Колонка Егора Фетисова(
все статьи)
(О книге: Валерий Бочков. Латгальский крест, ArsisBooks, 2020.)Роман «Латгальский крест» – «трифоновский» в самом хорошем смысле этого слова. Внимательный к нюансам внутреннего мира героев, к нюансам взаимоотношений, вообще к нюансам, самым разным. Он хорошо продуман и так же хорошо написан. Даже внешне второстепенные эпизоды – рыбалка, ныряние с понтона, первая в жизни поездка на метро – выписаны с детальными подробностями. Хотя дело даже не в них, а в манере автора, в том, как он осторожно, не пытаясь лепить свои авторские ярлыки, бродит вокруг самого сакрального, порой приближаясь вплотную, но не касаясь:
«…подлещик сонно трепыхнулся и медленно всплыл. Лёжа на боку, он укоризненно таращил на меня мутнеющий взгляд. Я подошел к краю мостков, опустился на корточки, разглядывая умирающую рыбу. Рыбу, которую я убил. Есть вещи, которые невозможно описать словами, есть чувства, которые невозможно объяснить. Смерть, любовь, боль… Проходимцы, называющие себя поэтами, пытаются. Впрочем, безуспешно, как правило. Мертвая рыба, плоская, точно овал, вырезанный из фольги, незаметно дрейфовала от берега к центру озера».Все это неподвластно каким-либо формулировкам. Чиж по молодости пытается высказать Инге, что чувствует, и…
«– Ну как?! Как?! Как ты можешь? – взвыл я. – Ведь любовь! Любовь – господи, боже ты мой! Это же…Я запнулся на миг.– Это же… – я развел руки в стороны, совсем как Христос на картине Гольбейна и ласково молвил, – это же любовь. Понимаешь?»Автор сам перечисляет то главное, вокруг чего строится эта книга: смерть, любовь, боль. Он прослеживает их, начиная с подросткового возраста, когда Чижу четырнадцать, до зрелого. Действие романа тянется двадцать семь лет.
Основное внимание Бочков уделяет миру подростковых эмоций, пока они еще не вытерлись, не полиняли, не потеряли подлинности и остроты, и добивается такого накала, что, в общем-то, можно было бы обойтись и меньшим количеством сюжетных перипетий. Так, например, автор описывает ревность Чижа, главного героя романа:
«Внезапно истина открылась мне – не ты попадаешь в ад, ад проникает в тебя. Ад заполняет каждую клетку твоего существа, каждую каплю твоей крови. Ты сам превращаешься в ад. От тебя прежнего не остается ничего – оболочка, шелуха. Вроде тех засохших личинок, из которых появляются бабочки. Но это другой случай – бабочек не будет. Будет бесконечная боль».Герой все глубже проваливается в «персональный ад», как в трясину, затягивая вместе с собой и читателя. «Латгальский крест» сравнивают с «Ромео и Джульеттой», и, на мой взгляд, совершенно напрасно. «Ромео и Джульетта» – произведение о торжестве любви. Роман Бочкова – о ее хрупкости. Она, как гнилое яблоко, изъедена предательством, завистью, ревностью, чувством вины, тянущимся из глубокого прошлого. И в итоге оба главных героя не выдерживают: Чиж сбегает в Голландию, Инга сходит с ума. А торжествует что-то темное, смутное, непреодолимое, не дающее человеку идти в нужном направлении, даже если он ясно видит, где горит свет. Бочков называет это словом «химера». Торжествуют в итоге химеры.
Всякий раз, как Чиж совершает непоправимую ошибку, он словно находится под гипнозом, его сознание не контролирует происходящее. Не зря буфетчица, с которой он изменяет Инге, неоднократно названа: ундина, наяда, нимфа. Это морок.
«От этого пьяного света и лицо ее менялось, нет – преображалось, вот верное слово. Преображалось – да. Становилось то смиренным и трагичным, как икона, то колдовским и зловещим, вроде фресок Врубеля, написанных на стене сумасшедшего дома. Я уже толком не понимал, кто сидит напротив. В какой-то миг мне привиделась Инга, в другой – моя мать, а вот сгустилась тень, и лицо ее стало серебристым, русалочьим. Скажи мне, наяда-нимфея, что творится со мной, что происходит? И как я очутился тут? Да-да, я слышу шелест прибоя, шепот гальки, но к каким туманным островам мы плывем, скажи мне?»Здесь, в этом фрагменте, зарождается лейтмотив безумия и сумасшедшего дома, торжествующий в финале романа.
