Редактор: Ольга Девш
(
Первая глава в №143)
Первая глава – «Бершин. Интегральная поэтика» [1] – написана в августе 2019 и почти беспричинно.
Я сочиняла книгу об Олеге Николаевиче Ефремове для ЖЗЛ. Отношения с Бершиным в ту пору были далеки от поэзии. В разгар всего мне позвонили из редакции журнала и попросили найти кого-нибудь для написания статьи о Бершине.
– Кого же я найду в августе!..
– Тогда пиши сама! – заявила редакция.
Отставив ЖЗЛ на неделю, я включила музыку погромче и написала требуемое, но наполовину под псевдонимом, чтобы сделать объекту исследования приятность. Объект заметил, что моя статья, как он выразился,
гениальная, года через три-четыре. А после нашего развода в августе 2022 года он попросил меня написать вторую часть: «…ты объясни мне, что именно я написал».
Выполняю обещание.
В середине первой главы я глупо пошутила: «Когда-нибудь с интегральным анализом текстов Бершина справится сильный искусственный интеллект». Вторую часть пишу весной 2025 и сейчас, по прошествии шести лет, заявляю: не справится. Я много лет занимаюсь этикой ИИ, написала громадный документальный роман, получила навыки, езжу по конференциям, разговариваю с разработчиками – и вот вывод. Нет. Для анализа стихов Е. Л. Бершина лишённая интуиции нейронка, даже самая сообразительная, не приспособлена. И не будет приспособлена.
С героем этого сочинения мы сначала договорились о двух стихотворениях для рассмотрения – «Меня прислали сказать…» и «Не трожьте лебедя…», – но возьмём и третье: «Вороватое небо крадётся в закрытую дверь…» По поводу «Вороватого неба…» автор сказал, что «оно тоже хорошее».
Я согласилась. Мы сидели на диванчике, беседовали как интервьюер с интервьюентом. Последний наш диалог о поэзии Бершина состоялся 11 февраля 2025 в коридоре Боткинской больницы. Запись беседы сейчас я переслушиваю, она в компьютере, она документ. Автор прямо в коридоре высказал пожелание, чтобы опус об этих трёх стихотворениях был конгениален материалу. Да уж, подумала я по-одесски, я б так жил…
Особенно ему требуется комментарий к «Меня прислали…» Может быть, «требуется» громкое слово; «неплохо было бы уточнить» звучало бы легче.
…Я понимаю: ему не рецензия нужна. Зачем! Вниманием он не обижен. И даже портрет висит на Арбате. А нужно хоть одно человеческое ухо, в которое влетело
всё и полностью и в другое ухо не вылетело.
Первая глава закончилась упоминанием неба как
вороватого, вторая небом и начнётся. Писатель, как это известно писателям, ловит из воздуха одну и ту же идею по нескольку раз, поскольку забывает – в горячке, спячке, отключке либо просто так. Авторствующие субъекты как перенесут озарение на бумагу, так и отдыхают. Иногда с пулей в голове. А если так и томиться с невыплеснутым небом, боль держится. И «вороватое небо крадётся». Страшно жить накоротке с небом.
Вороватое небо крадется в закрытую дверь,
то вселенским дождем, то дверною цепочкой звеня.
Бьется голубь в стекло. Неопознанный раненый зверь
причитает в ночи: "Это я, это я, это я".
Кто-то воет в окне. То ли пьяная баба с метлой,
то ли дождь затяжной, то ли свора бездомных дворняг.
Догорает осина. И пахнет печною золой.
И в дырявую дверь проникает внезапный сквозняк.
Что сказать тебе, друг, про бездомную жизнь сквозняка,
бесконечную жизнь, что сочится, не зная границ,
и внезапным ознобом доносит к тебе сквозь века
вереницу событий и тени исчезнувших лиц?
Я не помню событий. И лица почти не видны.
И билет на ковчег не оставил мне праведник Ной.
Лишь свирепые стрелы с давно позабытой войны
прошивают пространство и снова свистят надо мной.
Это голубь в окне. Это шелест тревожных шагов.
Догорает осина, и ржавые петли поют.
Это север во мне серебрится сияньем снегов
на таежных делянках. Но все-таки тянет на юг.
