Редактор: Марина Яуре(рассказ)
Есть истории, которым лучше оставаться нерассказанными. Иначе вместо кристальной, звенящей чёткости, переливов горного хрусталя и небесной высоты ты получаешь посредственное изложение событий, внешне несвязанных и плохо объяснимых.
Ты остаёшься со жмыхом, отработанной рудой, грязными обрывками прекрасного когда-то полотна и задаёшься вопросом: почему?
Почему я до сих пор не могу рассказать эту историю правильно?
Рассказ я обычно начинаю с нашей с ней встречи в читальном зале районной библиотеки. Один-одинёшенек за длинным деревянным столом я переписывал куски из «Мышления и речи», она же прошла мимо, совсем близко от меня. Я поднял голову — и увидел сперва том с «Диалогами». Эта книга была пурпурного, королевского цвета с золотыми буквами; в луче солнца, проникающего через щель в стеллажах, она мерцала. Тире-точка-точка-точка, точка, тире-тире-точка, точка-точка. Это был знак. Поэтому сначала я заметил именно книгу, впился в неё взглядом, пытаясь разгадать её послание.
Лишь затем я разглядел ту, что держала книгу в руках. Скользнул взглядом по зелёному бархатному платью, длинным пальцам, обхватившим корешок «Диалогов», высокой, мерно вздымающейся груди, узким плечам, по которым рассыпались лёгкие рыжие волосы, тонкой шее, ярко-красным губам и, наконец, посмотрел в тёмно-карие глаза — два глубочайших колодца, две точки вселенной, усыпанные звёздами, и пропал навсегда.
— Здесь свободно? — тихо спросила она. В зале не было никого, кроме нас двоих. Я кивнул, и она села напротив.
На руках она носила семь колец из семи металлов, в одном ухе – круг, в другом – треугольник, на левой лопатке – татуировку солнца, а на правой ягодице – знак огненного колеса с восьмью спицами.
Её телу в этом мире было, должно быть, лет тридцать, она никогда не признавалась, сколько именно. Четыре года я приходил в её дом вечерами и уходил по утрам, и за это время она не изменилась. Я задавался вопросом, не появилась ли она такой сразу, выйдя из морской пены, или головы отца, или ребра мужа, или дыхания брата, или отражения смертной женщины, потерявшей ребёнка и выпрыгнувшей из окна восьмого этажа сорок лет назад, ранней весной, когда снег ещё не начал сходить, и красные брызги на нём почти были похожи на произведение искусства – почти, почти…
Когда мы сошлись, стоял холодный октябрь, но по утрам, не позже шести, через окно спальни на первом этаже она выходила во двор старенькой панельной пятиэтажки; птицы ждали её, рассевшись по веткам рябины, среди горящих красным ягод. Она вытягивала губы и издавала звук, неслышный людям, но птицы всё понимали. Они расправляли крылья и раскрывали клювы, приветствуя единственного человека, знающего их язык.
По вечерам мы вспоминали прошлые жизни. Как и я, она была странницей в этом мире, но помнила намного больше. Я же до нашей встречи лишь трижды переживал момент бесконечного воспоминания, когда всё бывшее и будущее воплощается в одной точке –
дхаре, удерживающей план бытия, как ножка удерживает вертящуюся юлу. Вот как это случалось со мной:
1. В прыжке через канаву, на дне которой средь мусора, гнилых листьев и грязи спали канализационные трубы; мне было семь лет; в момент полёта, когда левая моя нога уже оторвалась от одного края, а правая ещё не коснулась другого, я застыл в воздухе, наблюдая, как светила вращаются вокруг земли, как меняется рисунок звёзд, и слышал, как издали доносится до меня самая первая песня, исполненная слугами первого творца.
2. В движении, в дрожи, в соприкосновении, влажном трении, в дыхании и волне тепла, во всём том, что перепуталось в моей памяти, обратилось осколками, из которых я не могу собрать цельную картину, потому что на миг покинул своё шестнадцатилетнее тело, содрогающееся, издающее звуки, напрягающее мышцы, и увидел край огненного диска, встающего из тёмно-голубой воды, в которой смешались жизнь, смерть и то, что бывает между ними.
3. В выборе, в ответе на вопрос о теме реферата; и лишь сомкнулись мои губы, произнеся: «Мышление и речь», – как в окне за спиной преподавателя я увидел: на ветвях мёртвого чёрного дерева расцветают белые цветы, роняют лепестки, превращаются в завязи, повисают красными, бокастыми яблоками, и вокруг каждого из них в тот же миг оборачивается маленькая радужная змея с чёрной головкой.
И всякий раз из тех трёх я вдруг понимал, кто я, и сколько прожил жизней, и сколько проживу, и что случится со мною в текущей; я помнил, как родился, раздвигая плотную горячую кровящую ткань головой, проталкиваясь, чтобы впервые увидеть свет этого мира, и как умру на краю земли, рядом со светлым маяком, пронзённый клыками неведомого зверя, и оранжевый закат померкнет в моих глазах.
Она же видела и знала намного больше. Она пересказывала мне учения разных миров, и я понимал, что все говорят об одном и том же.
Потом она поила меня чаем с мятой, что летом росла на клумбе под окном, а зимой – в горшке на окне. И отрезав кусок фруктового пирога, или придвинув тарелку с сушками, или капнув себе в кофе коньяку, она спрашивала, как прошёл мой день.
