От редакции: Прошёл год со дня ухода эссеиста, критика, историка литературы Самуила Ароновича Лурье (12 мая 1942 – 8 августа 2015). Мы представляем мемуарный текст Ирины Машинской, – своеобразный «роман в письмах» с комментариями. Читайте в настоящем номере «Лиterraтуры» также рецензию Ольги Канунниковой на книгу «История моих сюжетов» Леонида Пантелеева, подготовленную Самуилом Лурье незадолго до смерти.
Ведь я, в сущности, его совсем не знала. Видела – всего несколько раз в жизни. Один только раз, кажется, говорила по телефону. Как странно вообще, что иногда ну никак не вспомнить первой встречи и первых слов, и даже первых обстоятельств, но кажется, что человек (как сказано у ещё одного питерского литератора, добавлю в скобках, как это сделали бы Самуил Лурье или, скажем, С. Гедройц) был всегда. Мы всегда были на Вы и никогда он не был для меня, как для почти всех наших общих знакомых и коллег, Саней, а были только длинное старательное Самуил Аронович (хоть в письмах я позволяла себе для краткости С.А.), Ира.
Лето 2002: сталкиваемся на дорожке в саду у Фонтанного дома. Видимо, мы уже где-то пересеклись на днях, а может, меня только сейчас кто-то представляет. И он сразу говорит, кивая в сторону стоящего поодаль моего спутника и с лёту его разглядев и поняв: «А кто этот красивый человек?» Вечером моё первое чтение в «Бродячей Собаке», С.А. стоит у стены, элегантный, в чёрном свитере под горло, и говорит мне, когда мы оказываемся рядом – с каким-то гурманским удовольствием, и немало удивив меня этим неожиданным, оттого что таким обыкновенным, простым сравненьем: «А книжки-то разлетелись – как горячие пирожки!» И потом целой компанией куда-то – в кафе какое-то, мимо ночных, подсвеченных, легендарных – а для них привычных, своих, как собственное парадное, – зданий, бредём по лужам, я смотрю под ноги, скорее от стеснения, С.А. идёт рядом, они болтают о своём питерском, литературно-междусобойном, смеются. И другой вечер – ужин у общих друзей, где я остановилась: они с хозяином пьют водку, опять совершенно разрушая сложившийся у меня заочный образ – и с увлечением, с эзотерическими насмешечками смотрят в телевизор – там что-то важное, какие-то совершенно непонятные мне политические хитросплетения образца 2002 года. Вот такие крошки воспоминаний, а вообще-то пунктир наш был – эпистолярный.
Начавшись отрывочно и вроде как случайно, так и продолжалось – невысокими недлинными волнами – на протяжении, выходит, 15 лет. Написать статью или эссе – вообще любой текст о Лурье – на заданном им уровне невозможно – этот уровень недостижим. И оттого ещё удивительнее, что все пишущие о нём – филологи, мемуаристы, друзья, – все, все буквально пишут не просто хорошо, а замечательно. Это такой, видимо был человек, и не случайно видел по-шекспировски – связывая и называя, и сам оттого становясь, для всех его понявших, – не «невидимой тенью», но – сквозь тексты свои, где жил – шекспировской фигурой, трагически-счастливой.
Не думаю, что смогу что-то добавить к этим прекрасным аналитическим статьям и воспоминаниям, таким разным и тонким. В том числе, я уверена, и будущим – потому что нам ещё разбираться и разбираться в том, что создал Самуил Лурье. Просто приведу несколько писем С.А. и своих, проясняющих контекст. В них есть и то, что я хотела бы сказать о его искусстве.
Когда я, по просьбе редакции «Лиterraтуры», принялась разыскивать эти письма (мне помнилось, что короткие записки), я думала, что их будет не больше дюжины. А оказалось – довольно много. Приводимое здесь – лишь осколки, но среди них есть и очень важные, думаю, не только для меня. Многое, конечно, пропало в закрытых мной в разное время архаических почтовых ящиках-ящерах, вроде hotmail’a, или погибло разными другими способами – вариантов гибели переписки много и интернет парадоксальным образом их только умножает.
Думаю, что заочно познакомились мы примерно в это время – в 2001 – но даже если и чуть раньше, в конце 90-х, то это были просто какие-то краткие отголоски – реплики, переданные другими слова – и наверняка так или иначе через связавшую многих из нас – казалось, совершенно случайно – очень тогда хорошую газету «Русская мысль».
Первое письмо, и дальше – отрывок обращённого к С.А. и тоже напечатанного в «РМ» текста – мои, за что заранее прошу у читателя прощения. Но они необходимы здесь как изначальный фон и заданный историей первый сюжет этой переписки.
Месяц назад случилось 11 сентября. Какими странными бывали тогда реакции на произошедшее – в том числе и некоторых до того добрых знакомых! Знакомства, разумеется, тогда же и прекращались. С.А. откликнулся удивительным текстом. Он, как всегда, всё понял – все главное, казалось бы, очевидное, простое – но отчего-то столь многим недоступное. (Здесь и далее – курсивом выделены комментарии И. М. к письмам; обычным шрифтом – текст писем. Орфография и пунктуация оригинала сохранена. – Прим. ред.)