Там, где вязаный город клочками спадает со спиц
тополиных ветвей, и петляет в потемках река,
и растет виноград - там, наверное, мама не спит
и окно прикрывает, невольно страшась сквозняка.
Между нами стекло.
Электрический воздух дрожит,
распадаясь в ночи на молекулы воронья.
Догорает осина.
И все-таки хочется жить.
Что за голос в ночи?
Это я. Это я. Это я.
Из трёх текстов, взятых в эту статью, «Вороватое небо…» наиболее программный и картинный, отчего и воспринимается как нечто понятное с первого вздоха. Подарок слушателю, жаждущему понятной красоты: и архетипическая мама тут, и сквозняк, и голубь. И бильярдная подставка: «…где вязаный город клочками спадает со спиц \ тополиных ветвей…» Ну надо же. Ввернул-таки антраша словно из своих же детских игр в метафоры. Когда был курчав и бешено молод.
(ИИ по поводу «Вороватого неба» поведал мне:
«Стихотворение наполнено глубокими метафорами, звуковыми образами и эмоциональной насыщенностью, которые передают ощущение тревоги, одиночества и поиска смысла жизни. Лексика и семантика текста помогают создать атмосферу таинственности и неопределенности, а также подчеркивают связь между внутренним миром лирического героя и окружающим его миром природы и людей». А добравшись до «звуковой атмосферы», ИИ вовсе наврал:
«Постоянное использование аллитераций ("вороватое небо", "голубь в стекло", "дверью звенит") придает стихотворению музыкальность и усиливает ощущение напряжения».) Референсы у ИИ нелепые. Эй, разрабы, дайте вашей нейронке хотя бы «Поэтический словарь» Квятковского. Аллитерации суть другое.
Белковые существа, люди, ныне по-модному впадают в «осознанность». Многие ищут «смыслы» – в отвратительном множественном числе. У иных вообще «активности». Мне было бы жутко писать стихи на русском языке посреди пижонской, социально одобряемой лексико-семантической помойки. Рвать жилы, терять голос и вообще здоровье. Но – настоящие поэты именно выбирают времена. Выбирают, чтобы зачем-то в них родиться. Настаиваю. Выбирают.
О чём основная боль поэта Бершина, читатели которого чуть не хором повторяют за ним наизусть в залах и пишут восторженные комментарии в соцсетях? Что хотел сказать автор, с их точки зрения?
Сначала – контурно – репертуар, доступный слушателям-читателям по обыкновению: а) жить трудно (особенно в наши дни), б) еврей в России, в) Россия в еврее, г) Бог, бесстрастный отправитель поэтов на Землю, – смахивает на латентного манихейца, д) на войне убивают вне зависимости от правоты-неправоты участников, е) женщина порой похожа на виолончель. Далее буква «ё», но – хватит: я могу и до «я» посмеиваться над репертуаром, обычно улавливаемым читателями. До конца, до страстно мной любимой буквы ωμέγα.
От
альфы до
омеги простаки носятся, как ужаленные философы, а своё
показалось воспринимают как истину. Раньше бегали с «мурашками» да «пронзительно». Сейчас вроде очухались и пишут: гений. Выучили хорошее слово.
Дальше не будет места, поэтому прорычу это сейчас: я ненавижу того, кто первым пообещал профану, что «в этой книге каждый может найти что-то своё». Писателя и его произведение теперь принято воспринимать как супермаркет: кому спички, кому говядину. Полагаю, Бершин потому и попросил меня написать эту вторую главу, чтобы навсегда вывести своих из проклятого супермаркета. Чтобы никому и в голову не пришло искать в этих его стихотворениях «что-то своё». Я уже говорила, что бестактное навязывание всем поэтам «лирического героя» является скучным поведением критиков-подражателей, которым нечего сказать. Я понимаю: не каждый критик знает автора лично. Не каждый прожил со своим объектом пятнадцать лет в горе и в радости.
