Попытки определить феномен современности предпринимаются регулярно. Явление это текучее, во многом условное и нам самим до конца не ясное – как известно, большое видится на расстоянии. Но, как ни велик соблазн передоверить разговор о текущей литературе грядущим поколениям, сегодня трудно уклониться от представления, что отечественная словесность в последние годы пребывает в новом качестве, представлена самыми разнообразными жанрами и тенденциями, противоречива и в то же время органична. И тем самым вновь и вновь побуждает к разговору о самой себе. «Лиterraтура» расспросила нескольких писателей, редакторов и учёных о том, что они понимают под современностью. Респондентам были предложены следующие вопросы: 1. С какого момента начинается современная русская литература: какую дату/событие/феномен брать за точку отсчёта? 2. Всё ли, пишущееся в условном «сегодня», можно считать современным?3. Существует ли понятие «метафора современности» и можете ли Вы назвать случаи, когда оно получило адекватное воплощение?На вопросы отвечают Дмитрий Бавильский, Сергей Кибальник, Юрий Коньков, Валерия Пустовая, Сергей Соловьёв, Ольга Балла-Гертман, Светлана Красовская.
Идея опроса принадлежит Ольге Балла-Гертман, опрос провёл Сергей Оробий.
_______________
Дмитрий Бавильский, прозаик, эссеист:
1. Очень хороший вопрос, ответ на который зависит от точки отсчёта. У каждого она своя, поэтому и ответа одного на всех быть не может. Самой естественной точкой отсчёта современности является начало себя, своего осознанного присутствия в литературе (в письме) или с литературой (в чтении).
История литературы пишется с определенной исторической дистанции, когда всякие эпохи и периоды уже закончились, а изнутри понять логику постоянного становления процесса невозможно.
Кто-то может считать начало нынешней современности в литературе с начала Перестройки, когда начала возвращаться «отложенная» (запретная) и «эмигрантская» литература, вытеснившая естественный литературный процесс и убившая невниманием поколения 70-х и 80-х, которые тогда только-только расцветали.
Кому-то, возможно, существенна эпоха взлёта и безраздельного авторитета толстых журналов, влияние которых теперь почти незаметно. Но ведь именно толстяки осуществляли видимость и непрерывность единого литпроцесса, который во времена их упадка начал дробиться, крошиться, съев не только литературную критику, но и само это ощущение литературного единства. Теперь же нет литературы одной на всех, есть масса, в том числе, непересекающихся вселенных, что окончательно делает невозможным существование единой современной русской литературы. «Нет истории, есть историки», да?
Кто-то может отсчитывать нынешнее существование от 90-х с его неправильно воспринятым постмодернизмом, после которого, вроде как, начинается совершенно другая «литература усреднения», ибо после смерти Бродского и Солженицына опция «великий писатель земли русской» пропадает окончательно и бесповоротно.
Тогда же, кстати, возникают и последние устойчивые имена-бренды, как бы заранее прописанные в учебнике-непонятно-чего: Пелевин, Сорокин, Акунин и Улицкая, успевшие вскочить в последний вагон российской логоцентричности. Конец ХХ века и начало XXI-го никаких безусловных имён не породили, так что мы всё ещё дожёвываем и доживаем то, что было создано ещё «когда-то».
Может быть, именно этим, кстати, «концом логоцентричности» и следует характеризовать то, что происходит в текущей словесности сейчас. Тот кризис распада и разложения привычных форм бытования художественных текстов, которые не могут спасти ни рынок, ни технологии?
2. Для того чтобы ответить на этот вопрос, для начала следует дать точное и четкое определение «современности», которое, опять же, у каждого своё. Так как дать это определение невозможно («современность» это то, что только складывается на наших глазах и, поэтому, постоянно ускользает не только от определения, но и от возможности простой фиксации. Простой пример: рост фундаменталистских настроений – это современно?), каждый, за исключением, может быть, Бориса Гройса, знающего ответы на все вопросы, вынужден барахтаться в собственном понимании «современности» и «актуальности». Которые, между прочим, необязательно хорошо и знак качества: одна из важнейших черт современной жизни – максимальная, беспрецедентная доступность информации, делающая писателей всех эпох едва ли не нашими современниками.
