Редактор: Марина Яуре
(рассказ)
…А потом, когда все надлежащие распоряжения отданы, а бумаги подписаны, королева произносит:
– А на следующий день, племянник, пусть ваши слуги развлекут нас.
Лорд-камергер мнется, потом решается задать вопрос венценосной тетушке. Она всегда была к нему милостива, хотя бы в память об отце, ее любимом кузене по матери (и, как шептались с осторожностию, единокровном брате по отцу), и потому недавние события не отразились на нем даже косвенно. Но слуги – это другое дело.
– Ваше Величество, уместно ли призывать ко двору именно эту труппу? Заговорщики использовали комедиантов, вы милостиво простили их, и они должны быть по гроб жизни благодарны за это. А вы оказываете им благодеяние.
Она смотрит на него в упор, глаза у нее серые и холодные как лед.
– Вот именно. Их использовали. Но, простив их, а не наказав, монарх волен в благодеяниях. А урок следует преподать тому, кто не доглядел за своими слугами, допустил, чтоб на них наложили руку, не так ли, Джорджи?
Барон Хансдон склоняет голову.
Королева милостива, верно, Приговор исключительно мягок, особенно по такому делу, как мятеж, попытка государственного переворота и покушение на жизнь монарха. Иностранные послы просто в шоке – уж их государи залили бы кровью столицу.
Но одного королева не прощает никогда – предательства, и лорду-камергеру об этом известно.
Проклятье, что еще она знает? Нет, в заговоре Эссекса лорд-камергер не замешан, никто из сколько-нибудь здравомыслящих людей не вляпался в эту чудовищную глупость. Не зря для пропаганды своего дела им понадобились комедианты – заказчики сами отыграли свое провальное выступление.
Серьезные люди действуют по-другому. И лорд-камергер это тоже знает. Нет, он не опасается ищеек государственного секретаря – проклятый горбун сам замазан по самые уши. Но все-таки, все-таки откуда-то она знает…
Серые осколки льда еще впиваются в него, затем их скрывают дряблые веки. Королева сильно постарела в последние два года. Никто вообще не верил, что она доживет до преклонных лет, с ее-то слабым здоровьем. Старший Хансдон, барон Генри, рассказывал, что покойная королева Мэри не казнила младшую сестру, поскольку многие в один голос твердили: принцесса Элизабет – существо хворое и все равно скоро умрет. Вот и верь после этого эскулапам! Королева просидела на троне дольше, чем кто-либо из Тюдоров. Многие из ее окружения, кто отличался отменным здоровьем, давно умерли, но все же старость настигла ее.
Однако сейчас – в темном платье, ненакрашенная, без парика, скрывающего седину, она, пожалуй, выглядит лучше, чем на парадных выходах, где она старательно скрывает возраст нарядами, белилами, блеском драгоценностей. Не моложе, нет. Но бодрее, решительней, что ли. Пусть все – и двор, и послы иностранных держав – видят: расправившись с мятежниками, королева намерена развлекаться, как прежде. Ничто не сможет поколебать прочность власти и волю королевы.
Всё будет как всегда – и балы, и театральные спектакли. Хотя, не станем лгать, королева уже не танцует ночи напролет, и не играет в придворных «масках». Теперь она только смотрит.
– Какую пьесу желает видеть Ваше Величество? Я велю актерам подготовиться.
– Разумеется, про веселых виндзорских женщин. Или ты забыл ее, племянник? Я ведь заказывал эту комедию специально ко дню твоего посвящения в орден.
– Конечно же, как я мог забыть? И буду всегда благодарен Вашему Величеству! Я также понимаю, что в данной ситуации должна играться комедия. Но позволю себе заметить – пьеса уже игралась и перед вами, и в городе. В репертуаре труппы есть более новые пьесы, к тому же появились иные многообещающие сочинители – Бен Джонсон, например. Или Джон Марстон…
Лорду-камергеру не хочется называть имя автора пьесы, которую пожелала видеть королева. Его сочинения нравились государыне, но именно его привлекли к своему делу заговорщики.
– Ты бы еще Чапмена вспомнил. Бен Джонсон слишком вульгарен и груб для придворного спектакля, – королева обнаруживает знакомство с новейшими веяниями в английской драматургии, – а Марстон, наоборот, слишком легковесен. И да, пьеса уже игралась, – тон королевы внезапно меняется, – ведь она написана к орденскому празднику. А я – глава ордена. Ты понял меня?
Лорд-камергер низко кланяется. Не из раболепия. Он не хочет, чтоб королева видела его лицо.
Барон Хансдон напуган. По-настоящему напуган, больше, чем когда предположил, что Елизавета подозревает его в государственной измене.
– Я все понял, Ваше Величество.
Закончив с делами, королева отправляется в опочивальню. Завтра будет тяжелый день, и надо выспаться.
Но сон не идет. Королева требует добавить свечей и берет со стола книгу. Следовало бы приказать почитать дежурной фрейлине, но не хочется слышать чужой голос. Она слишком устала. Зрение, слава богу, ее не подводит, напротив, даже стало острее, чем в юности.