…Бершин живёт в особом времени, изогнутом лентой Мёбиуса. Линейного времени у Бершина нет. Скорее, вообще никакого нет. Всё происходит одновременно: и появление на свет в Тирасполе, и три войны, и попытки удержать в худом теле колоссальный напор духа, порой невыносимый и разрывающий внутренности. Я знаю. В его реанимациях я провела много времени. Литературоведам не следует диахронически подставлять этапы его пути в прорезь парковой фанерки: ведь даже этимологически
начало и
конец слова однокоренные. Тут наши индоевропейские
пракорни.
Минимальное знание о начале и конце – успокаивает: всё вертится и возрождается, то есть не надо волноваться смертью, ибо всё повторится, и повторится тем быстрее, чем вернее ты дашь убить себя. Значит, надо жить неспешно и как можно дольше, до первого кармического крыльца, и не цедить:
Я ничего Тебе не доказал.
Ты мне – тоже.
* * *
Стихотворение «Меня прислали сказать…» записано голосом автора, послушайте:
https://disk.yandex.ru/d/Wu21Y_8LV46smQ И прочитайте глазами:
Меня прислали сказать вам, что он не придет,
Но мне самому не сказали, что он не придет.
"Он не придет", – хожу я и всем говорю,
не замечая, что дело движется к октябрю.
Не замечая, что дело движется к холодам.
Осень искрит, как улей, как Нотр-Дам.
Месяц серебряным ухом в стойле небес прядет.
"Он не придет, – говорю я. – Он не придет".
Скверы, трамваи, бюсты, реклама вин.
Мы – словно две собаки. Холодно нам двоим.
"Он не придет", – хожу я и говорю,
не замечая, что дело движется к октябрю.
Стынет трубач в подъезде. Спит виолончелист.
Снова врастает в ветку желтый опавший лист.
Музыка заблудилась. Кто не придет? К кому?
Ум уже неподвластен собственному уму.
"Он не придет, – заклинаю. – Он не придет".
Кто-то шуршит над ухом, словно меня крадет.
Тени ворон. Аптека. Сходка ночных воров.
Лай поцелуев из проходных дворов.
Помню, летом 2009 мне понравились бершинские стихи с ярким богоборческим финалом:
…и люди, словно от ненастья,
в церквях спасаются от Бога.
Ввиду омерзительной своей молодости я тогда вся прониклась и подумала: «Вот же понимает парень, как бывают мало- и суеверны люди. Оттого и все беды, что ты либо с Богом, либо без, а Он тебе, как сказано, дал свободу воли. Вот и выбрал, человече, грех первородный – знание добра и зла. И терзайся теперь...» Это я подумала летом 2009. Сейчас, шестнадцать лет спустя, думы мои о гордынной политике человека ничуть не изменились. Но думы о поэте, которого я сейчас слегка портретирую, претерпели радикально.
Он, скажем наивно, озабочен несоприсутствием Бога людям и людей Богу. Он готов хоть каждый день пугать людей рокотом голоса – умеет – на всю площадь, чтобы они вздрогнули и пали на колени, и если не от страха Божьего, так хотя бы перед величием Книги с её печальной шестой симфонией «Не убивай».
Если вы шаман и заклинаете по кругу, в едином ритме, в трансе, то вы меня понимаете. Но почему не убий-то? Что мешает поэту, живущему в ХХ и XXI веках, прошедшему войны, миллениум и написавшему одноимённую поэму [2], – что мешает ему стать всепонимающим и выйти с мудростью наперевес в эссеисты? Поговорить о целесообразности, податься в диванные аналитики. Или задвинуть триллер о новой слезинке ребёнка. Зачем грохотать нелогичными повторами? «Меня прислали сказать вам, что он не придёт, \ Но мне самому не сказали, что он не придёт»
Ходит тут и бубнит, да? Он не придёт, он не придёт… Ну что пристал? Почему ты против убийства и распада? Вот сейчас?
А то и пристал, что ждать перестали. Если повторять «он не придёт», современный жадина встрепенётся: кто? Нам чего-то или кого-то не дадут? А ведь мы так этого достойны!
Будь ты трижды пророком, тебя сейчас точно не расслышат. Ещё точнее, чем встарь. Пророков любили всегда: то на крест их, то на костёр. Но тогда пророков хоть слышали либо делали вид. А сейчас не до пророков: мир полон экспертов.