Если вообще сопоставлять «Латгальский крест» с каким-либо классическим произведением мировой литературы, то я бы сравнил его с «Русалочкой». Чиж ведь не погружен в свое прошлое, он живет настоящим. Да, отец – военный летчик, дед тоже военный, старший брат собирается в летное училище. Но это мало отражается на главном герое. Другое дело – Инга. Она целиком во власти исторического прошлого своей семьи. И она, как Русалочка, пытается выбраться из этого мира, и, как Русалочка, она практически нема. Она почти не говорит с Чижом. Это язык жестов, поступков. Почти без слов. Поначалу Чиж принимает ее за немую:
Она, «нагнувшись, рукой написала на снегу четыре буквы. Четыре заглавных буквы латинского алфавита.– Ин-га… – прочитал я.Она кивнула.– Ты что – немая? – смешок вырвался у меня раньше, чем жуткая догадка дошла до мозга. Господи, она ж немая!»И хотя в начале романа Инга еще не немая, к концу ружье все-таки стреляет, и она превращается в бессловесную оболочку, в русалку, выброшенную на берег.
Автор подчеркивает, что озеро – стихия Инги. Вода. Она не просто купается голышом на протяжении романа, но и буквально чувствует себя в озере как рыба в воде, даже в ситуации смертельно опасной, когда Чиж не рискует сунуться в воду во время сильнейшей грозы. Это не буфетчица – русалка-наяда, это сама Инга. И главный герой ничего не предпринимает для того, чтобы понять, как устроен ее мир.
Чиж не способен преодолеть невидимую границу даже в ту минуту, когда уверен, что Инга гибнет. Он мечется по берегу озера, но броситься в воду, чтобы спасти ее – выше его сил.
«Я повторял ее имя и метался по мелководью, заставить себя нырнуть я не мог. Надо нырнуть, найти и вытащить. Ведь я отлично ныряю и могу еще вытащить ее. Найти и вытащить. Спасти. Откачать. Искусственное дыхание – очень просто: ладонями обеих рук на грудную клетку… Вдох и выдох. И в рот, так же. … Упал на колени, кулаками бил в мокрый песок. Ревел. Всё было кончено».Валерий Бочков никогда не забывает про саспенс, его книги всегда отличаются интересным сюжетом, и «Латгальский крест» не исключение. Здесь и страстная любовь, и предательство, и безумная ненависть брата к брату, и убийство, пусть имевшее место только в сознании главного героя, но оттого не менее реальное. И отзвуки войны, лишнее напоминание о том, что война калечит судьбы людей на многие поколения вперед. И призраки прошлого, не отпускающие героев в настоящем.
Роман не зря называется «Латгальский крест»: жизнь предстает в книге как перекресток, где прошлое пересекается с настоящим. Поэтому и городок, в котором разворачиваются события, носит название Кройцбург, от немецкого – «крест». Конечно, это и исторический подтекст в том числе, нацистский крест: отец Инги был во время войны главой полиции, а в сорок третьем году вступил в СС. Но главным образом, это скрещение судеб, скрещение самых несопоставимых по своей сути вещей и состояний. В эпизоде на озере, предшествующем грозе, герой переживает состояние счастья:
«Я любил весь мир сразу». Он отдается подхватившему его потоку эйфории, и в этот момент один из мальчиков, купающихся неподалеку, тонет. Смерть и счастье сплетаются в одно целое.
Это очень смутное целое. В нем и боль, и любовь, и смерть, всё, как обещал автор в начале книги. В нем бы разобраться, положить в проявитель, закрепитель, воспользоваться увеличителем. И можно было бы вовремя понять, что химеры – ненастоящие. Но герои на это не способны. Каждый остается в своем замкнутом мире, наедине с недопроявленным фото своей жизни.
скачать dle 12.1