Книга, которая попалась ей под руку, оказалась «Аркадией графини Пембрук», и как раз графиня Пембрук ее и презентовала государыне. Это было достаточно давно, но королева никак не могла одолеть это объемистое сочинение. Однако не приказывала убрать книгу. Леди Мэри была одной из немногих женщин, общество которых было приятно королеве. Еще ее бабушка была ближней придворной дамой Елизаветы, Мэри в юности тоже служила фрейлиной, и королева устроила ее брак с графом Пембруком, со всех сторон выгодный и удачный. Да, Мэри, несмотря на свой вспыльчивый нрав и природную эксцентричность, не доставляла государыне неприятностей, в отличие от других фрейлин. Черт побери, эти дурехи просто помешаны на мужчинах! Уж лучше быть помешанной на литературе, как Мэри, пусть это многих раздражает. И все же королева приняла подарок главным образом ради памяти автора, и леди Мэри это знала – и сие было ей приятно. Она уже много лет занята тем, что готовит к изданию и публикует сочинения своего брата. Главная ее цель – достойным образом представить публике его opus magnum, посвященный королеве, но включивший в название имя сестры. Книга переиздавалась несколько раз, и кто знает, сколько в очередном варианте от Филипа Сидни, а сколько от самой Мэри.
Королева читает, как благородная воительница Партения под видом Рыцаря Гробницы вступает в безнадежный бой со злодеем Амфиалом, и через несколько страниц книга выпадает у нее из рук. Да простит ее дух сэра Филипа, это скучно. А может быть, дело в том, что королева не любит романов. О нет, она не чужда литературе. Понимает толк в стихах и сама недурно их пишет, и может быть, лучше, чем недурно, втайне думает она. И это не говоря уж о театре. Театр всегда дарил ей истинное наслаждение. Она вспоминает, как играла в пьесе Филипа Сидни «Леди мая», первом его сочинении, которое он рискнул представить свету. Играла саму себя, молодую королеву, справедливую судью и воительницу, что защищала гонимую владычицу мая и наказывала злодея Тириона. Это воспоминание ведет за собой другое – о тех временах, когда она была полна сил и волна свершений несла ее вперед. И рядом были те, кого она могла счесть соратниками, кто придал истинный блеск ее правлению на поле брани, на морских просторах, в поэзии: Уолсингем, Сидни, Лестер, Спенсер. Ареопаг, как выразился бы Сидни. Так он назвал поэтическое общество, которое создал вместе с Эдмундом Спенсером.
Теперь их нет – кто скончался от ран, кто от болезней, кто от многих скорбей. Разве что Рэли остался из той славной плеяды, но и сэру Уолтеру она теперь полностью верить не может. То есть как капитану своей гвардии она ему верит, как человеку – нет.
Впрочем, именно Рэли, который был, как и Филип Сидни, дружен со Спенсером, присоветовал последнему создать великий опус, не роман, нет, но героическую поэму, английский ответ Orlando furioso. Как и «Аркадия», поэма Спенсера осталась незавершенной, но в отличие от тяжеловесного творения сэра Филипа «Королеву фей» Елизавета читала и перечитывала.
Поэма была прекрасна, и королева знала, что присутствует на ее страницах, и не только в посвящении. Спенсеру удалось то, что не сумел сделать Сидни.
«Под Королевой фей я подразумеваю Славу, в моем понимании этого слова, в частности же, Королева фей — это превосходная и славная особа нашей королевы, а страна фей – ее королевство».
Да, пусть сама Глориана, отправляющая на миссии своих верных паладинов, вообще ни разу не явится перед читателем, но разве в нынешнем Альбионе каждый может зреть королеву? Кто знает, если бы это было так, может быть, профаны бы ослепли? Или были разочарованы. Да, Глориана не появится, но отблеск ее силы и славы воплощен в героинях поэмы – мудрой Уне, благородной Бритомарте, храброй Бельфебе. Насколько лучше они удались, чем амазонки из «Аркадии», имена которых не запомнишь, даже если стараться.
О да, паладинам хотелось видеть ее мудрой воительницей, такой, какой она была, воодушевляя армию перед высадкой Армады – в серебре доспехов, с развевающейся по ветру рыжей гривой, подобной той самой рыцарственной Бритомарте – вернее, Бритомарта была подобна ей. Но роковые мгновение миновали, обратившись в дни, месяцы и годы, заполненные рутинным трудом, и они надломили ее паладинов.
Участь Спенсера, пожалуй, была самой печальной. Он воспевал рыцарей и воительниц, но сам был человеком мирным и мягким, а таких судьба тяжелее всего наказывает. Осталась незаконченной поэма, посвященная королеве… а еще Рэли и другой Элизабет (забавно, по именам дам нетрудно определить, в чье правление они родились). Элизабет Спенсер, правда, не родная сестра поэта, а кузина, и теперь она леди Хансдон, ибо замужем за лордом-камергером, никчемным сыном блестящего отца. Новое поколение не внушает ей надежд. Но и они видят перед собой не воительницу в серебряных доспехах. Разве она не слышит за спиной шепотки: «Страна устала от владычества старухи, дайте ей насладиться объятиями молодого сильного мужчины». Насладятся, как же; пристрастия Якова хорошо известны. Они не решатся на прямое предательство, особенно после провала переворота, когда стало ясно, что ни армия, ни флот, ни даже простонародье свергать королеву не намерены. Но они ждут ее смерти – и Сесил, и Бэкон, и дорогой племянничек Джорджи, чтобы передать страну Якову. И тогда всё, что она строила столько лет, начнет рушится. Вот что страшно, а не завтрашняя казнь, и не собственная недалекая смерть.
Королева замечает, что все еще держит в руке книгу. Прежде, чем отложить ее, отмечает краем глаза год издания – 1596. Шесть лет назад – а сколько с тех пор изменилось.
Как раз тот год она заказала «слугам лорда-камергера» ту пьесу, что вскоре будут играть при дворе. Ее брат, покровитель труппы, был еще жив тогда, но тяжко болен, и ясно было, что пора готовить ему замену.