В отчаянии ходить по рядам ярмарочной площади, приговаривая как мантру, что завтра отменят деньги, это путь к потасовке, в социальную геенну. Но в рядах уже не слышат и аплодируют каждой строчке-лампочке: «Снова врастает в ветку желтый опавший лист…» Ах, как хорошо! Ну помните же, как в кино восстают кирпичи? Разбомблённые дома вдруг – хлоп – и как новенькие. Насмотренные простаки – это не те чистые сердцем простецы, на которых надеялся Бог. Нынешние чванливы, а слово амбиция считают приличным. А деньги не то что отменят, их сделают подконтрольными все до копейки, и вы не успеете понять, как всё изменилось, и как быстро, а ведь вас предупреждали.
Всё вернётся! Куда? Ах, да. На эти… круги. Своя. (Тут инфантилы от культуры пожимают плечами: отчего сво
я? Вроде как надо сво
и.)
Поэт, схлопотавший синдром Кассандры в нашем веке, может рассчитывать, конечно, на максимально тёплые рукопожатия в соцсетях. Все кругом теряют свои прекрасные картины мира, страдмя страждут и с немыслимой лёгкостью, как в супермаркете, покупают спички вместо хлеба. По рассеянности. Всё ныне дистанционно, разве что смерть и секс отстают, ну да и это пройдёт. Читатель уверовал в то, что в этом произведении действительно можно искать своё? Как горилла в голове у гориллёнка. Слышна какая-то боль – о! Может, моя? Да, конечно. А чья ещё. Личность, вцепившись в личные границы (привет платной психотерапии), охраняет свою пустоту.
Ни один из читателей его страшного шаманского заклинания «Меня прислали сказать…» не пошёл вешаться от горя (как это – Он забыл нас!) и не пересмотрел своих основ: кто визжал об «этих идиотах», тот и визжит. А которые поумнее – подбирают прекрасные аргументы для продвижения своих кровожадных воззрений что с одной стороны, что с другой. Никому не пришло в голову крикнуть: да придёт! уже пришёл! Всё уже произошло. И вас предупреждали.
Когда Шестую симфонию Чайковского слушают люди, только вчера похоронившие близкого человека, их до костей-таки пробирает. Разверстая рана отменно воспринимает соль! Боль – во всё небо.
А когда вы подуспокоились, то вам уже нормально, что «Кто-то шуршит над ухом, словно меня крадет.\Тени ворон. Аптека. Сходка ночных воров». Ах, какой милый мрак! А эта аллюзия на «аптеку» и ночь! Как там было у как-его-там? С фонарём который.
Пророческий дар и жар стоят дорого. Крайне. Он, поэт, ведь не на житуху жалуется. Он всё ещё разговаривает с Богом, ссорясь, по своему обыкновению, как у себя дома. Он ещё надеется и готов жить хотя бы для того, чтобы досмотреть актуальное кино про нынешние метаморфозы. Давным-давно, в своём сборнике «Осколок», он предупреждал, что уж разлетится так разлетится.
Я понимаю, что правильная литературоведческая статья могла бы включать добросовестный анализ прыжков и самого бубна, от коих и получается, простите, ритм и его воздействие на ухо, ещё способное различать ямбы-анапесты, частушку и оду, хипхоп и сонату. Но в мою задачу стереотипные подходы не вписываются ещё и потому, что смысла в них никакого. Молодёжь-то пишет вразгрёбочку. Ей внушено: современное это всегда поиск новых форм. Анализ классики? К чему?
Бершин в детстве пел в опере, в юности – в университетском ансамбле, в МГУ. Он не знает нот, но слух абсолютный. Он в юности, цитирую, «слов ещё не ведал», но гул бомбил его внутренние приёмники сызмальства. Сейчас ничего не изменилось, он мыслит музыкой. Гул бьёт по ушам и струнам, и увернуться от потока космической морзянки можно разве что в реанимации, где ИВЛ и санитарки, а врачи вызывают жену на ковёр, чтобы сказать правду. Нет, ответила им я: не умрёт, он упрямый, он поэт, он еврей. Он русский поэт, а это вообще диагноз, поскольку там, за горизонтом, в респектабельных и нормальных странах, ещё не отменили концепцию «Россия – ошибка природы». А у нас тут иной взгляд, и его ещё надо описать.