________________
***9 октября 2001
Дорогой Самуил Аронович,
<..>
Вчера стала собирать прошлый номер РМ, чтобы послать приятелю в Москву, и обнаружила Вашу статью о Вавилоне, которую раньше не заметила. Прочла тут же, ночью, на ночь – и оттого, может быть, ещё грустней, потому что, конечно, всё так, всё точно. Вы меня очень растрогали Вашим пониманием всего этого, интонацией. Просто пониманием.
Здесь ведь, в 30 мин. от
этого, всё это по-другому ощущается, и это трудно почувствовать как своё – на расстоянии. А Вы это одиночество американское дали.
Даст Бог, будем живы, когда-нибудь я Вам расскажу, что здесь происходило, как проявили себя люди (замечательно). Я все те дни повторяла про себя «час мужества пробил на наших часах» – и кое-что поняла. Оно никогда мне не казалось настоящим стихотворением, вызывало уважение к состоянию, сострадание – и всё. А тут я услышала то, что они, наверное, слышали: эту мерную поступь, дающий силу ритм – и широкие ступени этого слова:
мужество, ведь собственно, стихотворение из одного этого слова и состоит. Широкие, несущие листы жести – но под ними невидимая крепкая монолитная основа. Мне казалось, что Америка это стихотворение про себя читала, так это ощущалось <..>
Спасибо!
Ваша И.М.
Удивительно, что при всех совпадениях –
человеческих, мировоззренческих и литературных, с С.А. мне так часто хотелось – спорить! Впрочем, почему «почему-то»? – мысль подталкивает мысль. Запомнилось два случая. Первый связан с блестящей статьёй С.А. «В пустыне, на берегу Тьмы» [1]
. Вот что я написала и, окончательно обнаглев, послала в «РМ».
«Автор предлагает свою интерпретацию начала стихотворения Пушкина «Анчар», основанную на инверсии: «его породила природа в день гнева степей». Как я ни крутила-вертела – нет, я так совсем не слышу, а слышу обыкновенно: Природа (в том числе природа степей) породила его в день гнева (со строчной, не библейски, а географически: в один из дней гнева – по-английски или по-французски стоял бы неопределённый артикль – и сомнений бы не было). Проверить это можно на слух, закрыв книгу – мне кажется, так даже тень инверсии исчезает. Но интересно другое – почему эта тень мелькает при чтении глазами? «…Нить фразы сложена вдвое, концы перекручены», – пишет С.Лурье об этих первых двух стихах второй строфы – и обнаруживает этим интересный закон конструкции и восприятия стихов вообще.
Природа жаждущих степейЕго в день гнева породила…
Невозможно, даже бегло скользнув глазами по этим двум стихам, не увидеть вертикальную ось, несущую конструкцию: жаждущих-гнева. А так как к жаждущим прилагаются степи (именно так, а не наоборот, в отличие от грамматики обыкновенной) то и читаем: жаждущих степей-гнева (степи еще и кипят). Поэтам и опытным читателям стихов хорошо известна внутренняя рифма. А тут она особая – не фонетическая, а зрительная (жаждущих сужается во второй строке в воронку гнева, как колонна в греческом храме – в песках!) и, главное, физиологическая: гортань пересыхает от гнева (чувствуем, прочитав вторую строчку и все еще
видя первую), но и в обратную сторону, вспять (то есть опять сверху вниз): природа бесится от жажды. Вот эта симметрическая – назовём ее длиннее: физиологически-эмоциональная – рифма тут всё и прошивает.
Читатель может спросить, а к чему вообще на страницах отнюдь не литературной газеты эти внутрицеховые тонкости, да ещё в наше время? До того ли? – Да, и именно теперь. Как читатель, я благодарна «Русской Мысли», умеющей удержать в своих пределах, да ещё в сердцевине номера, литературу XIX века и другие предметы первой необходимости. Материалы, подобные статье С.Лурье – как внутренняя рифма, сшивающая расползающуюся материю. Сшиваем, как можем, и не исключено, что удержим.
Царь-неандерталец, умерший последним – уничтожив всех остальных... А ведь статья Лурье написана наверняка до 11 сентября! Я живу в США и – хочу или не хочу – все время слышу в эти дни о биологическом и химическом оружии. Мне снятся военные, нецарские сны. И может, у Пушкина это не тот «неандерталец», что до, а тот, что после (истории, цивилизации)? Да, именно царь – не раб – живёт в этом дворце-хижине, настолько тесном, что ноги у входа, почти снаружи. Там, на пороге, и падает раб на лыки.
Пустыня дневной жизни, ночная река творчества, то есть странных, необъяснимых, не имеющихся в виду – видений (Тьма). Так, Самуил Аронович? Пустыня по берегам Тьмы, дневные – обстоящие Тьму – обстоятельства жизни поэта, включая физиологические. Но и Тьма – оказывается не водой, а в – да, пустынных, но всегда чреватых оазисами – берегах – рекой текущих перемолотых песков: прошлого ли, будущего ли, настоящего. Оттого и звук трубы.
Спасибо.»