Королева не ошиблась – и хотя лишиться поддержки Генри Хансдона было тяжело, тогда все прошло благополучно. Ритуал свершился, как надо. Что этому предшествовало? Ведь что-то было перед тем, как в день посвящения Хансдона-младшего в орден была сыграна пьеса. Чума? Верно, чума была, но моровое поветрие приходит не так редко. Было что-то еще… тоже театральное. Память стала слабеть, с этим не поспоришь. Как бы ни старалась она казаться сильной, годы берут свое, а катастрофа приближается. Что поделать, других наследников, кроме ничтожного Якова, у нее нет, и поздно что-либо менять. Нет, кое-что сделать можно. Прожить как можно дольше, несмотря на усталость и болезни. Укрепить власть. Нынешнее поколение придворных никуда не годится? Надо дать возможность вырасти и проявиться поколению следующему. Следует поговорить с леди Мэри. Болтают, что ее сыновья, Уилл и Филип, как все Пембруки, изрядные театралы, не зря же слуги лорда-камергера нередко дают представления в их поместье. Они довольно привлекательные юноши, следует признать. Не один, так другой придется по вкусу сластолюбивому шотландцу. И если они сумеют себя поставить, английская держава сможет избежать беды, или хотя бы эту беду отодвинуть. Главное, теперь не надо думать, что такое ценное надо отдать, чтобы получить взамен то, что просишь.
«Аркадия графини Пембрук» выпадает из ослабевших рук. Королева наконец засыпает.
Занимается рассвет 23 февраля 1601 года. Предпоследний рассвет в жизни графа Эссекса.
Сначала была назначена казни. Потом представление. Потом решили совместить, это у нас умеют, да.
– А почему, собственно, Каюс? – спросил лорд-камергер. – Я, конечно, не знал его, но слыхал, что человек он был достойный, насколько это возможно при его профессии. Абы кого королевским лейб-медиком не назначат.
Разумеется, барон Хансдон не сам отправился в «Глобус», чтобы передать распоряжение Ее Величества. Мог бы вообще ограничиться запиской, что следует представить «Виндзорских насмешниц». Но настроение Ее Величества переменчиво. Как бы она не выказывала безразличие к казни графа Эссекса, королева могла в любой момент впасть в меланхолию. Или наоборот, разгневаться. Возраст дает о себе знать, хотя говорить об этом ни в коем случае нельзя. А если эти комедианты что-нибудь напутают? Тогда не миновать грозы, но гнев монархини падет не на мелких людишек. Нет, все должно пройти без сучка, без задоринки. Поэтому барон послал пажа за старшим пайщиком труппы, чтоб дать ему указания. Не побрезговал.
Тот выслушал без возражений – а с этих типов станется заявить, что пьеса, мол, старая, у них в репертуаре есть кое-что поновее, а тут надо будет сызнова зубрить текст. Нет, этот хотя бы понимал, что приказы Ее Величества надо выполнять беспрекословно – да и пьесу-то он написал по личному заказу королевы. Впрочем, Эссексу насчет возобновления старой пьесы он тоже не возражал. Сделает все, лишь бы платили.
Мысли об Эссексе, которые упорно возвращаются, лорд-камергер старается от себя гнать, и потому внезапно задает вопрос о докторе Каюсе.
Барон Хансдон неплохо помнит ту комедию, ведь она игралась в самый важный день его жизни – день, когда его посвятили в орден Подвязки. И как раз по этому поводу была написана. А стоявший перед ним писака-актер играл в ней роль доктора. Не самую главную, но заметную. Потому и спросил.
– Конечно же, я никогда не встречал почтенного доктора, – был ответ. – Он умер, когда я был ребенком. Просто мне рассказали о нем в Оксфорде, когда наша труппа там гастролировала. Доктора Каюса там хорошо помнят. Одна из коллегий университета носит его имя. Он, знаете ли, был первым из английских медиков, кто получил разрешение короны вскрывать трупы. Разумеется, только трупы казненных преступников.
– Мерзость какая! – Барон Хансдон всегда спокойно взирал на казни, и не морщась проезжал мимо отрубленных голов, выставленных на мосту. Но потрошить трупы – это же совсем другое дело! – И после этого вам втемяшилось в голову назвать его фамилией персонажа легкой комедии?
– Что ж, фамилия Каюс звучна и хорошо запоминается. Мне же запомнилась! К тому же мой доктор, хоть и служит придворным медиком, является не оксфордским профессором, а французским эмигрантом.
– Надо думать таким же, каким доктор Лопес– испанским, – недовольно бросает граф.
Доктор Лопес, крещеный иудей, сменивший доктора Каюса в качестве королевского лейб-медика, был обвинен в шпионаже в пользу Испании и казнен. Многие, правда, потом болтали, что дело Лопеса было инспирировано графом Эссексом, которому не давали покоя лавры покойного Уолсингема. Он всячески пытался предстать перед королевой гением по части разведки и контрразведки, показательный процесс был ему необходим. Что ж, если злопыхатели были правы, то доктора и графа ждет веселая встреча в аду.
Собеседник и глазом не повел, хотя в свое время успел примазаться и к этой истории, настрочив очередную легкую комедию про злокозненного иудея. Правда, без смертоубийств, в отличие от пьесы Марло, из которой отчасти стянул сюжет.
– Ладно, ступайте, мастер Уилл. И действуете в точности по моим указаниям.
Тот откланивается. И прекрасно. К словам комедианта-писаки невозможно придраться, он, несмотря на низкое происхождение, научился вести себя в хорошем обществе. Но почему-то барону кажется, что тот относится к нему без должного уважения. Не так, как к отцу. Впрочем, не он один… Покойный батюшка, решивший, что дому Хансдонов пристало меценатствовать, до невозможности избаловал эту публику – виршеплетов, музыкантов, актеров. А про этого еще и болтали, будто бы он делил с батюшкой мистрис Лэнье, его любовницу. С этой чернявой станется! Тоже ведь из иудеев, они везде! Хорошо, что бастард, которого она родила якобы от покойного барона, умер во младенчестве, забот меньше. Впрочем, она и с Марло была дружна, а этого в интересе к дамам не заподозришь… черт с ними, с этой поэтическо-театральной братией.