Молиться русскому космосу, ясно видя, что границы между Россией и небом нет, а если и есть, то там, где её никто не видит, потому что Россия граничит с космосом, и понять её действительно невозможно. Всем сочувствую, кто верит в понимание России.
Не выйдет сейчас правильной литературоведческой статьи, потому как этого не надо. Всё положенное и приличное вроде отсылок, периодизаций, школ и адептов – отвалилось всё, как штукатурка. Над небом голубым сквозят заповеди, не воспринятые ухом, всё как-то впопыхах, а времена так и лезут, так и лезут: осмысляй! Нет. Это уже вроде из известной эстрадной сценки: ощущай!
Бершин нигде не сказал в стихах прямо, что и времена выбирают, и место рождения, и даже родителей. Мысль эта в рост видна в его романе «Маски духа», но тут впору писать третью главу. Скажу коротко: всё, что он написал вообще, есть реинкарнационный репортаж из рода, из племени, но с пролётом по незримым сферам, и оттого боль сильна неподъёмно. Знание сути реализовано в силе стиха. Этот переход количества в качество не ложится в обычную корзинку дежурного мозга. Читателям не стыдно писать ему восторженно: как это актуально! современно! А ведь это неприлично, ребята: быть современным. Я это поняла ещё раз, когда писала книгу о Ефремове; создатель театра «Современник» погиб от своего же современничества как цели. Когда наступили девяностые, он не пожелал быть им современным и задохнулся.
Поэт Бершин сам себя и рожает, и реинкарнирует, следуя за начальными христианами, которые не хуже буддистов знали, как переходят души. Правильное восприятие поэзии, написанной человеком в гениальном состоянии, о котором он потом, перевоплотясь, и не вспомнит, есть трансвселенское мероприятие. Кросскультурное. Интертелесное. Как заметишь, дорогой читатель, что некто знает нечто наверняка и умирает за своё знание, так уважь и не пиши и не думай ерунды, будто автор тебе на потребу отразил
наши дни. Ничего такого он вам не отразил. Он сказал, что и во времена Книги, и во времена узких государственных конституций убивать не следовало и не следует, поскольку Он не велел. У Него были резоны. У Него было припасено. А вообще, цитируя Иоанна Дамаскина, напомню: Бог – ничто из того, что есть. Красиво сказал великий богослов. И всё равно – не убий. Кто бы Он ни был, даже если ничто из того, что есть. И не понять, и не вообразить.
Следует полностью привести моё любимое:
Не трожьте лебедя и ворона не ешьте,
а также цаплю, пеликана и удода.
Но прежде — ворона. И ближнего не режьте.
Не режьте ближнего — испортится погода.
Мы жили весело. И ворона не ели.
Стучали в бубны, выпивали на поминках,
когда и пули нам свистели, как свирели,
и подрывались наши ближние на минах.
Но заповедал в Книге жизни или смерти
кудлатый выродок, пророк чернобородый:
не трожьте голубя и ворона — не смейте,
поскольку ворон неприемлемой породы.
Сегодня дождь смывает яблоки с деревьев -
как будто души избавляются от плоти.
И просыпается размытая деревня,
перенесенная с сезанновских полотен.
Как неожиданно испортилась погода!
Никто и знать не знал, не думал и не ведал.
Наверно, кто-то человеческого рода
на ужин цаплю или ворона отведал.
И дым клубится по-над выгоревшей нивой.
И скачут лошади, сбежавшие из Трои.
И где-то рядом, за Днестром или за Нилом
уходят в сумерки уставшие герои.
Им было облако и море – по колено.
Кутили заполночь, но заповеди чтили.
Все было б правильно, «когда бы не Елена».
Точнее — ворон. Вот его и не простили.
Бежали месяцы, как кровь бежит по венам.
Мы жили весело, того не зная сами,
что кто-то ворону однажды заповедал
кружить над площадью, усеянной глазами.
