Редактор: Евгений Никитин
Комментарий Евгения Никитина:Мне кажется, эта подборка Алины Витухновской, в которой я сознательно перемешал её стихотворения и философские заметки, хорошо показывает, что границы между литературными жанрами могут быть разомкнуты. Есть существо, которое постоянно переходит эти границы — фактически нелегально, в обход пограничных пунктов и по фальшивым документам: это существо — живая мысль. Алина Витухновская размышляет, она беседует с собой, и стихи, проза, эссеистика являются продолжением процесса мышления. Надо отметить, что нежелание диалога Алина здесь обозначает совершенно буквально: на вопрос «хотите ли Вы об этом поговорить?» она отвечает — «нет». Однако вопреки этому разговор здесь происходит, просто он разворачивается между текстами. Философские заметки здесь естественно подхватывают мотивы, намеченные в стихотворении, и наоборот. Более того, зачастую они читаются как интерпретация друг друга — причем никогда нельзя сказать, какой из двух соположенных текстов является объектом интерпретации, а какой – ее осуществляет: они отражаются друг в друге как два зеркала, бесконечным коридором. Поэтому и подборку я предложил назвать «Тексты» - это слово отражает реальность искусства, в которой текстом является всё – инсталляция, танец или, собственно, буквы на бумаге. ЭТО ТЫ И ЕСТЬ Это в воздухе разлито
Как святая простота —
То, что Гумберт и Лолита
Знали до черта.
Где кощеево разбито
Липкое яйцо,
Стали Гумберт и Лолита
На одно лицо.
Жизнь просеяла сквозь сито
Гендерную спесь,
Ибо Гумберт и Лолита —
Это ты и есть.
ИЕРАРХИЯ УРОВНЯ «БОГ» «Ад — это другие» — не экзистенциальное высказывание, а абсолютно социальное. Это про социум, про иерархию. Несмотря на декларативное «надо быть собой», социум построен в первую очередь на том, что никто не хочет быть собой. Каждый желает быть другим. Это тоже про иерархию, особенно отечественную — то есть, лже-иерахию.
«Иметь и не быть» — это уже про иерархию абсолютную, иерархию уровня «бога», не автохтонно-лубочного, а идеального, этакого «бога-чиновника», которому, как писал Бодлер, «чтобы всевластвовать нет даже надобности существовать».
СУДЬБА ОТЕЧЕСТВЕННОГО РАДИКАЛА, КРАТКО Он лет до ста был радикалом,
А в сто один стал конформист.
И получил зелёным налом
За вскользь оброненную мысль.
Его пример другим наука.
Но, боже мой, какая сука!
Одною из подобных сук
И ты вдруг станешь, милый друг!
МОРАЛЬ КАК ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ У Мамлеева есть любопытная мысль о том, что где царит комфорт, там нет ни бога, ни дьявола. Воистину! И это прекрасно. Его патетическое высказывание следует трактовать так, что цивилизация и комфорт действительно победили религиозное сознание масс.
Если инерция бытия — есть подлинное имя умершего «бога» (демиурга), то цивилизация — вот имя истинного Блага (для традиционалистов напротив — подлинного Инферно).
Хотя на мой нескромный — нет ни добра, ни зла, есть лишь интересы определённых групп, над которыми стоят интересы Субъектов.
С этой точки зрения, высшая мораль — есть целесообразность — она и есть общественное благо.
ВЕРЁВКА ПАСТЕРНАКА Как-то раз случился в жизни
Неприятный инцидент —
Жизнь на ниточке повисла,
Дом-тюрьма и денег нет.
Моргоградская блокада
В девятнадцатом году.
Родина сказала — «Надо!
Я ж ответила — «В п...ду!»
В этом мире несакральном
Что священно, собственно?
Это индивидуальность
Ну и частна собсвен-
Ность.
И когда случился в жизни
Этот самый инцидент,
Мне сказали — «Вы капризны,
Словно не интеллигент».