Надо подумать о более важных вещах. И если он всеми силами пытается прогнать мысли о грядущей казни, надо, и чтоб ее величеству ничего не напоминало. Никто и ничто.
К счастью, леди Пенелопы среди зрителей не будет, хотя она обожает придворные спектакли. Не будет и леди Франсис.
Ее величество проявила редкостное милосердие к семье осужденного. Наказание не коснулось ни жены предателя с малыми детьми, ни сестры. Правда, говорят, что граф не делился с женой своими планами, и она не только не было замешана в заговоре, но даже и не слышала о нем. Трудно представить, чтоб дочь Уолсингема проявила такую редкостную глухоту, но предположим. А вот леди Пенелопа Рич, урожденная Девере, была в заговоре замешана по самые ноздри. Провалив попытку переворота, преступник ничего не нашел умнее, чем укрыться в собственном доме, где и был взят, а сестрица была в то время с ним. И даже после этого она имела наглость умолять королеву помиловать брата. Ей было отказано, но на леди Пенелопу монарший гнев не излился.
Королеву не любила леди Франсис, как и всех женщин, на которых – рано или поздно – женились ее фавориты, но могла простить ее в память об отце и первом муже, сэре Филипе Сидни. А Пенелопе-то за что такая милость? Может, потому, что законный муж леди, барон Рич, которому Пенелопа много лет наставляет развесистые рога – верный сторонник королевы?
Впрочем, неважно. Достаточно того, что ни сестра, но новоявленная вдова не явятся во дворец в такой-то день смотреть комедию.
Чтобы отвлечься, он вновь вспоминает, при каким обстоятельствах сам видел эту комедию. Накануне барону объяснили смысл церемонии. О, конечно, любой знает, как был основан орден Подвязки. Любовница короля Эдуарда III, прекрасная графиня Солсбери, танцуя на балу, обронила подвязку с чулка.
Король, который был столь же галантен, сколь храбр, подобрал подвязку, и со словами «Да будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает», повязал эту шелковую ленточку на собственную ногу. Это знают все, и это версия для профанов.
Более образованные люди скажут вам, что история ордена восходит ко временам Крестовых походов, и основал его другой король-воитель – Ричард Львиное Сердце. Подвязка же символизировала готовность рыцаря немедля собраться в путь, на освобождение Гроба Господня. Это не в пример достойнее, чем история легкомысленной графини и ее нижнего белья, и до того, как Джорджу Хансдону пришла пора сменить отца в ордене, он предпочитал эту версию.
Потом он узнал, что орден много древнее, и ритуалы его восходят к тем временам, когда в лесах поклонялись рогатому богу Кернунну, которого нынче именуют охотником Герном. О, конечно же, жители Англии давно стали добрыми христианами, и нынешние орденские церемонии имеют с древними обрядами не большего общего, чем майские пляски вокруг шеста – с весенними жертвоприношениями. Но как подумаешь, что они означают – дрожь по спине пробегает. Это только для посвященных, а прочие пусть верят в графиню Солсбери.
Что ж, таков обычай, и отступать от него нельзя. Правда, в круге защитников Британии через день возникнет брешь, и она будет зиять еще два месяца без двух дней, до следующего орденского праздника в Виндзоре, когда новый рыцарь займет место того, кто выбыл из круга… то есть еще не выбыл. Это произойдет послезавтра.
Проклятье, все возвращается к этой казни! Он ведь хотел лишь припомнить тех, кто наверняка будет в зале. Безусловно, все кавалеры ордена, которые находятся в Лондоне. В первую очередь лорд Сесил. Барон недолюбливал хитрого горбуна, и знал, что тот ведет политическую игру с Яковом Шотландским. Но королеве это тоже известно, и вряд ли это испортит ей настроение.
Да кто из придворных нынче эту игру не ведет? Королева неумолимо стареет, Эссекс был слишком глуп, что не захотел ждать естественного конца, за что и расплачивается. Остальные же ограничиваются тем, что стремятся завязать добрые отношения с преемником.
Впрочем, есть такой, что не стремится. И вот его бы лицезреть в зале барон не хотел, потому что вид его непременно напомнит Ее Величеству об Эссексе. Не потому, что тот был другом преступному графу. Они враждовали и соперничали во всем. За место в сердце королевы, в войне, в политике… Их вражда свела на нет успех одной из важнейших морских операций. Впрочем, то дело давнее. Но королева, увидев его, может и припомнить.
А ведь он придет. Обязан придти. Потому что он, помимо прочего, еще и капитан королевской стражи, а после попытки переворота охрана дворца усилена. Будем надеяться, что королева станет смотреть на сцену, а не на охрану…
Автора пьесы вполне можно назвать беспринципным человеком. Не так давно он пользовался покровительством томящегося ныне в тюрьме Саутгемптона и посвящал ему свои поэмы. Месяца не будет, как в их театре играли спектакль, проплаченный Эссексом, и добрый Дик Бербедж представлял слабовольного и легкомысленного монарха, по собственной вине потерявшего корону и жизнь, низвергнутого героическим мятежником. По мысли графа, это был тонкий ход, способный зажечь публику и привлечь на сторону восставших.
Не зажег, не привлек. Спектакль успеха не имел – и автор понимал, что так будет. Он-то знал лондонскую толпу. Пьеса давняя, многократно игранная, и приелась публике. И честно признаться, она слабовата. Теперь он умеет писать гораздо лучше. Хотя… если вспомнить, там есть очень недурные места.