Я не помю, чтобы кого-то так часто хотелось мне благодарить. Почти каждое моё письмо к нему прошито этими «спасибо». Литератор испытывает благодарность к другому литератору не только за испытываемое при чтении – ну, назовём это счастьем. Но ещё и за установленную планку, особенно, если она, как сказано, недостижима.«О благодарности» –
так называется один из текстов самого Лурье. Позднее он вошёл в эссе «Бог и Бродский». А тогда был напечатан отдельно, конечно же, в «РМ». Он посвящён одному из самых моих любимых стихотворений, «Снег сено запорошил…» И я, конечно, возникла – но не по поводу текста, а по поводу, как мне показалось, неправильно процитированного слова. Эту пару писем мне пока найти не удалось. Но их-то я хорошо помню. Не может там быть июльских дней, писала я – дни в последней строчке, конечно же, июньские – так я помнила. И приводила всяческие доводы, некоторые из которых, преимущественнно звуковые или звукосемантические, сразу очевидны (например, что аллитерация получается уж слишком явная). С. А. удивлённо ответил: да нет, вот же, я проверил – и ссылка на издание. И впрямь июльские, но неправа я была не полностью: оказалось-таки, что в некоторых книгах, в том числе и в ардисовском издании, которое и помнила, был мой «июнь». И вот по поводу – даже не одного слова – одной буквы – мы оживлённо попереписывались несколько дней.Не совсем понимаю уже, о чём следующие две записки, которые мне удалось расшифровать с помощью декодера, спасибо бинарным небесам. Это осколок какой-то недлинного, но явно выходящего за рамки этих двух писем диалога. Почему возникла эта тема – тема русского мата, – я не помню совершенно, но очень характерен тон и содержательность ответа С.А. на мои сумбурные «нечто и взгляд». Речь о столь, как выясняется, любезном мне слове из трёх букв.
***
15 марта 2002
И.М.:
Да, да, в русских буквицах очень похоже: хохолок и ножка, чуть подвёрнутая, и хвост с росчерком. Нет, если оторвать от забора
– нежное, замшевое слово. А в английском ругательные слова и наиболее популярное – разумеется, глагол – из одних почти согласных и самое страшное из них – человек, вступающий в сексуальный контакт с матерью – то есть сдвоенное существительное с двумя суффиками «-er» – всё это отвратительно жестко, как будто сержант орёт. <..>
С.Л.:
Не тюркское (хотя с монгольским, кажется, совпадает), а происходит от индоевропейского звукоподражательного петуха. Так что Ваше уточнение: слово, только слово, кроме того что развеселило и тронуло меня безумно, ещё и совершенно точно провидит форму.
Спасибо Вам за прошлое письмо. Что-то тяжко мне было. Абзацы с эрудицией, конечно, переписал.
Мы, понятное дело, обменивались текстами. Один из присланных С.А. –
замечательный «Воздушный замок сэра Томаса», вошедший позже в книгу «Успехи ясновидения».***13 марта 2002
<…>
Не то чтобы я им доволен, да, видно, не умею написать лучше. И так мне грустно от этой тщеты, от потерянных ночей. Во что играю? И с кем? С чего я вообразил, будто тоже пишу литературу? Вот и Вам докука. Славно, если Вы приедете
С.Л.
***
24 декабря 2002
Тема: Счастливого Рождества!
Дорогая Ира!
Этот год был и есть у меня необыкновенно трудный, с большими неудачами. Одна из неудач, между прочим, состояла в том (пусть не самая большая, согласен), что хоть я и очень ждал Вашего приезда, обстоятельства мои напрочь заблокировали возможность погулять с Вами часик вдвоем и поговорить. И я так расстроился, что это сломало и тон переписки.
Но всё это были и есть пустяки. Поздравляю Вас с Рождеством, и по этому случаю спешу сказать, что мне очень нравятся Ваши стихи - не то что все тексты подряд, хотя бывает и так (последняя посылка), а сама содержащаяся в них и в Вас возможность чуда.
Для забавы – и чтобы напомнить – посылаю два текстика. Есть у меня и большая статья (для меня большая) – про Дон Кихота, да сам не решаюсь перечесть.
Будьте счастливы и гениальны.
Ваш С.Л.
Способ разговора о книгах у него был свой, ни на кого не похожий, и,
казалось, непредсказуемый и для него самого. Потому меня удивляло
настойчиво повторяемое положение о том, что для того, чтоб писать о
стихах – именно о стихах, – требуется какой-то особый «понятийный
аппарат». Пару раз С.А. говорил об этом в связи с моими стихами. Это
прозвучало и в его отклике на моё избранное «Волк» –
отклике, конечно, для меня радостном и очень щедром, хоть и вовсе не безоблачном. В названии письма стояло: «Про Ваши стихи».***23 июля 2009
Дорогая Ирина!
Я очень виноват, простите. Книжки получил, прочитал мгновенно, решил отложить и перечитать, чтобы высказать похвалу (конечно же, похвалу и благодарность) достаточно внятно,
– потом выпал из Интернета
– вошёл на новом компьютере несколько дней назад
– перечитал стихи
– и вот с каким опозданием откликаюсь. Простите и простите.
Стихи замечательные. Совсем без заполнителей, без рутины. По-видимому, сплошь написаны в состоянии вдохновения, и вместе с тем какого-то философского прорыва. То есть содержание идеально связано с формой, причём то и другое уникально. Вот какие пустые слова приходится употреблять. Почему я и не пишу про стихи: не выработал понятийного аппарата
. Что-то подобное я чувствовал, читая впервые «Опыты» Вагинова. Что кажущийся капризно-своевольно-бессвязным текст
– в действительности буквально скован закономерностью, строг, лаконичен, высок. То есть это тот случай, когда автору удалось перестроить речь под перестроенное сознание. Как бы создать гармонию в новом измерении.
Тот случай, когда автор совсем не заботится о читателе. Стихи пишут себя сами
– стремясь исключительно к внутренней непротиворечивости построяемого
– воспроизводимого ими
– производящего их
– мира.
