ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Кирилл Анкудинов. ПОТАЙНЫЕ ПРОСТРАНСТВА

Кирилл Анкудинов. ПОТАЙНЫЕ ПРОСТРАНСТВА


О московских литературных салонах 90-х


В конце 1993-го года «столичной литературной жизни» не было вообще – это действительно так. В следующем году натура взяла своё, пепелище стало зарастать травой, возникли литературные салоны и клубы. Первым появился проект «Классики XXI века» в Чеховской библиотеке. Помню зал для выступлений; стены в нём были облицованы зеркальными квадратиками, так, что зрители, повернувшись, наблюдали себя в искажённом виде. В соседней комнате был буфет; я в антрактах заказывал там чай с пирогом, а публика посмелее и посостоятельнее вечеряла с алкоголем (хотя вообще в Чеховке это было не особо принято, поскольку застольный галдёж заглушал чтение в зале). Проект «Классики XXI века» был престижным и рассчитанным на «новый мейнстрим» (сформировавшийся из советского «андеграунда»). Там выступали очень многие – вплоть до Андрея Битова и Фазиля Искандера. Битов с Искандером живы; а иных нынче нет в живых: вспоминаю вечера Липкина и Лиснянской, Пригова, Всеволода Некрасова; однажды в Чеховке был приехавший из Питера Виктор Кривулин, мне удалось побеседовать с ним. «Салон в Чеховке» курировали Пахомова и Руслан Элинин. Позже Элинин попадёт в аварию и будет долго – до смерти – пребывать в коме.
Стоит пройти недалеко – в библиотеку им. Некрасова – и откроется совсем другая картина. Литературные вечера в Некрасовке курировал Владимир Цапин, и там была настоящая ночлежка. Там устраивал концерты скуластый баянист, певший о бомжах и гастарбайтерах (вспоминаю названия его песен – «Наташка-бродяжка», «Чёрные рожи»; эта неполиткорректность пелась на мотив «Белых роз»); там блистал носитель двух замечательных псевдонимов – «Я» (привет Фихте) и «Я Зелёный». Этот рослый плечистый парень впрямь красил свои длинные волосы в зелёный цвет; а по паспорту он был Германом Богдановым (его тоже уже нет в живых). Ещё в Некрасовке был рыжебородый «поэт Муравьед», любивший устраивать концерты-попурри из советских песен (у него была ударная установка с барабанами и тарелками). Мне нравилась грубоватая вольница Некрасовки – там каждый мог высказать мнение по поводу чужих выступлений – и каждый мог выступить; там собирались славные «весёлые нищие». Я зачастил в Некрасовку и подружился с двумя её завсегдатайшами – милейшими старушками (одну я постоянно провожал до дома – мимо синагоги на Малой Бронной, и далее под арку – она боялась идти домой в одиночку).
Однажды я пришёл на выступление Тимура Кибирова в клуб «Феникс» (этим клубом руководил Игорь Сид; «Феникс» располагался в библиотеке; от него в моей памяти – ряды кресел из гнутого металла и буфет, в ассортименте которого наличествовали лишь шоколадные бисквитики в конфетной обёртке – никаких пирогов). Я явился на мероприятие раньше срока и услышал разговор библиотекарш о том, что «пока пришёл один Михаил Гаспаров – вот он ходит».

Я мечтал познакомиться с Михаилом Леоновичем Гаспаровым; я даже подобрал вопрос, с которым собирался к нему обратиться. Роясь в закромах-архивах библиотеки им. Ленина, я наткнулся на любопытный факт: был журнал «Абраксас», его в двадцатые годы ХХ века издавала околокузминская компания «эмоционалистов» (супруги Радловы, Тизенгаузен и др.). Я обнаружил, что чуть не в каждом номере «Абраксаса» публиковалась Анна Ахматова – хотя в позднейшие времена Ахматова открещивалась и от Кузмина, и от его окружения, а особенно – от Анны Радловой. Я хотел подойти к Михаилу Леоновичу и спросить его: «Как же так?»; понятно, что этот вопрос был бы риторическим; я предназначал его не для ответа, а как «визитную карточку» себя. К своему ужасу, я увидел, что по библиотечному помещению ходят два человека: один – необыкновенно тощий, с висячим носом, другой – ещё более необыкновенно толстый. О внешности М. Л. Гаспарова я тогда не имел никакого представления и не мог знать, который из двоих – Гаспаров. Шансов правильного выбора было пятьдесят на пятьдесят; мне подумалось, что если я промахнусь, обращусь как к Гаспарову – к «не-Гаспарову», то жутко опозорюсь – и воздержался от диалога. Позже, прочитав гаспаровские «Записи и выписки», я понял, что мой страх был ложным (нетрудно догадаться, что Гаспаровым был тощий, а толстяка я нигде больше не видел, и не знаю, кто это).