Вот, например:
Давайте сядем наземь и припомнимПредания о смерти королей.Тот был низложен, тот убит в бою,Тот призраками жертв своих замучен,Тот был отравлен собственной женой,А тот во сне зарезан, — всех убили.Внутри пустой короны окружаетНам, государям, бренное чело,Сидит на троне смерть, шутиха злая,Глумясь над нами, над величьем нашим… (1)А, довольно. Что было, то было. Он никогда не спорил с заказчиками. И если кто бы и счел его беспринципным, так не собратья по перу и сцене. У них он как раз имел безупречную репутацию. Недаром же среди этой буйной братии он сподобился прозвища «честный Уилл».
Но было и другое. Барону Хансдону он, разумеется, солгал. И кому от этого плохо?
В Оксфорде он бывал часто, не только по делам труппы – через этот город он проезжал, когда навещал семья в Стратфорде и возвращался в Лондон. Но историю достославного доктора Каюса он услышал вовсе не от оксфордских горожан. Ее рассказал покойный Кит Марло. Он тогда писал «Трагическую историю доктора Фауста» и его интересовали подобные сюжеты. И он-то, в отличие от собеседника, в университетах обучался, что там в университетских коллегиях о покойном лейб-медике болтают, знал лучше.
Но тому запомнилась фамилия, тут он не солгал – она хорошо годилась для комедии. Да и вообще врач в глазах публики фигура комическая, это вам любой ярмарочный балаганщик подтвердит. Марло это тоже явно понимал, и даже если какой-то медикус и впрямь занимался некромантией и поднимал трупы казненных преступников, у публики это все равно вызвало бы только смех. Так что Марло отказался от идеи использовать историю доктора Каюса в «Истории доктора Фауста».
А вот когда мастеру Уиллу срочно надо было писать комедию, он вставил туда смешного доктора с этой фамилией. Марло бы точно посмеялся, но он погиб несколькими месяцами ранее. Да, шесть лет назад, летом, во время чумы, а зимой лорд-камергер передал ему пожелание королевы. Работать пришлось в спешке, но к концу февраля пьеса была готова. Он привык работать быстро, за что его порицали драматурги, которым не приходилось бывать в шкуре лицедея и переделывать текст в зависимости от обстоятельств – замены исполнителя определенной роли, например. Ему это было нетрудно. Проблем с сюжетами никогда не возникало. Пусть у него не было приличного образования, он много читал. В этом смысле он был всеяден. Исторические труды, сборники развлекательных новелл, новейшие романы и описания только что открытых дальних стран – все годилось в дело. И не только книги – всё, что каким-то образом застревало в памяти, увиденное, услышанное, и неважно, от кого услышанное – от почтенного джентльмена в обстоятельной беседе за кружкой и с трубкой, от искушенной в интригах дамы, от ремесленников и рыночных торговок – ничего не пропадало даром. Доктор Каюс говорил с акцентом его лондонского квартировладельца – и впрямь французского эмигранта, девичьей фамилией мистрис Лэнье он тоже назвал героя какой-то комедии, да всего и не упомнишь. Иногда ему казалось, что весь мир существует лишь как материал для его пьес. То, из чего создается другой мир – более яркий, более звучный, более правдоподобный, чем его исходная основа.
Об этом он, разумеется, не говорил никому.
Труппа нередко играла в Виндзоре, когда там находился двор. Поэтому он неплохо знал город и окрестности. И слышал местные сплетни, слухи, предания, кое-что из тамошних суеверий и старых обычаев тоже доходило до его слуха. Из всего услышанного он использовал лишь то, что счел подходящим для пьесы.
Коронованная заказчица осталась довольна, не зря же она сызнова желает увидеть комедию. Завтра же.
Пьесу нужно лишь освежить в памяти. И больше не думать об этом.
Генри Ризли, граф Саутгептон, барон Тичфилд, не ложится спать в ту ночь. Он не ждет помилования, помилование ему уже зачитали, хотя замена отсечения головы тюремным заключением – не тот род милости, который может обрадовать молодого, полного сил человека. Но матушка его бросилась ее величеству в ноги, умоляла простить дитя малое, неразумное, и сердце королевы дрогнуло, она оставила неразумное дитя (двадцать семь лет, отец семейства) в Тауэре. Впрочем, в государственном совете, набросившимся на Эссекса, как свора псов, никто крови его ближайшего соратника особо не требовал. Для всех он был тенью Эссекса, во всем ему подражавшим. Даже дочь свою, первенца, назвал в честь леди Пенелопы, любимой сестры графа. Впрочем, возможно, решающую роль сыграли не матушкины слезы, а слово государственного секретаря. Роберт Сесил мог вспомнить, что Генри Ризли воспитывался в доме его деда, и они выросли вместе.
О да, в детстве их часто сравнивали, и сравнение было не в пользу горбуна. Генри Ризли был исключительно красив собою и отличался блестящими способностями – в семнадцать лет магистерская степень в Оксфорде! Он него ждали великих свершений. И вот, где теперь Сесил, и где Саутгемптон. Это все началось не вчера. Роберт, который был столь же хитер и упорен, сколь безобразен, делал политическую карьеру и еще молодым занял один из высших постов в государстве. А Саутгемптон… пытался прославиться на войне – не вышло. Искал подобной возможности в заморской экспедиции – та же история. Вдобавок попал в немилость к Ее Величеству, обрюхатив одну из ее фрейлин, к тому собственную кузину, и поспешив прикрыть оплошность браком. Королева пришла в ярость, и засадила новобрачных во Флитскую тюрьму. Что ж, прецеденты были, сэру Уолтеру Рэли с его Бесс Трогмортон и солоней пришлось, но Саутгемтон же не был фаворитом королевы, просто попал под горячую руку. Что ж, опальные фавориты, – Лестер, Рэли, лишившись сердечного расположения королевы, все равно как-то возвращались на политическое и военное поприще, благо они и раньше там отличились. Саутгемптону этого сделать не удалось. Все, что ему оставалось – это двигаться в фарватере блистательного Эссекса. Да просиживать целые дни в театре. То, что он видел и слышал там, помогало заглушить голос в глубине души, бормочущий: «Пустоцвет, пустоцвет!» И он мог похвастаться, что у него есть свой прикормленный драматург.