Может быть, современным оказывается то, что выдерживает проверку вот этой самой конкуренцией со всемирной библиотекой, отвечая вызовам и сложностям нынешнего дня? Мне кажется, дело не в актуальном содержании, связанном с реалиями сегодняшнего дня (виртуальная реальность, «одиночество в сети», распад традиционного уклада и самосознания), но в технологической оснащённости писателей, тем самым соответствующих изощрениям сегодняшнего дня. При том, что тексты их могут быть на исторические и далёкие от «злобы дня» темы. Или же вовсе фантазийные, как «Пароход в Аргентину» Алексея Макушинского, «Харбинские мотыльки» Андрея Иванова, «Тайный год» Михаила Гиголашвили или «Заговор ангелов» Игоря Сахновского. Сегодня невозможны (если, конечно, говорить о качестве текстов) ни «новый реализм», ни «новая искренность», ни очередная какая-нибудь свежесть и естественность. Полноценный текст способны породить только энциклопедические знания об опыте предшественников, «сумма знаний, накопленных человечеством», позволяющих, с одной стороны, вписаться в контекст мировой культуры, а, с другой, понимать, что нового и ещё не существующего в ней ты можешь добавить от себя. Практически ничего, так как всё уже было написано, придумано и использовано, кроме, может быть, каких-то твоих личных, сугубо персональных особенностей и завитков биографии. Поэтому тут, конечно, важно ещё и быть не задавленным чужим опытом, суметь сохранить самость и уже оттуда начинать ваять рему.
Примерно так же, кстати, существует современная «поисковая музыка», которой, если со стороны смотреть, ещё сложнее: ведь нот всего семь. Однако, то, что для подражателя и эпигона кажется «концом прекрасной эпохи», для подлинно талантливого человека открывает просторы дополнительных возможностей. И если мы посмотрим на историю русской литературы именно под этим углом зрения, то окажется, что она ещё только-только начинается.
3. Не могу: текущая русская литература не обладает навыками работы с современностью и находится в системном кризисе примерно так же, как вся остальная Россия. Собственно, это, кстати, и показывает, что отечественная словесность весьма молода и не сильно разработана в вопросах, касающихся описания не социальных процессов, но бытия отдельного человека. Вот куда, собственно, и нужно расти и что работать, чтобы быть свежим и актуальным.
Обычно прозе помогает развиваться поэзия, но сегодня с поэзией так всё плохо, что на её фоне даже современная проза выглядит чем-то более сильным, серьёзным. Для того чтобы взять книгу автора, работающего сегодня, почти всегда приходится преодолеть импульс предвзятости и недоверия, включив режим максимального снисхождения, а это мне кажется методологически неправильным.
Литература отстаёт от поисковой музыки, превратившей себя в идеальную антропологическую лабораторию или, например, от визуальных искусств, лучше других справляющихся с функциями критического осмысления нынешней действительности. Наша проза все еще не оклемалась от «диктата рынка», в который нормальному, уважающему себя автору вписаться практически невозможно.
Нынешние прозаики занимаются внутриутробными тёрками с жанрами и собственными амбициями, в лучшем случае производя заготовки для киносценариев. Для того чтобы стать «метафорой современности», текст современного автора должен не только конкурировать в читательской голове с телевизором и интернетом, но и побеждать их. А тут, кажется, больше шансов у Монтеня и Сенеки, Бальзака и Достоевского.
