Марина Кудимова. МОЙ ЭШЛИ, ЧТО ТЕБЕ Я СДЕЛАЛА?

8 ноября исполняется 115 лет со дня рождения Маргарет Митчелл


 
«Унесенные ветром» – из тех «случайно» бессмертных и одиноких книг, которые лишают автора – нет, не дара, наверное, но воли к дальнейшему писанию. В первый же июньский день 1936 года, когда роман, который в более точном, но менее романтичном переводе должен был называться «Развеяно ветром», появился на прилавках Америки, было продано 50 000 экземпляров – это притом что оплот демократии и тогда отнюдь не был самой читающей страной мира. За первые полгода ушёл миллион тиража. Второе полугодие давало стабильно более трёх с половиной тысяч продаж ежедневно.

Феномен литературных скорохватов? Но скорохватов скоро расхватывают и еще скорее забывают, а история изнурительной борьбы – куда там  перипетиям гражданской войны! – Рэтта и Скарлетт унесена читательским ветром в десятках миллионов экземпляров, воспроизводящих фантазии аристократичной южанки, круто замешанные на рассказах ее тёток, свидетельниц поражения Юга образца 1863 года. За этой книгой стоят 70 изданий в США и 37 языков мира, на которые она переведена. Уроженке и безвылазной жительнице Атланты, некогда её первой невесте, одной из самых нелепых и несчастных женщин на свете – Маргарет Манерлин Митчелл – исполняется 115 лет.

Нобелевскому лауреату Фолкнеру, всю жизнь исследовавшему трагедию войны Севера и Юга, написавшему на эту тему множество романов и новелл со сложнейшими философскими и метафизическими ходами, присниться не могла слава сентиментальной провинциалки Митчелл (давно замечено, что ни Фолкнер, ни один из известных писателей-южан ни разу не упомянул даже имени этой везучей домохозяйки). Слава тяготила и изводила её пуще многочисленных болезней – своих и нелюбимого мужа. Не написав после своего внезапного бестселлера ни единой художественной строки (её архив был торопливо сожжён по завещанию его хозяйки), триумфаторша, в отличие от Фолкнера, неукоснительно отвечала на каждое из сотен ежедневных писем с вековечным полунемым женским стоном, озвученным  ирландкой Скарлетт О,Хара: «Ах, Эшли, дорогой мой, не надо оглядываться назад!..»  – словно в пандан  русской сестре по неукротимым и безвыходным страстям: «Мой милый, что тебе я сделала?» – и при этом оглядываться, оглядываться при каждом удобном случае.

Америка за истекшее столетие не стала читать больше – напротив, пресекла это архаическое пристрастие на корню. Но 90% американцев, судя по опросам, смотрели «муви»  – киноверсию «Унесённых», сделанную голливудским магнатом Дэвидом Сэлзником.  Кстати, на премьере в родной Атланте Маргарет ухитрилась сесть на сцене мимо стула. Это вполне типичный для нее инцидент. И все-таки, почему мелькнуло слово «случайный»?

Ну, во-первых, после «Тихого Дона» это вторая из великих книг ХХ века, в авторстве которой по сей день существуют стойкие сомнения: возможными авторами (или соавторами) в разное время называли и мужа Маргарет Джона Марша, и его старшего брата, и нобелевского лауреата Синклера Льюиса, не говоря уже о редакторах издательства «Макмиллан». Во-вторых, барышне из семьи с такими родовыми корнями и традициями, как у Митчеллов, ни по какой вероятности не могло и в голову прийти марать бумагу любовными вымыслами и историческими экскурсами. В-третьих, даже записав, например, в дамский дневник – непременно в сафьяне и лайке – мемуары своих родственников, современников краха плантаторской культуры и рабовладельческих затей, такая барышня и помыслить не должна была о публикации, обнародовании, вынесении сора из «избы» в колониальном  майн-ридовском стиле.

Просто демократическая Америка набирала ход и стирала гигантским ластиком всеобщей унификации любые признаки аристократизма, и в первую очередь – сопутствующее ему, независимо от происхождения, чувство отдельности, неслиянности ни с кем и ни с чем. А уж по этой части Маргарет не было равных. Даже на своей первой свадьбе с милым балбесом-соседом она вместо классических мертвенных лилий, положенных девственнице, держала охапку раздражающе пурпурных роз. Наверное, этим обстоятельством тётушки потом объяснили непрочность брака – и первого в семейном клане развода. Маргарет с детства тянуло к «палпу» –  макулатурному, как мы бы сказали, чтению. И по-настоящему счастлива Пегги – так звали Маргарет близкие – была именно в той по сути ложной ситуации, которой требует демократия от избранника-одиночки, – в прокуренной редакции «Джорнала», популярной газеты Атланты, куда она три года строчила бесчисленные заметки в любом из жанров «второй древнейшей».