Именно он посоветовал Эссексу привлечь «слуг лорда-камергера» к делу. В «Ричарде II» все было так точно описано! И если бы граф Эссекс занял престол, как Болингброк в пьесе, Генри Ризли занял бы при нем достойное место, и жизнь бы не была напрасной.
Эссекс тоже, должно быть, не спит. Одна милость ему уже оказана – его казнь не будет публичной, ему отрубят голову здесь, в Тауэре. Но он надеется, что казнь отменят вовсе.
Граф Саутгемптон ждет совсем другого. И дожидается. В каминной трубе шорох, шуршание, миг – и на пол камеры спрыгивает кошка – черная, с белой грудью и лапами. Выгибает спину.
Она, в отличие от узника, может свободно покидать камеру. Выбирается через окно – между прутьями решетки ей достаточно места, если извернуться, возвращается по дымоходу. Тюремщики, разумеется, знают о кошке, хотя и не понимают, как она здесь появилась. Одни говорят – вот так сама по трубе и залезла, другие, что ее принесла графиня, чтоб мужу не было одиноко в камере. Когда и как это было, никто не припомнит, хотя граф сидит здесь лишь три недели.
Элизабет Ризли, урожденная Вернон, в отличие от свекрови, не рыдала. Ей известно, что такое тюрьма, по собственному опыту. Во Флите она выносила свою старшую дочь Пенелопу. Но тогда все закончилось благополучно. Сейчас, даже после того как смертную казнь графу заменили тюремным заключением, все обстоит гораздо мрачнее. Но графиня Саутгемптон, стройная, белокожая, черноволосая, с ярко-зелеными глазами, не плачет.
Она состоит в родстве и со своим мужем, и с Эссексом. Это всем известно. Но не все помнят, что материнской линии она происходит из дома Хантингтонов. Это очень древний род, и множество историй о нем рассказывают. Даже пресловутый Добрый Робин, Робин из Шервудского леса, говорят, был из этой семьи. Много чего говорят, наверняка много и врут. В том числе и о том, что пресеклась та линия Хантигтонов, что связана с шотландским королевским домом. Но древние обычаи в ней сохранились.
Кое-что о них графине известно.
Саутгемптон берет кошку на руки, смотрит в ее зеленые глаза. Кошка мурлычет, и это тихое урчание приносит успокоение и уверенность в будущем.
Король Яков Шотландский уже успел составить себе имя, как охотник на ведьм. Десять лет назад состоялся самый громкий за всю историю страны процесс – еще бы, колдуны и ведьмы пытались убить короля и его жену! Правда, главный колдун, хотя плоть и кости его во время пыток были раздроблены, так и не признался, что он и его ковен читали заклинания над дохлой кошкой и кидали ее в море. Но его все равно сожгли.
А пять лет назад Яков выпустил в свет свой монументальный труд «Демонология».
Яков уверен, что знает о ведьмах все.
Он ошибается. И насчет ведьм, и насчет кошек. Ибо в Шотландии кошки не спутницы ведьм, а нечто совсем иное. Кат Ши, владычица котов, могла бы многое рассказать об этом. Но она говорит только с теми, то знает пути через полые холмы, и подобно ей, умеет менять облик.
Кошка мурлычет, граф спокоен.
Так заканчивается 23 февраля и начинается 24.
Томас Поуп, конечно, несколько изменился с тех пор, когда пленял сердца горожанок в роли Меркуцио, расписывая со сцены деяния королевы Мэб, владычицы сновидений. По счастью, он хороший актер, и если не годится более на роли молодых героев, то вполне способен играть комических персонажей и злодеев. Он стяжал лавры в роли Шейлока, а если подложить ему толщинки, получается вполне годный Фальстаф. Изначально роль писалась для Уилла Кемпа, но тот ныне труппу покинул. Тонкий ценитель, полагает леди Мэри, пожалуй, скажет, что Поуп лучше Кемпа. Он, может быть, не так смешон, но более обаятелен. Вернее, она думает так, пока не слышит со сцены:
– Тебя ли я нашел, алмаз небесный?
Публика хохочет, пока толстый рыцарь клянется в любви – миссис Форд. «Честное слово, я готов умереть в этот блаженный миг!»
Конечно, не все узнали цитату, но леди Мэри передергивает. До этого она и сама посмеивалась, прикрываясь веером, когда в речах персонажей проскальзывали отсылки к Марло и другим авторам, приобретая здесь сугубо комический смысл.
Но цитировать «Астрофила и Стеллу» здесь, сейчас? Какая бестактность, какая грубость! И этот сочинитель был зван в поместье Пембруков! Она поворачивается к сыновьям, чтобы сказать – пусть они не повторяют этой ошибки, она не желает, чтоб фамилия какого-то Шекспира прилипла к славному имени Хербертов. Но, видя, как они смеются, не отрывая глаз от сцены, решает промолчать. Это мелочно, в конце концов. И вот еще что. Филип посвящал свои сонеты леди Пенелопе. А та, если вдуматься – ужасная женщина. Она заставила брата леди Мэри страдать. Она злоумышляла против королевы. Сегодня, в эти самые часы, она горько плачет о судьбе своего брата, в то время, как двор, где она еще недавно блистала, смеется над ней. Над Пенелопой, не над стихами. Они переживут всю эту суету, равно как «Аркадия», их главный с Филипом труд, останется в веках. А сыновей не стоит вмешивать в это. Им предстоит в грядущем сыграть важную роль в судьбе королевства, Ее Величество ясно дала это понять.