Сергей Кибальник, ведущий научный сотрудник ИРЛИ РАН, профессор СПбГУ, писатель:
1. На этот вопрос, на первый взгляд, ответить легко, благо у нас и новое «тысячелетье на дворе», и Перестройка ещё не так давно случилась. А если обратиться к более глубинным процессам, то можно вспомнить о том недавнем времени, когда в России началась новая информационная эпоха и литература из мощного фактора в развитии общественного самосознания превратилась (и в этом уже явное «национальное своеобразие» нашей современной литературы по сравнению с американской, французской или британской) в междусобойчик узкой группы людей, имеющих в этой области прямые экономические интересы (в чем, собственно говоря, не было бы ничего плохого, если бы они понимали, что для их достижения нужно всё-таки хотя бы иногда проявлять и бескорыстное сочувствие к таланту). Современный писатель сегодня это не тот, у кого есть дар к литературе от Бога и привычка к размышлениям о загадках бытия и человека, а медийная фигура или член литературной тусовки, то есть тот, кого легче «раскрутить» или кого приходится раскручивать, даже если он написал что-то совершенно неудобоваримое. Роль современного писателя берут на себя журналисты, литературные агенты, словом, кто угодно, и это, собственно, может быть иногда и хорошо, но, к сожалению, чаще бывает не очень. Такая практика зиждется, по-видимому, на внутреннем убеждении некоторых издателей, что раскрутить можно всё что угодно. Раскрутить, может быть, и можно, можно даже что-то продать, но заставить прочесть нельзя. Читатель, купивший один раз камень под видом хлеба, в следующий раз уже так легко не схватит наживку. В конечном счёте, его всё же не обманешь, и кирпичи, сложенные возле кассы, за редким исключением (к которым относятся, например, книги Виктора Пелевина, как бы кто к нему ни относился), будут лежать там, пока не окаменеют.
2. Ответ на второй вопрос вытекает из моего ответа на первый. Большинство из того, что предлагается сегодня читателю в качестве современной русской литературы, написано о чём угодно, кроме того, что действительно волнует россиян сегодня (будем утешать себя тем, что зато эта литература посвящена вечным темам). За ответом на вопросы, связанные с современностью, они обращаются в социальные сети, Интернет, телевидение, прессу. Литература в этот ряд если и входит, то только чтобы почётно замкнуть его. Причем современная русская следует уже после современной американской, французской и британской.
3. Современность – понятие многостороннее, так что и метафор её может быть немало. Одна из возможных – заглавие блестящего комического романа Натальи Кременчук – редкого исключения в русской литературе последнего времени. Это «Смерть на фуршете».
Другую, если угодно, я могу предложить сам (к счастью, она пока с несколько футуристическимоттенком). Но для того, чтобы понять, какую именно и что имеется в виду, см. ниже один из моих «футуристиков», набранный на айфоне на одной из недавних шумных литературных презентаций:
Последний pick-up«Куда, красавица?» – «За делом, не узнаешь»,«Могу ль надеяться?» – «На что?» – «Ты понимаешь»,« Но сколько же…» – «Вот золото, считай!»,«Не боле? Шутишь? Так прощай!Константин Батюшков. Из Греческой Антологии______ На узкой парижской улице, в проходе, в котором некогда стояли толпы женщин самого разного возраста и цвета кожи, а мимо них, прицениваясь, сновали вереницы мужчин с блестящими или, напротив, бесцветными глазами, в этот знойный вечер было только два человека.Трудно было сказать и, собственно говоря, не так важно, принадлежали ли они к одному полу, были ли одной расы и уж тем более одного возраста. Но так или иначе, оба они были здесь не случайно.Тот, кто пришел вторым, обратился к тому, что стоял здесь раньше, с несколько обтекаемой, но не слишком оригинальной для данного места действия репликой:– Надеюсь, этого будет достаточно? – и он показал небольшую кипу купюр, зажатую у него в руке.– Да вы что, смеетесь что ли? – вяло запротестовал стоявший.– Но ведь и делать нужно не Бог знает что! – попробовал отшутиться первый.