Читать их
– не легко. Удовольствия они не доставляют. (Разве что
– абстрактное: красотой соответствия всех элементов). Заставляют сознание жить. Поджигают его, как спичками
– сырую массу. Это переживание не простое. Не на уровне психологии, а повыше. Попробую сказать так: чистое переживание ценности как таковой.
Боюсь, что вся эта невнятица Вас раздражает,
– и оставляю попытки.
Одним словом, большое спасибо, стихи первоклассные, Вы
– молодец.
Ваш С. Л.
В мае 2010, после обычного для меня долгого перерыва, я добралась до Питера. Но нам снова не повезло: большую часть этого времени С.А. был в Москве и вернулся как раз накануне моего отъезда, а в заранее назначенный нами для встречи день – последний мой день в России – заболел, о чем с отчаянием сообщил, позвонив по телефону. Так телефонным разговором всё и ограничилось – и это был последний раз, когда я слышала его голос. Я стояла у окна на кухне, в квартире приютившей меня питерской знакомой, на каком-то высоком этаже, разговоривала с С.А. и смотрела на беспорядочно рассыпанные одинаковые здания спального района, машинально, как чертят на листе телефонные загогулины и лабиринты, пытаясь уловить систему в расположении параллелепипедов цвета летней пыли. Поездка оказалась для меня очень трудной и я была рада, что завтра улетаю. С.А. услышал это и принял за общую бодрость духа. И сказал мне грустным своим, неподражаемым голосом ипохондрика, как его радует, что у меня такой ясный и энергичный тон, что у меня вот такое наступило хорошее время. Мы договорились, через кого я передам в тот, последний в Питере, вечер предназначенные для него книги и получу его Гедройца [2].
***24 июня 2010
Дорогой Самуил Аронович,
Ваша книга
– это чудо какое-то. Таскаю её с собой, как Кристофер Робин Винни-Пуха. Именно так, мне кажется, надо писать о книгах
– даже вот: только так и можно писать.
<..>
Ваша Ира
***24 июня 2010
Дорогая Ира!
Спасибо на добром слове.
К сожалению, Ваши книги еще до меня не добрались. <…> Неделя прошла, и другая
– ну никак не совпасть. На следующей
– я возьму это дело в свои руки. Просто сейчас я пока не выхожу из дома. Но не позже вторника
– выйду.
И прочитаю. И тоже Вам напишу что-нибудь хорошее. Для нас, пишущих хорошо, это не менее важно, чем для тех, которые пишут плохо,
– даже странно.
Ваш С.Л.
*** 3 сентября 2010
Дорогая Ира,
наконец-то мне удалось выцарапать подаренные Вами книги <…> Во-первых, во-вторых и в-третьих, большое спасибо.
Книга про А. Сумеркина
– благородный поступок. В ней дух правды, доброй воли и любви.
Книгу О. Вулфа я читал в три фазы. На первой
– как бы отторжение: зачем автор чувствует жизнь и речь совсем не так, как я? Вторая фаза
– зависть: зачем я не умею так чувствовать и писать? Третья
– обида за автора (и уже за себя как читателя): почему про эту прозу не пишут и не говорят каждый день во всех журналах, блогах и т. п., а считают литературой тучу пыли? В общем, я рад и благодарен, что прочитал эту книгу и знаю этого автора. Хотя и предчувствую, что манеру, запечатлённую в этой книге, он вынужден будет поменять и навряд ли сразу добьётся, чтобы и новая была такой же прелестной.
Теперь про Ваши стихи. Тут мне трудней всего передать свои мысли. Завидую Д. Давыдову: он очень много увидел и выразил. А я только чувствую, что каждый из Ваших текстов
– одушевлённое существо. Что это какая-то уникальная форма жизни. Мне трудно назвать это лирикой: лирика предполагает потребность в коммуникации. Лирик ищет быть понятым. Лирика действует за счёт того, что автор умеет подвинуться и дать читателю место в кабине рядом с собой. И они едут как бы вместе и видят одно и то же. И читатель, как покойный П. Вайль, наслаждается иллюзией, что стихи
– про него.
А тут состояние (скажем для простоты
– ума) и словесная композиция устремлены исключительно друг к другу. Единственная задача
– достижение как можно более близкого их тождества при абсолютном, заданном и осознанном несходстве их материала и состава. Читатель не имеет данных даже для того, чтобы судить, хорошо ли она выполнена. Ему передаётся
– или нет
– чистая энергия, сконцентрированная для попытки. Чувствуешь себя соглядатаем внутри Вашего ума. Это как-то иначе, чем подглядывать за телом, но тоже не чувствуешь права. Впрочем, возможно, я просто не умею читать стихи, тем более
– современные. Так или иначе, это было сильное, серьёзное и нелёгкое переживание.
Еще раз
– огромное спасибо. Вам и О. Вулфу.
Удач и счастья!
Ваш С. Л.