Они принадлежат к цвету английского дворянства, собравшегося ныне здесь. У некоторых в зале на одежде орденский знак – не сам орден, который носят лишь парадном облачении. Этих людей больше, чем собственно кавалеров ордена. Те должны принадлежать к самым высшим родам, или сподобиться особой монаршей милости. Так или иначе, один из сыновей Мэри, войдет в этот круг избранных.
Человек, занявший пост неподалеку от входа в зал, в этот круг не входит, хотя монаршей милостью в свое время пользовался. Он и сейчас играет заметную роль в политике. Здесь он по долгу службы. За действием пьесы он, однако, тоже следил, и лучше, чем кто-либо, улавливал скрытые цитаты. Улыбнулся при упоминании золота Гвианы – он сам рассказывал о нем автору, ибо побывал в таких краях, которые жителям старой Европы представляются вымышленными. Строку из сонета к Стелле он тоже опознал. Сидни, Спенсер и он сам… как они творили переворот не в политике, но в английской поэзии… какие они тогда были молодые… Впрочем, и он, и Сидни более склонны были к жизни деятельной, для их творчества годны были поля сражений, палубы кораблей и зал парламента. Иное дело Спенсер! Хоть он и состоял на службе у наместника Ирландии – одной поэзией не прокормишься и семью не прокормишь, – он жил в мире своих грез.
Тогда он, Уолтер Рэли, и посоветовал своему другу воплотить эти грезы о мире фейри, служащих королеве Глориане, о Британии времен короля Артура и его рыцарей – в поэму. Она могла бы стать украшением английской словесности. Кроме того, это польстило бы королеве – как имя Виргиния, которое Рэли дал основанной им колонии. А это сулило милости и деньги. Будь жив Сидни, он, возможно, посоветовал бы что-то другое. Но сэр Уолтер считал себя более практичным. Все шло так, как он и предполагал – поэма получалась прекрасная, Глориана была довольна. Но поэма осталась незавершенной. Эдмунд Спенсер сторонился реальной жизни и политики, но они настигли его и убили.
Странно – и у Спенсера, и у автора этой пьеса есть нечто общее. Этот тоже живет в мире своих вымыслов. Но Шекспир лучше приспособлен к жизни. И даже если случайно вляпывается в политику, как в этой истории с заговором, то все равно выходит сухим из воды. Актер, что уж.
Ах да, пьеса. Наступило последнее действие. Фальстаф под видом призрачного охотника Герна, с закрепленными на голове оленьими рогами, бродит по лесу. Все прочие, переодетые в фейри, носятся вокруг. Лампы у сцены притушены, мелькают лишь огни факелов в руках эльфов. Огромная рогатая тень колышется на заднике. Зал заливается смехом, но сэру Уолтеру не смешно, и вовсе не потому, что он опасается пожара.
Он много путешествовал, много воевал, и не зря столько времени провел в Ирландии, дикой стране, где сохранились предании, подзабытые вцивилизованной Англии. И обычаи, смысла которых не помнят.
Он вспоминает об этом, когда на сцену выходит королева фейри – пусть по пьесе это всего лишь переодетая горожанка, а на деле – мальчишка-актер.На ней странный венец из горящих свечей.
Слетайтесь, феи белые и черные,Плясуньи ночи, месяцу покорные.Вы, падчерицы роковых судьбин,Места займите, соблюдая чин. (2)В Ирландии он много слыхал о ши, народе холмов, в Англии именуемых фейри или эльфами. И по правде сказать, они мало напоминают тех рыцарственных героев, что вывел в своей поэме добрый Эдмунд. Трудно сказать, кем они были – укрывшимся от очередных завоевателей диким племенем, или древними богами, потерпевшими поражение в битве с Белым Христом. Одно можно точно утверждать – они были коварны и жестоки. Те, кто им поклонялся, те, кто умели открывать дверь между мирами, проливали для этого кровь на жертвенниках.
В Шотландии творилось примерно то же самое, не зря же их Яков столь суеверен.
Странно, но сходные обычаи он встречал по ту сторону океана, и слышал сходные предания. Хотя с жителями Британских островов тамошние краснокожие обитатели никак не схожи.
Он как-то обсуждал это с Китом Марло, и тот пожал плечами.
– Такова природа человека. Вспомни хоть греческие трагедии, где тоже никак без человеческих жертв не обходится. Кем, в сущности были аркадские пастухи, которых так воспевают нынешние поэты? Такими же размалеванными дикарями, как твои индейцы. И так же резали людей во имя своих богов.
Они с Марло также были друзьями, даже пытались сочинять вместе. Но виделись редко, у каждого было множество дел. Этот разговор случился в тот год, когда Марло погиб, так страшно и нелепо. Рэли так и не выяснил, кто за этим стоял. Тогда в ведомстве покойного Уолсингема царила такая неразбериха, что черт ногу сломал бы.
Теперь секретные службы прибрал к рукам Роберт Сесил. Сесил, должно быть, знает. Вероятно, больше чем знает. Но спрашивать у горбуна бесполезно. Вот он, сидит подле Ее Величества и делает вид, что полностью поглощен спектаклем. Надо и самому не забывать следить.