Мне припомнили ГУЛАГи,
Колыму и Холокост,
Стали требовать присяги,
Умереть прийти в Норд-Ост.
Я сказала: «Не приемлю
Этот садомазохизм.
Я люблю родную землю,
Но сильней — капитализм».
Мне припомнили все штампы
Поэтических судéб —
Яму грязи Мандельштама
И еще блокадный хлеб.
Я сказала: «Осторожно,
Не крошите мне на пол
Этот хлеб. Я ем пирожны-
Е. И это не прикол.
Ем я овощи и фрукты,
Ибо вид мне важен тут».
Их палаческие руки
Затянулись словно спрут.
На моей тончайшей шее
Образуется петля
Из страдания идеи
И идеи этой для.
Генетически опасны
Достоевских рефлексий
Эти лицами прекрасны,
Повторяют «Не убий!».
Но при этом убивают
Невмешательством и тем,
Что мораль предпочитают
И всему, и впрочем, всем.
Окружают жертву ловко
И магически, вот так,
Как Цветаевой верёвку
Отдал как-то Пастернак.
СМЕРТЬ КАК РАДИКАЛЬНОЕ ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ Я никогда не могла отвлечься от собственной смерти. С младенчества я чувствовала ее как превалирующую тотальность, единственную очевидность. Ума не приложу, что есть люди, могущие этого избежать. Видимо, они где-то не здесь. Кстати, именно смерть, причем любая смерть, а не жизнь, как принято полагать, несёт в себе тотальную сокрушающую бессмысленность, радикальное обессмысливание всего.
А.В. И НЕМНОГО ПУШКИНА О ТЕКУЩЕМ МОМЕНТЕ Вот автохтон. Его планида —
Не между «Быть или не быть»,
Не мог либидо от КОВИДа
Как мы не бились, отличить.
Зато читал Адама Смита
И был глубокой эконом,
То есть, умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живёт, и почему
Не нужно золота ему.
Притом не только либертарий
Таков, таков и пролетарий.
И в общем-то, без дураков
Почти что каждый здесь таков.
ГИБЕЛЬ МУТАНТОВ Современный человек стремительно прогрессирует, а культура стремительно устаревает. Мы не можем смотреть фильмы и читать книги как прежде, не потому, что они плохи, а потому что они утратили одну из своих важнейших функций — давать возможность читателю (зрителю) идентифицировать себя с их героями. То есть, получать или корректировать жизненный опыт.
Я не знаю ни одного художественного произведения, где был бы герой, о котором я бы могла сказать — «это я или нечто похожее на меня». Более всего нам интересны мутации, происходящие с человеком, даже фильмы про зомби-апокалипсис, несмотря на их примитивность, куда более отражают современность.
Зомби-апокалипсис это своего рода исход социалистического человека, социалистической модели. И, конечно, основной персоной становится не пронафталиненный «герой-богоборец» традиционалистского разлива, а лузер-психопат, тамплиер социальной безысходности. «Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке», — писал Мишель Фуко. Он писал об этом.
ПОСМЕИВАЛАСЬ В ОЧКАХ Я... Посмеивалась в очках я.
Увозили из ада.
И привозили в ад.
Привозили туда.
И увозили обратно.
Вперёд-назад.
Посмеивалась в очках я.
В провалы адовы
Всё падало на каблучках.
Я была девочкой
Из семейства Адамсов.
Месяцами Содома модное
Извлекала сквозь страх.
Посмеиваюсь в очках я.
Увозили из ада.
И долго падала моя
Красивая голова с гильотины.
А тот, кто на это смотрел,
Тот всё время
Мотал обратно
Непрекращающегося
Тарантино.
НЕТ На мой нескромный — здешнее логократическое, «высокодуховное» и экономически-инфантильное общество — чересчур психотерапевтично. Оно постоянно произносит, изрекает, обсуждает, забалтывает нечто. Оно всегда предпочитает обсудить нечто, чем нечто разрешить. Чем больше проблема, тем больше пустой болтовни.