***8 сентября 2010
Дорогой дорогой Самуил Аронович,
Простите мне неприличный промежуток между получением Вашего письма и этой вот запиской. <..> То, что Вы сказали о стихах – что каждое стихотворение – какое-то одушевлённое существо – дословно совпадает с тем, как я сама это чувствую и даже понимаю (или мне кажется, что понимаю): именно существо, сущность
– оттого и это слово «энергия», которым обычно в первую очередь отзываются самые чуткие (и потому самые скромные, строгие к себе). Энергия, конечно
– слишком общее и удобное понятие, чтоб так уж на него полагаться, но всё-таки есть в этом, наверное, какая-то правда, интуитивно нами всеми понимаемая. Так, по крайней мере, я воспринимаю не свои стихи
– есть эта самостоятельная энергетическая сущность
– или нет её, а есть просто чистый или чистенький текст. Как яйцо без зародыша. (Зародыш
– это такое мутноватое завихрение, сгусток таинственного волнения).
И так как я залезаю уже не в свой словарь, мне, видимо, пора прощаться <…>.
Спасибо Вам за Сашу Сумеркина, за Олега и за Волка.
С наступаюшим Вас Рош а-Шана! Будьте счастливы каждый день этого нового года.
Ваша И.
Я передала сказанное С.А. о «Бессарабских марках» Олегу Вулфу – он был счастлив и откликнулся короткой запиской. ***7 сентября 2010
Дорогой Самуил Аронович, книжка прошла незамеченной и нечитанной, если не считать отклика (окрика) в «Бельских просторах» (К. Анкудинов): «Олег Вулф успешно демонстрирует языковой блеск, но поскольку в его фантазмах непроисходит ничего (помимо павичевских фокусов), они воспринимаются как однообразный словесный <белый шум>.» Жаль, конечно, что «воспринимаются».
А Вам спасибо душевное, что прочли как есть.
Всего Вам самого доброго
–
Ваш Олег
А через год, 21 июля 2011 Олег погиб.
***31 августа 2011
Дорогая Ира,
мне бесконечно жаль Олега Вульфа [3]. И бесконечно жаль, что он умер.
Это два разных переживания.
Первое
– от того, что ушел молодой и несомненно хороший человек. (Что хороший
– я вижу по единственному письму
– и по тому, что он ваш друг,
– и по текстам из его книги.)
Второе
– от того, что книжка очень хорошая. Блестящая. Убеждающая в огромных возможностях автора. Так замечательно пишет. Если так написать не книжку рассказов, а целый роман
– это же будет великая вещь. Вот такое было чувство.
Как старый человек, я печалюсь о смерти молодого. Это всё несправедливо, грустно и страшно.
Как литератор, я скорблю.
Бедный Олег. Бедная Вы.
Ваш С. Л.
***16 октября 2011
Дорогой Самуил Аронович,
Не могла оторваться [4]. И как хорошо, что продолжение впредь.
Шлю Вам ссылку на три стихотворения Олега в «Интерпоэзии». Он эту публикацию сам подготовил, ещё весной. Редактор предложил мне что-нибудь написать – я написала, как могла. И подтолкнуло меня именно так написать
– письмо Вам (Вы узнаете темы). Вернее, в том письме обозначился тон
– и мне уже не захотелось его менять
– как будто это я это письмо продолжаю, Вам.
Самое удивительное, что сказанное от редакции
– «погиб поэт»
– правда. Сценарий в чём-то оказался до странности похож: токсичность лжи.
Ваша Ира
***17 октября 2011
Дорогая Ирина,
спасибо. Стихи [5] необыкновенные. Ваш текст поразительно чист. Совсем без малодушия
– казалось бы, неизбежного. Очень трудно, наверное, быть таким человеком, о котором можно так написать.
Что касается моего текста, то Вам попалась (в «Журнальном зале»?) 18-я глава, или параграф. Это уже почти два года тянется в «Звезде» и в декабре кончится.
Я тоже обойдусь без банальностей: не стану Вам писать: держитесь, и т. д. Ваш текст как-то очень явственно убеждает, что для некоторых людей
– и в некоторых случаях
– смерти действительно нет.
Тем не менее
– держитесь.
Ваш С. Л.
***5 марта 2012
Дорогой Самуил Аронович,
С весной! Очень надеюсь, она (весна) нашла Вас в добром здравии и радости
– вне зависимости от событий (или их относительного отсутствия
– как вчера).
<…>
В любом случае, хотела бы, чтобы Вы знали, что со-чувствие Ваше, то письмо о нём
– были очень важны мне
– и запомнились и в те дни, когда я не помнила почти ничего.
Ваша Ира
***5 марта 2012
Дорогая Ира,
да, я хотел бы перечитать тексты Олега и попробовать о них написать. <..> Но надо непременно договориться о реальном дедлайне (ужасную привычку писать в предпоследнюю и последнюю ночь уже не переломишь) и, простите, обязательно заблаговременно напомнить (подкрадывающийся маразм тоже, увы, неизлечим). Очень надеюсь, что сумею оказаться полезным. Такая книга должна быть. Вами
– восхищаюсь.
Ваш С. Л.
Переписка шла волнами – и две последние связаны были с трудными периодами – моим (выше) и его – последним.***11 марта 2014
Дорогой Самуил Аронович,
Знаю от наших с Вами общих знакомых, что мы с Вами сейчас на одном континенте, хоть и в разных его концах. Знаю, что зима была трудной. Очень надеюсь, что сейчас Вам легче живётся и дышится. Работается ли?
Не знаю, где Вы точно. Пускай с каждым днём весны прибывают силы.
Ваша Ира
P.S. Хотела послать Вам свою последнюю книжку, но думаю, Вам сейчас это не ко времени. Когда скажете
– сразу пришлю.
***12 марта 2014
Спасибо, дорогая Ира, за письмо.