«Московская литературная среда» была порезана на сегменты, словно салями: завсегдатаи Чеховки игнорировали Некрасовку, а обитатели Некрасовки не ведали о Чеховке. Несмотря на это, к концу 1994-го года оба салона двинулись навстречу друг другу: в Чеховке исчерпались престижные гости, и слово было отдано «местным достопримечательностям», а в Некрасовку Цапин стал приглашать более-менее известных литераторов; Чеховка» потеряла в респектабельности, а Некрасовка» – в ночлежистости; они сошлись в «средней точке среднего уровня». 

Иногда бывало трудно понять, почему тот или иной человек оказался в том или ином «сегменте». Компания «постлианозовцев» (близкая к «НЛО») водила и рекламировала Анатолия Маковского – добрейшего сухощавого старичка (я подружился с ним); ему, однако, было самое место в «некрасовке» – среди тамошних старушек. Судя по всему, бедный Маковский страдал болезнью Альцгеймера. Однажды он исчез (в прямом смысле – вышел и не вернулся). Я был знаком с двумя  пропавшими без вести – с Маковским и с прозаиком Евой Датновой (которую я однажды проводил домой). Это были разные люди, пропавшие по разным причинам: Ева была абсолютно адекватна (и умна) – но она ничего не боялась и, возможно, это оказалось для неё роковым. Теоретически я мог бы видеть третьего «исчезнувшего» – Сергея Чудакова; скорее всего, и видел (где-то), но не обратил на него внимания; моя память его не опознаёт.
 
…Однажды на Тверском бульваре я встретил высокого худощавого бородатого человека, которого часто замечал на литературных мероприятиях; мы познакомились – он оказался детским писателем, культурологом и коллекционером живописи Юрием Нечипоренко (у Юрия тоже был свой салон на дому; я подружился с ним, стал захаживать к нему). Нечипоренко повёл меня в близлежащий дворец культуры – там проходил некий форум – не вполне литературный и принесший мне много забавных впечатлений.

Сначала я удивился обилию публики: огромный зал ДК был заполнен на три четверти, он был втрое вместительнее, чем зал Чеховки; стало быть, зрителей пришло больше, чем всегда бывало в Чеховке – даже на самом людном вечере; притом я не заметил ни одного сколько-нибудь знакомого лица. Публика показалась мне странной; особо поразил старикан, сидевший впереди меня – жирный, лысый, беззубый, пучеглазый, он напоминал жабу. Рубашка старикана была порвана на спине; вдобавок он был в очках без одной дужки и без одного стёклышка.

Как выяснилось, в том зале собрались мистики-эзотерики-язычники – на доклад некоего Якутовского. Во внешности докладчика как раз не просматривалось ничего «мистического»: это был мужчина средних лет, пышущий здоровьем, дюжий, широкоплечий, круглолицый, бородатый, носатый, крупнозубый (в советской фантастике такой облик обычно придавали врачам космоэкспедиций с фамилиями на «ский» – стопроцентным материалистам, жизнерадостным прагматикам и слегка пофигистам).

Якутовский представился «язычником-огнепоклонником» и стал говорить с лениво-благодушными обертонами…  
– Да отстаньте вы от России с вашей Европой. Отстаньте от России с вашей культурой, с цивилизацией, с наукой. Дайте нам, русским, жить так, как мы жили тысячелетия. Не желаем вашей цивилизации. Хотим лежать на боку, хотим веровать в наших языческих богов. Мы вам не мешаем – и вы к нам не лезьте. Учёные – смешные люди. Всё чего-то придумывают. Ребята, у меня преимущество перед вами. Не называйте меня учёным; я – не учёный, я никогда не был учёным. Учёные – те, кто пишут с чужих слов: о русалках говорится то-то, о лешаках то-то. А я своими глазами видел и русалок, и лешаков, и водяных, и кикимор. Я наблюдал, как купавки танцуют, как мавки хороводятся, как лешаки клубятся. Отвяжитесь от меня с научными претензиями. Критикуйте учёных, а я – вне вашей критики».

После доклада начались прения.
 
Вначале встал какой-то закорюченный юноша, видом совершенный «книжный червь»; он поименовал себя «лучшим специалистом по русскому язычеству» и пошёл занудно твердить, что «русское язычество первично: Вишну – это Вышень, Кришна – Крышень, а Купала-Гопало – это прототип-прообраз Аполлона Тианского» (именно в такой формулировке – «Аполлона Тианского»).

Потом заявил о себе конкурент докладчика – некто Далин.
   