– Да, но вы посмотрите, сколько у Вас там всего! – и он кивнул головой куда-то в направлении подмышки первого, в которой у того что-то было зажато.– Вы так считаете? Но ведь это же может доставить Вам удовольствие.– Вы шутите? В наше время? Что же тогда вас не рвут на части женщины, как это, говорят, бывало когда-то?– Ну, хорошо, в таком случае я немного прибавлю, – засуетился пришедший.И он добавил к своей кипе еще несколько купюр из бумажника.– Да Вы не скупитесь! Кроме меня, ведь здесь все равно больше никого нет.Второй был явно смущен, но, потупившись, после небольшой паузы снова полез в бумажник. – Ну, вот это другое дело! – удовлетворенно хмыкнул первый. – А то ведь, знаете, все равно больше охотников на это нет. И он кивнул на пустынный проход, мимо которого упорно проскакивала толпившаяся стайками и улыбавшаяся молодежь:– Кому еще в наше время взбредет в голову браться за такую работу? Да ни за какие деньги! Если бы мне все еще платили пособие, поверьте, и меня здесь бы не было…И, пряча купюры, он выразительно, даже не прикрывая рта ладонью, зевнул и медленно тронулся в другой конец улицы, безуспешно пытаясь обмахиваться, как веером, перешедшим к нему из-под мышки собеседника толстым томом его нового романа.
Итак, метафора современности, которую я предлагаю со своей стороны, это «последний читатель».
Увы, нам уже теперь не мешает задуматься о том, как скоро дело дойдет до его появления.
Конечно, есть еще в России люди – и среди людей пишущих, и среди людей издающих – которые прилагают усилия к тому, чтобы количество читателей в нашей стране не сокращалось так стремительно и чтобы пациент, то есть современная русская литература, был более жив, чем мёртв.
Так пожелаем им всем упорства, мужества, терпения и беспристрастия!..
Юрий Коньков, поэт, главный редактор «Homo Legens»:
1. Безусловно, «современный» по отношению к литературе и шире, к искусству, не следует понимать хронометрически. Буквальная трактовка заставит нас всё время сдвигать точку начала «современности», чтобы она двигалась во времени вместе с нами. Часто «современной» литературу называют, чтобы противопоставить ее «классической», но сложно ведь всерьёз противопоставлять яблоко яблоне. Иногда говорят о «современной» литературе как о такой, что затрагивает живые темы, важные сегодня – но тогда современная литература – включает в себя множество произведений, подчас далеко отстоящих друг от друга по временной шкале – и Гомер, и Шекспир, и Гоголь, и Булгаков безусловно актуальны сегодня. Если же настаивать на периодизации «современного» – то, пожалуй, для меня это литература, созданная на том языке, на каком мы говорим сегодня – и тогда считать надо от Пушкина.
2. Время покажет )
3. Вероятно, примеры требуются из области литературы? Но ведь «метафора современности» – снимок с текущего дня, репортаж. За этим нужно идти к газетчикам, а не к писателям. Правда, труд газетчиков – даже лучших из них – весьма неблагодарен, метафоры современности они пишут на воде.
Валерия Пустовая, литературный критик, редактор отдела критики журнала «Октябрь»:
1. Думаю, отсчитывать приходится с года конца советской истории. С того момента, когда наша литература, как и вся страна, бросилась нагонять глобальную современность.
2. В связи с тем, что естественное течение времени в искусстве было у нас нарушено и на протяжении десятилетий торжествовал гипсовый культ классики образца девятнадцатого века, приятие современности до сих пор остаётся для нас проблемой.
Авторы все еще пытаются чему-то там, миновавшему, соответствовать.
Дорасти до прошлого.
Об этом еще в 1991 году писал критик Александр Агеев в статье «Конспект о кризисе»: что современная литература «идёт вперёд с лицом, обращённым назад».
Считаю, что с тех пор проблема приятия современности в литературе не решилась.
Возможно, это связано и с самооценкой всего российского общества. Допустить современность – значит принять себя такими, какие есть, осознать теперешние свои возможности и ограничения. Быть современным – значит занять открытую позицию по отношению к жизни.
