быстрее пишется, почти мгновенно отправляется к читателям, так же стремительно читается и забывается. С одной стороны, это хорошо – современный человек потребляет куда больше информации, чем его предшественники. Но при этом теряются основательность и глубина. Впрочем, из данного правила тоже есть исключения.
Также существенно возросла важность визуальной составляющей. Увеличивается доля видео, и даже текстовые травелоги немыслимы без множества фотографий.
3. На мой взгляд, будущее травелога – в размывании границ с другими литературными жанрами и даже с наукой. Мы видим, насколько успешными бывают беллетризованные травелоги вроде «Шантарама». А необходимую глубину произведениям придаст научная база – будь то антропология, социология или искусствоведение. Если путешественник опирается на научные знания, при этом обладая талантом ввязываться в приключения и интересно их описывать, успех обеспечен. Кроме того, увеличение доли визуальной составляющей и доступность компьютерных технологий приведут к росту популярности мультимедийных и интерактивных проектов.
4. Я работаю в этнической журналистике, которая вплотную граничит с травелогом. Поэтому я с интересом читаю всё, что касается изучаемых мною регионов Северного Кавказа. Дагестаном регулярно занимается не так много людей, мы практически все знакомы, дружим и обмениваемся опытом. Иногда сюда приезжают на день-другой известные блогеры. Взгляд у них поверхностный, много ляпов, но иногда они замечают то, что ускользало от меня прежде. Из современных зарубежных травелогов хочу выделить проект дважды лауреата Пулитцеровской премии Пола Салопека. Он вышел из Эфиопии в 2013 году и идет пешком через всю планету, намереваясь закончить путешествие на архипелаге Огненная земля в 2020 году. Пишет Пол об этом и познавательно, и виртуозно.
Как журналист, я поначалу взялся за самую масштабную задачу – написать обо всех субъектах РФ. Это заняло почти три года. Затем я решил хотя бы в одной республике разобраться по-настоящему глубоко и выбрал для этой цели Дагестан. Сейчас, два года спустя, работа близка к завершению, и я надеюсь следующей весной опубликовать книгу, которая будет даже более интересна, чем книга обо всей стране – потому, что я по-настоящему вжился в республику и разбирался в каждом элементе культуры столько, сколько необходимо. Иногда я думаю посвятить следующую книгу одному селению. Кто знает, не окажется ли она более увлекательной, чем книга обо всём Дагестане?
Андрей Пермяков, поэт, прозаик, литературный критик:
1. По-моему, место этого жанра остаётся в нашей литературе неизменным уже много-много лет. Другое дело, что изменилась роль самой литературы. Теперь вряд ли возможно новое «Путешествие из Петербурга в Москву» с последующим приговором автору и общественными бурлениями, или «Владимирские просёлки», сподвигшие на знакомство с Россией великое множество людей. Писательство в значительной мере утратило свой эксклюзивный потенциал влияния на социум. Так бывает.
А значительные явления внутри литературы в этом жанре, конечно, есть. Список авторов, максимально интересных для меня, возник в голове почти мгновенно, я лишь думал, как его лучше представить. Поколенчески-возрастной признак может быть обидным, степень личной приязни — тем более… Словом, свою десятку авторов, создавших в нашем веке интересные травелоги и продолжающих работать, излагаю в алфавитном порядке: Дмитрий Бавильский, Михаил Бару, Ирина Богатырёва, Мария Ботева, Александр Генис, Дмитрий Григорьев, Наталья Кириченко, Кирилл Кобрин, Татьяна Мазепина, Денис Осокин. Абсолютно разные авторы, абсолютно разные книги.
2. Путешествия неизбежно будут становиться всё более сентиментальными. Вернее, рассказы об этих путешествиях. Это я вновь к тому же, что влияние литературы на общество падает, и перелома этого тренда пока не видно. А вот на отдельного человека книги своё влияние сохраняют, и значительное. То есть, читатель в любом случае будет выбирать то, что ему близко, но при этом ни в коем случае не совпадает с его собственным опытом.
Предположим, условный менеджер, ездит на таком же условном Форд-Фокусе по безусловному Шоссе Энтузиастов из Реутово, допустим, в Перово. Пересекая МКАД утром, видит слева шпиль некоторой церкви. Вечером, соответственно, этот шпиль видит справа. И вдруг он встречает книгу, где об этой церкви, о маленьком кладбище рядом, о типовой застройке вокруг, о дороге, шедшей подле этой церкви, сказано так, как он сам бы никогда не сказал. Что именно сказано – тоже важно. Но совпасть должен ещё и стиль говорения.
Или тот же менеджер слетает в Гоа, получит там дежурный набор удовольствий. А потом, роясь в Интернете, прочтёт заметки автора, бывшего там же, тогда же, но увидевшего совсем иное. То есть, сейчас к литературе обращается человек, по определению желающий особенного взгляда на действительность. Ибо стандартный набор потребностей поп-культура, в принципе, удовлетворяет. Травелог тут, опять-таки, частный случай искусства.
Очевидно же: в наше время любой может найти достаточный объём информации о месте, где он хочет побывать, уже побывал или где живёт постоянно. Об истории этого места, о примечательностях. Обо всём, вплоть до кафе и лавочек поблизости, до особенностей личной жизни соседей – Фейсбук в помощь. А вот связать всё это в единое «здесь и сейчас» мало кто сможет.
«Набережная неисцелимых» Бродского – в некотором смысле, первый и вечный текст такого вот нового травелога. Но там, конечно, ещё и мотив вечного возвращения – очень ценная для пишущего путешественника вещь.