Ребенок в стрессовых ситуациях орёт. А я, глядя на стремительно развивающийся политэкономический кризис, предвижу уже массовое мычание, переходящее в вопли.
Я никогда не испытывала желания поделиться чем-то, обсудить что-то, проговорить нечто — в принципе — в неделовом формате. Не было у меня желания и «излить душу». Всякий здешний «психотерапевт» — от доктора до священника —напоминает мне либо информатора, либо афериста. И как правило ими и является. Резюмируя — на вопрос — «Хотите ли Вы об этом поговорить?» я отвечаю — «Нет.» И ещё раз нет.
УНДИНА Тонула Ундина русалочной леди.
Нырнула Луна, любопытная к смерти.
Подробно-нахальные хмурые дети
Бросали на труп нехорошие взгляды.
Была в них не похоть разбуженной плоти,
Не опыта скудного трезвая жадность,
Не праздность, не скука, скорее работа,
Работа души и ее беспощадность.
Лишь дети иначе глядят на Ундину
И словно бы вовсе не знают пощады.
Бесстрастно и просто глядят нелюдимо
Спокойным и страшным предчувствием ада.
А плоть, что не только порочна и смертна
Своей красотой не тревожит, и будто
Им нечто Иное дано и заметно
Посредством утробной животности мудрой.
Им кладбища мглище — как лишний гербарий
И трупы в гробницах — останки стрекозок.
Они таковы оттого, что познали
Излишество жизни изяществом мозга.
НЕ ОБЕСЦЕНИШЬ, НЕ ПОЕДЕШЬ Тех сил, что потрачены мной на литературу, на идеи, хватило бы на несколько самораспятий. Все это были, вопреки Барту, тексты через пытку. В отечественной культуре (опять!) считается, что то, во что ты вложил время, усилия, себя обладает особой ценностью. Таким образом, мы должны быть привязаны к собственным страданиям и тащить их за собою, подобно кандалам. Но ведь это просто-напросто неудобно, не говоря о нерационально.
Также понятие «обесценивание» несёт в себе исключительно негативные коннотации, оттого, полагаю, исключительно, что в России принято сакрализовать всё, что плохо лежит. А не есть ли сакрализация — обычная сублимация бессмысленности? Ведь бывает и так — не обесценишь, не поедешь. Гони!
_________________________________________
Об авторе:
АЛИНА ВИТУХНОВСКАЯРодилась в Москве. Публикуется с 1993 г., автор нескольких книг стихов и прозы, в том числе «Аномализм» (1993), «Детская книга мёртвых» (1994), «Последняя старуха-процентщица русской литературы» (1996), «Собака Павлова» (1996; 1999), «Земля Нуля» (1997). На немецком языке вышла книга «Schwarze Ikone» (2002), «Чёрная Икона русской литературы» (2005), «Мир как Воля и Преступление» (2014), «Чёрная Икона русской литературы» (2015), «Сборник стихов А. Витухновской ДООС-Поэзия» (2015), «Человек с синдромом дна» (2017), «Меланхолический конструктор» (2017), "Записки материалиста" (2019). Печаталась в журналах «Смена», «Арион», «Новый мир», «Октябрь», «Schreibheft», «Index of Censorship» «Дети Ра», газетах «Die Zeit», Frankfurter Allgemeine Zeitung (FAZ), Neue Zürcher Zeitung (NZZ), «Литературные новости», «Комсомольская правда» и других изданиях. Была награждена литературной премией Альфреда Топфера (Германия) в 1996 г. Лауреат премии «Нонконформизм-2010» в номинации «Нонконформизм-судьба» (по совокупности заслуг) с формулировкой «За бесстрашие и твёрдость в отстаивании своих идей».
скачать dle 12.1