Это стихотворение – духовно-практический побратим стихотворения «Меня прислали сказать вам…»
Я с возрастом горячо полюбила школьную форму «а что хотел сказать автор». Да, вот что? Почему не спалось ему под топот древнегреческих копыт? Иронично в сумерки уходят «уставшие герои». Вечно дефицитная, здесь мандельштамовская «когда_бы_не_Елена» – печально смотрит им вослед. Она знает, как «облако и море» по колено аффектированным борцам. Им весело. И пророчествующий ворон кружит, и всех запретных птичек (цаплю, пеликана и удода) пожрало время, бегущее по венам, как кровь. А герои всё убивают, и уходят, и новые – тоже убивают, и тоже уходят. Да не трожьте вы лебедя, так вас растак.
Библейская ткань стиха, может быть, кем-то из академиков и прочитывается, а кто попроще – даже в зрительном зале это стихотворение как бы пережидают. У него удивительно не складывается сценическая судьба. Я много раз видела, как бросаются хлопать на «Яблокопаде» [3], на «Балалайке» [4], где метафоры – на блюдечке с ослепительно золотой каёмочкой. Неплохо воспринимают «Моцарта» («Осенний сад. Рябина-недотрога…»), но этот NB! шедевр о музыке, сам музыка, на вкус потребителя, коротковат: ухо не успевает разогреться под приём десерта – энергию.
Кстати, об энергии. Концертирующие музыканты уже лет двадцать-тридцать жалуются в интервью, что публика ходит в залы как на прокорм: не хватает людям сил жить. В этом трудном и таком, ах, переменчивом мире. Концерт ей, публике, – лазарет. Дотация. Кровью. Нынешней публике не до музыки с оттенками: энергию давай! Сопоставляя, вполне ответственно заявляю: на вечерах Бершина та же история. Где рычит и ревёт – благодарственный шум ладоней. Где
про птичку, как я называю стихотворение «Не трожьте лебедя…», там не успевают за слоистым, объёмным образным рядом. Густовато. Просыпаются на последней строке, где уже совсем всё ясно: площадь усеяна глазами. Куда уж ещё. Аплодисменты автору, который опять их всех напугал.
Первая часть моего сочинения «Интегральная поэтика. Бершин» написана под двумя фамилиями: Неведров и Черникова. Пора пояснить: М. В. Неведров мой прадед, давно покойный. Его имя некогда взяла я как псевдоним ещё в прошлом веке для газетных нужд. Вторую часть я пишу – сейчас – под своей основной, единственной, фамилией, чтобы урегулировать недоразумения, возникавшие время от времени все эти годы начиная с сентября 2019, когда вышла первая часть.
Один математик мне на днях посоветовал: «…ты напиши, что Бершин – явление». Пишу: явление. Упрямо с помощью рифмы и силлабо-тоники он – в наши свободные, белые, розовые, заверлибренные дни – говорит не сказанное прежде, пользуясь традиционными формальными приёмами. И талдычит, как его «кудлатый выродок», свою тум-балалайку: «не убий». Не убий. «Это я. Это я. Это я». Можно считать это снобизмом, но вообще это изысканная манера и точное понимание избранности.
Ввиду острого чувства космоса он живёт в России, поскольку у нас тут до неба – рукой подать. На землю обетованную летал, конечно. Даже со мной дважды. В пустыню ходил один. Без гениальных зануд – не убий, не убий, не убий – скучно было бы, право.
Одна поэтесса написала, что Бершин самый трагический поэт России. Позволю себе не согласиться: трагедия – это жить там, где ты вечно в гостях и неуклюже бессловесен. Но если ты как нота на линейках, если нашёл свой колючий нотоносец хотя бы на время одной жизни и звучишь – ты счастлив. Тебя понимают. Тебе зачтётся. Даже если ты мрачен и никому не признаёшься, как тебе повезло на самом деле.
И ты тоже, пожалуйста, не убий.
Москва, 28 марта 2025___________
1.
https://literratura.org/non-fiction/3412-moisey-nevedrov-bershin-integralnaya-poetika.html 2. Бершин, Ефим Львович. Millennium, «Новый мир», 2010, № 12
https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2010/12/millennium.html 3. «Это яблоко. \ Яблокопад. \ Это якобы сумерки…»
4. «И когда это было – мне вспомнить уже не дано. \ На царапину памяти не наложить подорожник…»
скачать dle 12.1