Собственно, эта – или аналогичная – ложная ситуация, которую можно обозначить, перефразируя сугубо аристократический девиз, как «делай, что не должно (по рождению и убеждению), и у тебя все будет o’key», и создала в конечном счете американскую культуру, в том числе и массовую. Ибо кто же станет спорить, что «Унесенные ветром» целиком принадлежат ей, ошиканной и презираемой теми, кто тоже находится в «ловушке-22», «дедлоке», только с обратной стороны, теми, кто дорого бы дал, чтобы вклиниться в элиту, но, увы, не может научиться пользоваться салфеткой.

Покинув ложноклассический родительский особняк и обитая со вторым мужем во вполне демократических – хотя бы по источаемым коммунальным  ароматам – «нумерах», как и положено по статусу прожженной «журналюге», Митчелл, естественно, не перестала быть аристократкой. Так русские дворяне не утратили посадку головы, крутя баранку парижского такси, и сохранили искусство в любых отрепьях выглядеть, словно в  парадном мундире. Роман был написан ею (ею – и время развеяло последние в этом сомнения!) как охранная грамота и как реквием одновременно. Скорее не написан, а сшит на живое (тем более что рукопись действительно создавалась на тумбе от швейной машинки). Гены, порода дали авансом  изумившее всех мастерство. Но бессознательная ориентация на общество потребления, настоянная на «палпе», «покетбуке» – дешевом чтиве её протестного детства – и на всей «бигмачной» компактной цивилизации, сделали то, чего сознательно Митчелл не только не ожидала, но боялась, словно геенны огненной.

Роман, долгие годы позволявший ей не расставаться с детством, развеиваться от жесткой экспансии победивших янки, принёс успех, ради которого Америка янки готова на всё, и, несмотря на эпический объем, по сути остался «покетбуком». Его можно читать в поезде, самолете, парикмахерской, нимало не жертвуя при этом ни интеллектом, ни эмоциями.  А можно с равной отдачей тихо точить над страницами слезы в розовой спаленке куклы Барби. Чтобы подавить снобистскую усмешку, полезно попытаться выяснить, меньше ли «попсы» содержится в «Анне Карениной» Л. Толстого или «Мастере и Маргарите» М. Булгакова. Но весы для подобных операций давно подвинчены в сиюминутно нужную сторону, поэтому заведомо недовешивают.

Относится ли к Его Величеству Случаю появление представителя издательского дома «Макмиллан» Гарольда Лэтэма, сказать уже гораздо сложнее, чем об авторстве романа. Мистер Лэтэм действовал в рамках общенациональной кампании и, наверное, за неплохие деньги. Панамериканский вариант «Алло, мы ищем таланты!» докатился естественным ходом до Атланты. Разумеется, всё наоборот, и это наш массированный поиск был, как обычно, молчком содран с буржуазного. Рукопись «Развеяния» три года методично заваливалась автором иллюстрированными журналами и рекламными проспектами и была под ними фактически погребена. Акт эксгумации Лэтэму совершить удалось, и он еще в поезде просек, что имеет дело с шедевром и будущей классикой, но его догнала знаменитая телеграмма Митчелл: «Я передумала». Что там передумала она, пролежавшая год в корсете после перелома позвоночника – как обычно на ровном месте, – можно легко предположить. Аристократы вообще не дураки подумать. Собственно, это и есть их непрерывное удовольствие, вопреки представлениям коллективного бессознательного. 

Остается добавить, что никто в мировой литературе не расставался с рукописью с такой неохотой и не тяготился так мировой славой. Кокетничали, капризничали – сколько угодно. Но Митчелл – брезговала. Ни баснословный по тем временам пятидесятитысячный гонорар, ни томительная улыбка Кларка Гейбла, ни эпистолярные бомбардировки («Мой милый! Что тебе…») не изменили вектора смерти, не увеличили ни на гран лоскутка шагреневой кожи, за пневматическим сжатием которого Маргарет наблюдала с чисто аристократическим фатальным высокомерием. На роль Скарлетт Сэлзник пригласил британку Вивьен Ли.  В Америке уже перевелись женщины с такими малешотными ступнями и запястьями. Может быть, сама Митчелл была последней.

Её сбило такси. Америка – страна фордовской конвейерной сборки – наехала на упоительно единоличную швейную машинку. Наехала – и смяла, разутюжила, развеяла бензиновым ветром по своему немыслимому хайвэю. На нем нет места мечтательным тихоходам – мечтательным в каком угодно, кроме «американской мечты», смысле.

И только Скарлетт беспрепятственно – и безуспешно –  продолжает погоню за Эшли.

Только язвительный Рэтт никак не догонит коварную Скарлетт, словно александрийский Ахилл черепаху.

И только «вопль женщин всех времен» не заглушаем безумным драйвом: «Мой милый!..»скачать dle 12.1