…Вот ведь какая штука: мне думалось, что главное содержание актуальной культурной ситуации девяностых годов заключалось в конфликте между «Независимой газетой» и отделом культуры газеты «Сегодня»; я каждый день на аспирантскую стипендию покупал свежий номер «Независьки» и ещё – в дни, когда в газете «Сегодня» был отдел культуры – свежий номер газеты «Сегодня». Я мечтал, что буду публиковаться в третьяковской «Независьке» и спорить со снобами из «Сегодня» (моя мечта сбылась в других декорациях: ныне я публикуюсь в «Свободной прессе», ругая «Кольту»). Но всё относительно: наверное, для кого-то нерв тогдашней эпохи был в эпичном конфликте Далина с Якутовским. Следы этого конфликта я видал в Москве повсеместно – даже на двери моей общаги вешали дацзыбао в пользу Далина против Якутовского.

Суть конфликта в двух словах: Якутовский был «правым язычником», а Далин – «левым язычником»; Далин изобрёл «русский языческий атеизм», он утверждал, что «славяне должны отвергнуть Христа и принять концепцию академика Вернадского»,  он рьяно «боролся с иудео-христианством» (добавлю, что внешностью Далин был образцом еврея, да и фамилия «Якутовский» не имеет отношения к якутам). Однажды меня озадачил плакат, развёрнутый вездесущими «далинистами» на одном философском квартирнике: «Буржуи объявили Ельцина Христом (крупными буквами) Так распнём его!». Я подумал: «А потом Ельцин воскреснет?».

Далин погнал бочку на Якутовского; назревал скандал, но он был временно купирован явлением иссохшего старичка с десятиминутным монологом о том, что «главное – правильное питание, об нас этом предупреждали Рерих, Вернадский и академик Несмеянов». Тут поднялся Жаб с очками об одной дужке и об одном стекле (Жаб оказался «Колдуном из Белой Криницы»). Он начал шмелём носиться по залу, выкрикивая слоган - «мистика, жест, язык – вот мой родной язык!, мистика, жест, язык – вот твой родной язык!, мистика, жест, язык – вот наш родной язык!». Затем он заорал во всю глотку: «Почему нет славянского языческого словаря?! Я спрашиваю – почему до сих пор нет славянского языческого словаря?!». Его утихомирили; потом все стали дружно утешать Якутовского: «Зачем вы наговариваете на себя? Вы же учёный. Вы большой учёный! Вы самый лучший учёный!». Якутовский с ленцой отнекивался: «Да что вы, ребята. Какой я учёный? Куда мне до учёных?». Этого не выдержало сердце Колдуна из Белой Криницы. Колдун возопил: «Он прав! Он учёный! Учёный! Учёный! Не мистик! Он сидит в науке! А надо стоять, стоять, стоять!» - и вновь забегал по залу, размахивая руками и оря: «Учёный! Учёный! Он сидит! А надо стоять! Стоять!». Это добило всех: собрание моментально развалилось, и публика заспешила к выходу.

Тогда было много всего. Был литературный клуб в Историческом музее – в допетровском здании, устрашавшем меня толстыми стенами и отсутствием окон. Было «рок-кабаре» Дидурова «Кардиограмма», ютившееся в школьном корпусе позади Государственной Думы. Я долго боялся туда идти, предполагая: раз «кабаре», значит сшибут бешеные деньги за вход и «покажут разврат». Заведение оказалось невинным и бесплатным: оно не имело отношения к кабаре и имело мало отношения к року; то было обычное лито с бардами (Алексей Алексеевич Дидуров – настолько колоритная фигура, что о нём следует поведать отдельно – поподробнее). Была Лига Литераторов «Лилит», ведомая Кириллом Владимировичем Ковальджи и Евгением Бунимовичем. Был салон в библиотеке им. Вересаева. Я записал в библиотечный альбом экспромт: «Пусть всяк приходит каждый год в библиотеку Вересаева, а если мимо кто пройдёт – то укуси тогда оса его». Тот салон организовал и вёл Лев Болдов, мой сверстник; он умер в этом году.

Москва была как гигантский гриб – пышный, рыхлоногий, боровиковый, багряный с испода и серо-белый сверху. Есть такого обличья горный гриб – «сатанинский гриб»; он «сатанинский», потому что впечатляет, а не потому что ядовит. Сатанинский гриб именовался микологами «ядовитым»; но его ел мой сосед – и долго жил после того; этот гриб и черви едят – в нём бывает много потайных пространств, проеденных червями.

Я видел себя грибным червем, прогрызающим багряный, багровый, бордовый, пунцовый гриб Москвы; я сатанел от сатанинского гриба Москвы – надо мной нависало небо Москвы – красно-оливковое, имперско-византийское, порфировое, пантерное, мухоморное, одуряющее.

Я слепо блуждал в ветровых потайных пространствах Москвы.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 769
Опубликовано 25 май 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