Да, континент теперь общий, и у меня даже нет на нём других знакомых. Или очень-очень мало. Конечно, я был бы рад Вашей книжке. И послал бы свою последнюю («Изломанный аршин»), если у Вас её нет. <..> Правда, читаю я теперь с усилием и соображаю вряд ли сильно. но порадоваться хорошему тексту ещё могу.
Ваш С. Л.
***17 марта 2014
Дорогая Ира!
Большое спасибо за книжку! [6]
Понравилась обложка, понравилось предисловие [7]. По стихам пока что только поскользил глазами: понимать и чувствовать
– пока не позволяет переоблучённая голова. Она же не даёт дойти до почты и отправить бандероль, но это-то ненадолго: дня за два будет побеждена.
Вы
– молодец! Элегантность рифм даже меня, и даже в таком состоянии, завораживает.
Спасибо.
Ваш С. Л.
***
26 марта 2014
Это будет не письмо, а так, записочка. В силу состояния моей головы, а также потому, что не такова Ваша книга, дорогая Ирина, чтобы раз прочитать, похвалить и забыть. Вот чем ваш брат поэт и компенсирует сам себе малость книжных тиражей и издательских объёмов: ставит в необходимость перечитывать.
Как Вы и сказали, я начал с Giornata. Где стихи раскалены до абсолютной красоты. Где
– как практически всегда у Вас, но это подтвердилось чуть позже,
– каждая буква под высоким напряжением. Ну и не смог уже и не захотел остановиться
– прочитал всю книжку. Всё время чувствуя, что происходит нечто очень значительное. Что вот эти буквы, преобразованные моими глазными нервами и далее нейронами в голове
– в звуки моего внутреннего голоса,
– есть Поэзия. Это слово, которое обычно неудобно (потому что почти всегда не совсем твёрдо) произносить, здесь не то что уместно, а
– незаменимо. Это она самая и есть.
Как жаль (последний раз, наверное, жалею об этом), что я не умею про неё говорить и писать. Не имею для неё словаря, понятийного аппарата. (Надо было разработать, да не было времени. Да и не хватило бы жизни.) Потому что, вообще-то, в таких случаях необходим громкий хор похвал. Чтобы читатели перебрасывали друг дружке тексты, как светящиеся угольки.
Прямо сейчас, а не отдельные умники из правнуков лет через сто.
Кончаю покамест записочку. На почту пойду
– посылать Вас свою мрачно-смешную книжку
– завтра, наверное. Авось Третья мировая еще не начнётся. Но и если начнётся
– за книжку большое спасибо. Это мне привилегия выпала, льгота, бонус
– над нею полдня провести.
Ваш С. Л.
***9 декабря 2014
Дорогой Самуил Аронович,
Я не пишу, но часто о Вас думаю. Как Вы. как проходит лечение. И думаю о том, как мне по сердцу Ваша книга, единственная не уходящая на моём ночном столике (но не как у Обломова!).
Я её читаю не подряд, а тут и там, и ещё остается непрочитанное.
Но я работаю очень много часов в день (разъезжаю, что твой водопродчик, починяющий краны, по округе и даю уроки), да ещё закрываю долги по проекту (Стосвет)
– вот выпустила несколько книжек, потом первый после Олега печатный номер англоязычного Cardinal Points и вот номер №15 памяти Олега (честно говоря, ещё летом
– но как-то не догадалась Вам подарить).
В сети он вот тут, но мне хотелось бы, чтоб у Вас был печатный.<..>
Всего самого самого самого,
Bсегда Ваша И.
***9 декабря 2014
Дорогая Ира,
спасибо за письмо. Да, я знаю, что Аршин читать трудновато, и не огорчаюсь. Знаю, что сам виноват. И нарочно виноват. Мне хотелось освободиться от читателя, от потребности и старания нравиться ему. Это тоже одна из свобод. Я почему-то думаю, что Олегу это пришлось бы по вкусу.
Да, у меня прежний адрес, и я был бы рад получить журнал, если это не очень сложно.
Я заканчиваю третью химию, но с большими паузами из-за изменившегося состава крови. Чувствую себя довольно прилично. Пытаюсь работать. У нас тут яркая осень. Пишете ли Вы стихи?
Будьте здоровы и благополучны.
Ваш С. Л.
***18 декабря 2014
Дорогой Самуил Аронович,
Простите, что отвечаю на электронное письмо как на обычное
– привычные еще почтмейстерские темпы.
Я очень неправильно выразилась
– читать Вашу книгу не только не трудно, но легко и радостно (как говорить правду:) Просто жизнь оставляет уж слишком узкие щёлочки. Но мне понятно Ваше «не огорчаюсь»
– я, как Вы знаете, и сама так отношусь к этому делу
– именно из-за этой самой свободы, всё ради неё. То есть пока чувствую текст как живой
– нисколько не огорчаюсь.
Но, повторюсь, мне кажется, что Аршин совершенно открыт и нисколько не трудноват.
Мне очень грустно, что у Вас 3-я терапия и радостно, что Вы, по Вашим словам, чувствуете себя неплохо. То есть работаете. А работа сама по себе лучшая терапия для таких, как мы.
Я прохожу это сейчас с папой, уже давно началось. Он тоже такой, как мы (только он архитектор, как и мой дед).
Наша осень не яркая, а по-нью-джерсийски уныло-лиственно-рыжая, но уже побывала зимой (и вернулась), даже на какой-нибудь горе (горке).