У нас же и в обществе, и в литературе пренебрегают сегодняшним.
Вот почему у нас, например, верховный жанр в литературе до сих пор – большой национальный роман. Это жанр – визитная карточка, экзамен на профессионализм. Все, что мельче, легче и повседневней такого романа, считается несерьёзным, второстепенным, прикладным.
И это несмотря на то, что современный большой роман давно уже искусственное, гибридное образование, складываемое писателями из куда более сподручных и соответствующих времени жанров – записей, колонок, новелл, эссе и т.п.
И вот почему у нас до сих пор престижнее и выигрышнее (в премиальном отношении) писать об истории, а не о современности.
3. Не буду оригинальной, сошлюсь на главного духовного диагноста современности Пелевина. Перед глазами так и висит образ из любимого романа «S.N.U.F.F.» – искусственный шар цивилизации над оставленной землёй дикого мира. В этом образе интересно соотносятся будущее и прошлое человечества. В начале романа ты уверен, что за технологичным шаром – будущее, и орочья земля заброшена навсегда. Но в финале герои романа сбегают с летающей цитадели в наш, нижний мир, буквально – открывать новые земли, основывать новое общество. Эта метафора дарит цивилизации перспективу, которая в начале романа закрыта, так как выше шара как бы не прыгнешь и с шара никто не рискует соскочить. Вот это ощущение, что набранная высота уровня жизни – не предел развития, после романа остаётся.
А вообще многие авторы предлагают своего рода иероглифы современности – некоторые сгущения смысла, которые вполне вербализовать не получается, но которые ощущаются как пульсирующие жизнью, существенные для нашего самосознания. Скажем, такими иероглифами названы два остросовременных романа из недавно объявленного короткого списка «Русского Букера» – «Вера» Александра Снегирева и «Колыбельная» Владимира Данихнова.
Сергей Соловьёв, поэт:
1. Все три вопроса будут, мне кажется, с неизменностью давать плавающий ответ, поскольку зависимы от непрояснённого слова «современный». Если понимать в буквальном смысле, то речь, скорее всего, должна идти всякий раз о живущем сейчас читателе и от него отсчитываться, так как без обратной связи вопрос теряет социальный статус и переходит уже в другую область. И здесь, я думаю, адекватной мерой мог бы быть отрезок примерно 50-70 лет, охватывающий три поколения читателей, отсчитывая назад от «сегодня».
2. Опять же, формально – да, а по сути – ответ ветвится. Мандельштам: «Нет, ничей я не был современник». Пастернак: «Какое, милые, тысячелетье на дворе?» Гений современности – не в своём времени и пространстве, как «трагический герой» Шкловского. Насколько современен для своего времени был «Улисс» Джойса? Формально – более чем: описывается один день – 16 июня 1904 года в конкретном городе и обстоятельствах. По сути, современен он был лишь для очень узкого круга ценителей. И современность его была не в перечисленном. Или другой пример – Кафка. Как правило, никаких примет буквальной современности. И вообще непонятно, в каком времени и пространстве это происходит. И в то же время обстоятельная подробность этой тихой внимательной фантасмагории такова, что в неё веришь как в непреложную реальность «здесь и теперь». И со временем отчётливость этой современности проступает, как фотоснимок. Кроме того, есть современность социальная и современность художественная. Они могут сходиться в одном, а могут и не сходиться. И в каждом из них возможна ещё и «несвоевременность» современного. Так что считать современным сегодня мы можем одно, а завтра окажется, что оно другое. В том числе – неузнанное в себе самим автором: «Всю жизнь я быть хотел как все, / Но век в своей красе / Сильнее моего нытья / И хочет быть, как я».