3. Возможно, как ни один иной жанр, травелог может стать мультимедийным. Понимаю, что термин стал если не жупелом, то объектом насмешек. Но это от непрофессионализма. А так в нынешних условиях был бы возможен, скажем, выход журнального варианта путевой прозы, затем – представление её же с фотографиями на сайте, затем, если интерес будет уж очень большим – выход весьма качественного, иллюстрированного издания. Той самой «книги как объекта». Подчеркну: речь идёт не об экранизациях, а о синтезе, о синкретическом, в определённом смысле слова, произведении.
Беда тут в том, что совмещать эти жанры не умеет почти никто. Помните ведь замечательные фильмы Жак-Ива Кусто? А книги у него прескучные. И наоборот: Джеральд Даррелл писал блистательно, но фильмы… Ну, не совсем ерунда, но гораздо хуже книг. Так это мы ещё говорим про титанов. Идеальная пара для нынешнего травелога – писатель и фотограф. Только люди должны не сильно трясти своими амбициями и помогать друг другу. Так редко бывает. Да и многие предпочитают кататься в одиночку.
4. Очень интересно. И читать, и писать. Читательские задачи тут крайне обычны: узнать что-то новое о себе (да, это возможно и при чтении книги о местах, где ты никогда не бывал), о мире или о языке. А вот авторские… Наверное, путешествие избавляет тебя от необходимости построения фабулы и можно тщательней подумать о сюжете. Вот как хитро отвечу.
Дмитрий Данилов, поэт, прозаик:
1. Этот жанр важен хотя бы потому, что люди любят травелоги, готовы, хотят их читать. Жанр очень востребованный. Если говорить о конкретных явлениях, то мне очень нравится то, что делают в этом жанре Андрей Левкин и Дмитрий Бавильский.
2. Могу предположить, что писатели прежних времён не отправлялись в путешествия специально для написания травелогов. Люди путешествовали с какими-то целями, а заодно делали путевые заметки. Современные авторы могут отправиться куда-то именно для того, чтобы что-то написать. У меня самого так неоднократно было. Например, в 2010 году я проехал на поезде от Москвы до Владивостока специально, чтобы написать про это текст. И написал.
3. Мне кажется, современные авторы почти не используют возможность бесстрастной фотографической фиксации наблюдаемой в путешествии реальности. По-прежнему, как и в XIX веке, в большинстве случаев путешествие для автора – повод для размышлений, воспоминаний, погружения в себя. Мне кажется, простая, беспристрастная фиксация реальности – интересный приём, в чем-то даже сродни духовной практике.
4. Раз пишу – значит интересно. О своих писательских задачах говорить мне трудно, всё-таки это дело (я имею в виду писание вообще) довольно-таки интуитивное. Но если все-таки попытаться ответить на этот вопрос, то мне хотелось бы восполнить недостаток текстов того типа, который я упомянул в ответе на предыдущий вопрос. Бесстрастная фиксация реальности – вот что меня по-настоящему интересует.
Ирина Богатырёва, прозаик:
1. Как мне кажется, травелог сейчас – жанр не популярный в художественной литературе. По крайней мере, я не могу вспомнить ни одного текста на русском языке последних лет, который можно было бы отнести к этому жанру в чистом виде. Но мне кажется, жанр не умирает, он просто перестаёт восприниматься как художественный. В нём всегда был большой элемент публицистики, и сейчас это перевешивает, поэтому травелог уходит в другую область словесности – в блоги. В блогосфере один из самых популярных жанров – дневник путешественника.
2. Если к «прежним временам» относить момент написания «Путешествия из Петербурга в Москву», то главным отличием современного травелога будет прежде всего скорость – не только перемещения между пунктами А и Б, но и авторской рефлексии увиденного, а главное – читательского восприятия и отклика. Травелог, превратившись в живой журнал, в публикацию в соцсети, в твиттер, становится практически прямой трансляцией с места события, с маршрута путешествия, он позволяет читателю почувствовать себя включённым в происходящее (добавить сюда фото- и видео материалы, которые можно прицепить к тексту, и ощущение усилится). Но это всё окончательно лишает травелог художественности, делая его не просто жанром non-fiction, а репортажем.
3. Как мне кажется, главный потенциал этого жанра – не просто осветить путешествие, рассказать о новых местах, культуре, кухне и т.д., а отрефлексировать опыт знакомства с чужой средой и погружения в неё. Попробовать взглянуть на новое пространство глазами не просто приезжего, который ничего в нём не понимает, но приезжего заинтересованного, который стремится это пространство понять и, возможно, полюбить. Или готов спорить с ним, менять его, – одним словом, готов к взаимодействию, а не к одному только потреблению впечатления. К сожалению, это не всегда удаётся авторам, а если травелог понимается документально, то даже цель такая не ставится.
4. Так как для меня путешествие вообще – важная часть жизни, травелог мне тоже очень интересен. Я уже несколько раз обращалась к нему (в повести «АвтоSTOP», в рассказах) и, наверняка, вернусь снова. И
я-автор, и
я-читатель ищу в травелоге того же, что
я-путешественник – в дороге: возможности узнать через соприкосновение с чужим (пространством, культурой, людьми) что-то о себе самой – через реакции, впечатления, через внутренний отклик, приятие-неприятие, просто через диалог, в который ты вступаешь с окружающим миром, выходя из дома. И этот диалог, как любое общение, может привести к взаимным переменам. По крайней мере, я всегда жду, что случится именно так – и от путешествия, и от травелога.
__________
Редакция благодарит за идею разговора, вопросы и предисловие Ольгу Балла-Гертман.скачать dle 12.1