Но у меня дома, в пенсильванских горах
– отсюда 2 часа на машине под музыку
– настоящая зима, со звёздами, печкой-буржуйкой, запахом снега
– и свободой.
Пишу я внутри, на даю права себе расписаться, пока не закончу дела с Олеговым проектом (вернее, долги эти) на данный момент. За этот год сделала довольно много.
Сегодня высылаю Вам журнал
– и закажу в типографии книжечку Славы Полищука «Диптих», где одно из 2 эссе
– об Олеге. Но она придет формальным образом, с Амазона. Но кое-что всё-таки написала, немного. Вам прислать?
Хорошего Вам самочувствия и радости каждый день!
Ваша И.
***1 января 2015
Дорогая Ира!
Большое спасибо за журнал. Он добрался до меня и скрашивает мои ночи. Для меня хорошо, что он состоит из текстов небольших: сконцентрироваться больше чем на три страницы мне теперь не удаётся.
Желаю Вам новых прекрасных стихов, а про все остальное что же скажешь.
Будьте здоровы.
Ваш С. Л.
***30 января 2015
Дорогая Ира!
Пишу, чтобы с опозданием поблагодарить Вас (ещё раз) за № 15 и отдельно за «Диптих» Славы Полищука. Лицо которого мне показалось знакомым, а тексты
– прекрасными. Как и вся эта драгоценная книга. С каким наслаждением я перечитывал бы её, если бы концентрация внимания не стала так слаба, что больше трёх страниц подряд не одолеть. Облучение, химия, чего там говорить. Писать оказалось легче, чем читать. И я даже написал (правда, за целый год) нечто вроде повести. Она, говорят, напечатана в январской «Звезде». но я не видел журнала, а на сайте нет даже анонса. Но дело не в этом, это я припомнил просто от удовольствия, с которым читал и «Диптих», и многие (главным образом все-таки Олега, Ваши и Славы
– если можно так его называть) тексты в журнале. Сюжет абсолютно трагичен, а тексты излучают свет. По-видимому, моя догадка верна: гениальность
– разновидность остроумия.
Спасибо!
Ваш С. Л.
***30 января 2015
Дорогой С.А.
Удивительное дело, я ехала сегодя к себе в Поконо <..> и думала, что вот завтра Вам напишу, узнаю о Диптихе и вообще. Я приехала аж на три дня, и первый уходит на обогрев всевозможными придуманными человечеством способами и привыкание к себе.
Топила печку, делала мелкие дела
– учительские, редакторские, стосветские, а потом смотрела в лаптопе «Левиафана».
И вот закончила и попыталась растопить печку снова, хотя чего уже, почти час ночи, а потом закрыть лаптоп, а завтра уже начать лыжно-рабочий день с того, чтоб написать пару писем, в первую очередь Вам!
– не знаю, почему именно завтра. А тут
– Ваше письмо! Я завтра обязательно позвоню Славе, он будет счастлив.
Да, излучение света
– это именно, чего мы хотели, когда затевали журнал. Оттого и название такое взяли, не крутое.
Заглянула в Журзал
– да, январской Звезды ещё нет, они ведь всегда чуть позже других ставят, но думаю, вот-вот
– и тогда буду читать Вашу повесть.
По касательной
– в 10 номере напечатана рецензия Марины Гарбер на «Офелию»
– по-моему, очень хорошая. Но она, с цитатами, довольно большая.
Обнимаю Вас и благодарю,
Ваша И.
***3 июля 2015
Дорогой Самуил Аронович,
Меркуцио прекрасен! Наконец-то я до него добралась – сквозь болезнь отца <..>. И вот вчера выбралась, наконец, дорвалась до нашего с О. дома в Пенсильванских горах – и до Меркуцио.
Прикроватный мой экз. Вашего удивительного «Изломанного аршина» давно дочитан – и надпись благодарно перечитана много раз. И он прекрасен – но иной, плотной красотой. «И.а.» напоминает мне метаморфическую порфировую породу с включением светящихся и затуманенных разноцветных кристаллов (чуть не сказала: существ). Перекликающихся, обманчивых двойников, тройников – многажды переплавленных и переломленных светом с разных сторон кристаллов и слитков, сцементированных веществом книги. Я не знаю, понятно ли я объясняю своё впечатление – я тороплюсь на материк, но хочу успеть написать Вам ещё здесь, у озера в горах. Порода, в ней отдельные кристаллы и целые их слипшиеся созвездия, разного химического состава люди – и положения. И вначале кажется, что эти положения случайны и непредсказуемы, а потом начинаешь нащупывать закономерность – и в пространстве этой глыбы, и во внутреннем времени её. И, разумеется, разнообразные сходства (опять же – двойники) вовне – наружу, к нам.
А Меркуцио – мерцает иначе. Я прочла, как я понимаю, короткий интернет-вариант в ЖЗ – и всё же то целое, что я увидела, напомнило мне приведённую Вами тургеневскую фразу, вернее, Ваш образ – открывающиеся и закрывающиеся дверцы. Но не старинного буфета дверцы, а высокие двери и арки озарённого закатным веронским солнцем дворца, по галереям которого бродит Автор, теми же лучами озарённый, сквозь эти скрещивающиеся лучи-мечи шагающий – от дверцы к дверце, заглядывая в залы, исчезая в одной двери и появляясь из другой – уже в том конце галереи, проходя этот – уже заочно – как бывает во сне – знакомый ему лабиринт насквозь и выходя с другого – теневого – фасада. Причем Автор видится мне в леонардовском масштабе-сечении по отношению к этим дверцам, аркам и галереям, «в золоте», как говорит мой отец-архитектор.