3. Когда упали нью-йоркские башни, тут же раздался звонок – от Парщикова, он сказал: только что пошел новый отсчёт времени, мир сегодня стал другим. Я был у себя в Крыму, говорил с ним, смотрел в окно. Башни в нём упали за пару тысяч лет до падения Трои, а рай был весь ещё впереди. То есть Адам в моём ощущении времени такой же современник, как и Билл Гейтс, например. Вернее, куда в большей степени. Да и само время – не одно ведь, и не только стрела, а пребывает, похоже, во множестве форм и процессов, взаимопроникающих друг в друга. У русичей, кстати, время текло из будущего в прошлое и называлось переднее время. А в Индии – 14 разных календарей и нет начала времён. Какая уж тут «современность» – броуновское движение времени, потому мне, видать, так хорошо там, как на настоящей родине. А, вспомнил! Я же создал проект города-лабиринта «Фигура времени»! Как планетарной метафоры современности – к переходу в новое тысячелетие. Но об этом долго рассказывать – километр описаний и чертежей. Его хотели построить в Германии. Вовремя отказались – а то б получило то ещё «адекватное воплощение». Опять же, если говорить о том, что на поверхности, то в основном эти «адекватные» метафоры современности связаны с техникой: интернет, виртуальная реальность, «схлопывание» пространства и времени, и планеты в целом – до Google Earth и всё включено. А не на поверхности всё остается неизменным от сотворения мира – радость, горе, любовь, смерть. Как говорил Соломон: лет человеческих – 70 лет, а лучшие из них – труд и болезнь, но и они проходят, и мы летим.
Ольга Балла-Гертман, литературный критик, редактор отдела философии и культурологии журнала «Знание – Сила»:
1. Я бы мерила по историческим эпохам / историческим состояниям. То, что, по моему чувству, вмещается в «современность», – это постсоветские четверть века. Точка отсчёта очевидна: крушение советского мира, 1991-й. (Соответственно – начало преодоления советского наследия, нарастания дистанции между ним и нами.)
2. Разумеется. Даже когда пишущие сегодня ориентируются на образцы 50-летней или, допустим, 200-летней давности (почему бы и нет?), они при этом исходят из мотивов и стимулов нашего времени и создают нынешний литературный контекст.
3. По совести сказать, мне не очень понятно, что это такое, это оборот не из моего лексикона. Но попробую угадать – и совместить с собственным пониманием. Если под «метафорой современности» и наиболее адекватным её воплощением понимать тексты, точнее прочих соответствующие нынешнему культурному и историческому состоянию, то, исходя из предложенного мной выше определения, мне приходит на ум, например, Лена Элтанг, в прозе и стихах которой не только нет уже совсем ничего советского, никаких отсылок к советскому (и даже русскому) опыту, никаких его рудиментов или фантомных болей, – но, более того, это – литература гражданина мира, состоявшаяся на настоящем, сильном, полном жизни русском языке. Это – живой опыт универсальности, то, чего почти не бывает.
Светлана Красовская, литературный критик, заведующая редакцией русского языка и литературы издательства «Просвещение»:
1. Затрудняюсь ответить на этот вопрос. Могу только предположить, что из «сегодня» его начало увидеть нелегко, если только это не революция 1917 года. И то, ведь, если рассуждать в эту сторону, то мы знаем, что для литературы 17-й год вовсе не был ни началом, ни концом той литературной эпохи. Возможно, о начале можно говорить вкупе с концом. Не знаю. Думаю, сейчас мы начинаем переживать что-то вроде конца «прекрасной эпохи» верлибра, а её начало … – возможно, Бродский, который, как известно, сам к освобождению стиха относился неоднозначно, однако открытая им просодия стала «музыкой революции» – поэтической революции.
2. На мой взгляд, нет. Не всё, что пишется «сегодня», можно считать современным. И дело, конечно, не только и не столько в тематике, проблематике и прочих вещах, лежащих на поверхности. Думаю, главное дело в интонации, в синтаксисе, в которых живёт тот самый «дух времени», о котором писал Гегель, и по которым безошибочно опознаётся «своё» и «не своё» время.
3. «Метафора современности»? Может быть, балаклава?
скачать dle 12.1