Феи и эльфы волокут увенчанного рогами охотника Герна на расправу. Он вопит:
Что это? Ведьмы, феи, гномы, черти?Кто видит их, тот не избегнет смерти. (3)
– Испытывайте грешника огнем! – кричит королева фейри на сцене.
Грубо, думает королева в зале, у Сидни в «Леди мая» тоньше получалось. Грубо, но по сути дела, выражено верно. А что грубо – так автор простолюдин все-таки. Он даже близко не знает истины, разве что случайно уловил ее глухие отголоски. И откуда бы ему знать о круге посвященных, тысячелетиями охранявших Британские острова? Когда-то они звались друидами, служившими богу, ежегодно умирающему и воскресающему, увенчанному короной из оленьих рогов. Подвязка под левым коленом и ожерелье из звеньев по числу участников круга означало высший ранг посвящения.
Потом древняя вера уступила место новой, а король Артур объединил Британию. Тогда посвященные стали его рыцарями. Так с тех пор и повелось.
Если короли забывали древние обычаи, династия слабела. Если обращались к исконным ритуалам, их ждала победа. Вот почему Тюдоры восторжествовали над выродившимися Плантагенетами. Вот почему сестра Мария закончила жизнь столь бесславно.
Сильнее всего круг бывал, когда во главе его стояла Дева, Эльфана, Марион… единая под множеством имен. Мария этого не поняла. Елизавета была умнее. Но даже в круге не все до конца знают смысл проводимых ими ритуалов. Глупый племянник Джорджи, например.
Тот, кто сидит рядом, знает. Именно он когда-то напомнил Ее Величеству о значении той короны из оленьих рогов. Корона венчала избранную жертву, воплощающую бога, что воскресает и умирает. И кровь жертвы должна была пролиться, дабы отвести беду от страны. Потому жертва должна быть самой сильной, самой умной, самой красивой – такой, что достойна занять место в жилище богов.
Тогда, шесть лет назад, она колебалась – ибо знала, что ее мать была такой жертвой.
Тогда Сесил пообещал выбрать жертву сам.
А в этот раз и выбирать не пришлось. Граф Эссекс всегда считал себя избранным – храбрейшим и прекраснейшим. Теперь ему предстоит доказать, таков ли он взаправду.
А пьеса… пьеса лишь часть ритуала. В прошлый раз королева хотела узнать, годится ли она для великого праздника. Поэтому впервые ее играли не в Виндзоре, а здесь, в этом зале, именно в этот день, и это нельзя считать совпадением. Тогда она впервые увидела, как умело вплетено тайное знание в простодушную комедию о веселых городских кумушках и толстом волоките, и была довольна. Сейчас она думает о другом.
Внемлите, феи. Нынче, ровно в часПод дубом Герна будет пир у насКак нам велит обычай наш старинный (4)– говорит королева фейри, но королева в зале слышит другие слова, произнесенные сорок раз на подмостках, площадях и во дворцах.
Сидит на троне смерть, шутиха злая,Глумясь над нами, над величьем нашим.Она потешиться нам позволяет:Сыграть роль короля, который всемВнушает страх и убивает взглядом;Она дает нам призрачную властьИ уверяет нас, что наша плотьНесокрушимая стена из меди.Но лишь поверим ей, — она булавкойПроткнет ту стену, — и прощай, король! (5)Странным образом ярость, поднимающаяся в ее груди, направлена не на человека, который это написал – вот он, прямо перед ней, верещит что-то на потеху зрителям с деланным французским акцентом.
На другого. Ты думал, милый Робин, что я – слабовольный Ричард, а ты – любимый народом и знатью Болингброк, и они по щелчку пальцев преподнесут тебе корону? Ты уже понял, как ошибся. А на рассвете твоя голова покатится по доскам эшафота.
Осталось лишь несколько часов. Как раз время переодеться.
Актеры выходят на финальную джигу. Томас Поуп, который славен также как акробат и танцор, избавившись от оленьих рогов и накладного пуза, выплясывает так, словно у него пятки горят.
Глориана благосклонно кивает, и придворные разражаются аплодисментами. Хлопает лорд-камергер – его душа исполнена облегчения, все прошло благополучно. Леди Мэри делает несколько вялых хлопков, а вот ее сыновья, два рыжих красавчика, почти неразличимые в полумраке, бью в ладоши с энтузиазмом. Аплодирует Рэли, возможно, он понимает в происходящем больше других, но промолчит. Аплодирует государственный секретарь сэр Роберт Сесил, с улыбкой на бледных губах.
И прочие лорды и леди.
Автор в углу сцены утирает со лба пот, размазывая грим доктора Каюса.
Всё. Финал.
А завтрашнее утро – лишь эпилог.
Сноски
(1) Шекспир У. «Ричард II», цитируется по переводу Н. Рыковой
(2) Шекспир У. «Виндзорские насмешницы», цитируется по переводу С.Маршака и Н.Морозова
(3) Шекспир У. «Виндзорские насмешницы», цитируется по переводу С.Маршака и Н.Морозова
(4) Шекспир У. «Виндзорские насмешницы», цитируется по переводу С.Маршака и Н.Морозова
(5) Шекспир У. «Ричард II», цитируется по переводу перевод Н. Рыковой
_________________________________________
Об авторе:
НАТАЛЬЯ РЕЗАНОВА Наталья Владимировна Резанова (Нижний Новгород, Россия) - прозаик, эссеист, редактор . Дебютировала в 1999 г. книгой «Последняя крепость». Опубликовала тридцать книг, в основном в жанрах исторической фэнтези и альтернативной истории в различных издательствах России. Многочисленные публикации в сборниках и периодике. Премии «Старт», «Большой Зилант», «Портал», медаль «Н. В. Гоголь».
скачать dle 12.1