Я тоже люблю эти точку с запятой и запятую с тире! И в английском синтаксисе, намного более простом, они открываются с похожим – не шорохом даже, а – дуновением.
<..>
Спасибо за обе книги, а заодно и за давно прочитанного (вразнобой, насколько я помню) и, кажется, тогда же обсуждённого с Вами Гедройца – помните, Вы передали мне его через Я. А. Гордина, когда нам не удалось повидаться в Питере в 2010?
Обнимаю Вас,
Ваша Ира
***3 июля 2015
Спасибо, дорогая Ира! Вы поняли изумительно, я даже не знал, что такое понимание бывает. Просто Вы побывали у меня в голове. Однако имейте в виду, что в ЖЗ – не вариант Меркуцио, а ровно половина, отрезанная редакцией чисто механически. Главное – как раз во второй. Хотите – пришлю файл? Мне даже обидно стало, что такой читатель лишен текста.
<..>
Ваш С. Л.
***3 июля 2015
Дорогой Самуил Аронович,
конечно, хочу! Я так и поняла, что отрезано – и как-то случайно. Я даже стала искать в №2 продолжение и очень удивилась, что не нашла – а потом уж заметила этот disclaimer, что, мол, полный вариант в печатном издании.
Я так рада, что что-то в моих стремительных на ходу бормотаниях оказалось Вам близко.
<..>.
Ваша И.
Я совсем его не знала, но мне казалось, что он стал мягче в этот последний его год. Но чувство юмора было то же, насмешливость (а не насмешка) – те же. То же самое, какое было в его присловье «спать до первых мудаков», которое часто вспоминаю, с той же досадой, в моём случае смягчённой улыбкой – воспоминанием об авторе. На следующий день пришел полный файл с короткой запиской:
«Как говорят на российском ТВ: приятного просмотра!»
***
6 июля 2015
Дорогой Самуил Аронович,
Читаю (пока, по моей жизни, урывками ночью) – думаю к концу недели дочитать.
А сейчас – о двух догадках: одной Вашей и одной моей (моя – наверняка ложная, просто совпадение).
Ваша: точно совпадение – но какое странное! Помните, в первой части Меркуцио – о седьмом круге, о
Кусте. Так вот из посвящённых Олегу при жизни моих стихов <..>: одно называлась (как мне тогда казалось, по совсем другой, нам с ним понятной причине): «Седьмая сказка». А второе, написанное чуть ранее, но которое он любил и с которым был как-то особенно близок – и потому ему подаренное – и даже поставленное в заглавие собранной именно им моей книги – «Разночинец». И меня потом этот куст как-то особенно тревожил и казался – им.
<..>
Ваша И.
***13 июля 2015
Дорогой Самуил Аронович,
Меркуцио-2 великолепен! Коварство, коварство! Как точно – неожиданно и точно – как бывает только в стихах (как же я сам не заметил эту доминанту, эту, мб, главную ось?) – найдена эта нить, на которую нижутся (нет, не разбегаются!) бусинки ртути. Всё, всё: о подстроенной неудаче, об институте подстроенных неудач. Из трёх Гамлетов (говорящих в лицо тирану) сразу догадалась: 1) ОМ и потом 2) МЛ – но не о Пильняке – читала ли? Мб давно, в 80-х? (Отдельное спасибо).
Точность некоторых – походя – деталей – невероятна (опять же, как бывает только в стихах – такая компактность при огромном, так сказать, индексе разнообразия (если бы была такая машинка: подставляешь текст – получаешь индекс). Вот такое разнообразие (а не просто широта) при будто бы интуитивно найденной, нет, находимой, не вычисленной заранее, композиции – уникальное свойство. Максимум гармонии, минимум энтропии.
Обнимаю Вас и горжусь за всех нас, что у нас есть Вы.
Ваша И.
***18 июля 2015
Дорогая Ирочка, не знаю, как Вам передать чувство, с которым я читаю Ваши письма. Исключительно точные слова. И как Вы угадали, что писалось без плана; куда выведет слог, он же – мысль? Очевидно, мы с Вами на какой-то одной волне. Спасибо. М.б., я еще успею дописать 10 страниц (30 – готовы) последнего сочинения, чтобы придать ему хоть видимость оконченности, и послать Вам, и прочитать Ваше мнение. Но, признаюсь, это только надежда, и она плоха. Ну что такое 10 стр., каждое слово с которых уже есть внутри? А вот мешают злые силы: постоянная непреодолимая Усталость и Боль. Постараюсь преодолеть.
Счастливо!
Ваш С. Л.
____________________
Примечания:
1 «Русская Мысль» №№ 4376, 4377
2 С. Гедройц. Сорок семь ночей. – СПб.: Журнал «Звезда», 2008.
3 Так в письме.
4 С. Лурье Нечто о тиражах. О ролевых играх. О роковых глупостях. // Звезда, №10, 2011
5 Олег Вулф. Три стихотворения. И.Машинская. Олег. 2011. // Интерпоэзия, №2, 2011
6 Ирина Машинская. «Офелия и мастерок». Книга стихов / Предисловие Полины Барсковой. – New York, Ailuros Publishing, 2013
7 П. Барсковойскачать dle 12.1