Я рассказывал ей всё, ей требовалось знать каждую мелочь, ибо, как она говорила, в мелочах таились самые важные открытия. Она толковала мне слова пассажиров в трамвае, и ругань бомжей, дерущихся за бутылку, и обещания политиков, что я слышал краем уха по радио, и улыбки однокурсниц, и гадала по падающим звёздам, какое будущее меня ждёт.
Ночью, прикасаясь губами к её соску, я впитывал молоко вещих снов и погружался в дрёму, уходил в звёздную страну, откуда все странники родом. Там все мы понимали язык птиц, и нам не приходилось мучительно подыскивать слова и лгать, когда слова так и не находились.
Там деревья упирались ветвями в небо, а по изумрудным долинам и хрустальным горам бродили бессмертные звери, порождающие миллиарды смертных потомков каждый день, длящийся сто земных лет.
И там же я находил тех, кого снова забывал по утру.
В Новый год мы с ней выходили на улицу, и всегда, по её желанию, шёл пушистый снег. Она говорила о том, что однажды мир повернётся другим боком, и тогда солнцу придётся убить эту планету, и все люди – спящие и видящие сны в тени Библиотеки, умрут, чтобы родиться заново где-то ещё. Я смотрел на её лицо, озаряемое светом фейерверков, и знал имена всех богов, но не её, потому что её земное имя не значило ничего, а тайное хранилось в моём сердце за сорока печатями. И когда я обращался к нему, к этому имени, этой искре благодати, я чувствовал любовь, породившую нас всех.
Я любил её.
Однажды, на исходе четвёртого года мне приснились огонь, заключённый в круг, и солнце, разделённое на пять частей, подобно пирогу. По пробуждении я сел на кровати, потёр глаза и спросил у неё, расчёсывающей волосы у окна:
– Сегодня ты покажешь мне путь?
– Раз ты вспомнил о пути, то теперь я покажу его тебе, – согласилась она и бросила расчёску в стену за моим плечом.
Кровать исчезла, и я оказался на холодном мраморном полу, вытертом миллионами ног. Когда-то на нём был рисунок, но всё, что осталось, – по три перекрещённые линии в каждом углу огромной залы. Слева, справа, позади и впереди через арки дверей я увидел анфилады уходящих в безграничную даль комнат, заставленных книжными шкафами. А наверх через проём в золотом, слепящим глаза потолке уходила кованная винтовая лестница.
Мы были в холле Библиотеки, изнанки миров. Моя любимая стерегла проход сюда, открывая его лишь избранным, лишь тем, кто сам вспомнит свой путь – путь
дхармы, путь
держащих своды, путь странников, однажды вышедших из первого мира, чтобы открыть бессчётное число других.
Я был одним из них, но лишь если сам того пожелаю. Я стоял в самом низу, там, где начиналась Библиотека, полная всех рассказанных и нерассказанных историй.
Махнув рукой, она закрыла проход, и мы вернулись в её однокомнатную квартирку, в спальню с обоями цвета грязного снега, рванным линолеумом, потолком в жёлтых пятнах. Я огляделся как впервые: старая кровать со скрипящими пружинами, два ободранных шкафа, стол в кружка́х от стаканов с горячим чаем, календарь с лесным пейзажем на позапрошлый год… Её дом был моим домом, в нём жило тепло, столь желанное после космического холода Библиотеки.
– Можешь входить туда, когда пожелаешь, я даю разрешение, – сказала она, приближаясь ко мне. – Тебе нужно будет лишь пожелать этого.
Она прикоснулась к моим губам кончиками пальцев, а потом подарила мне терпкий, пахнущий корицей поцелуй:
– С днём рождения.
Мне исполнилось двадцать два.
Через три месяца я получил диплом. Июльская ночь вдохнула нас – меня и моих однокашников, пьяных выпускников, юнцов, потерявших определённость в жизни. К нам подступало время превращения из бабочек в гусеницы, в
человека обременённого, и угрожало нам, рычало из темноты, пялило на нас большие, злые, светящиеся зенки. Но нынешняя ночь ещё была нашей, и у нас оставалось несколько часов до рассвета, чтобы растворить страхи в вине, ставшем водою.
Я тоже был пьян, хотя и боялся будущего меньше всех. Ведь я был странником, я знал, что всё это не конец, я мог обратиться внутрь себя, узреть
дхар и войти в Библиотеку.
Но вместо этого я тоже пил, и кричал, и блевал, и лапал девчонок, и рассказывал всем, что я знаю тайны жизни и смерти и могу открыть их тем, кто пойдёт за мной. (Я рассказывал про взрослую любовницу, и водил руками в воздухе: во, какая, и обещал, что конечно, всё будет, нужно только пойти за мной.)
«Слышали, что сказано, – вещал я, взобравшись на постамент памятника бывшему вождю, – не делай того, что хочешь? А я говорю вам – мир безграничен и полон свободы, и вольному воля! Слышали, что сказано – не живи так, будто ты вечно будешь молод? А я говорю вам – нет границ, есть лишь изнанка, и умеющий видеть, узрит выход за пределы смертной реальности…» (Пьяно всхлипывая и хрипя, я вещал: «Слышали, тут недал… еко, пой... дём пешком, х..и!»)
Когда рассвет озарил остатки нашей группы, я и трое других подошли к пятиэтажке, где жила она. Мы вошли во двор, прошли мимо рябин и тополей, оставили глубокие отпечатки на грядке с мятой, и я показал на открытое окно на первом этаже и стоящий под ним старый стул с проломленной спинкой: туда!
Кто-то спросил, пыхтя, забираясь на стул, не боится ли хозяйка воров? И я ответил, что никто не ограбит ту, кто владеет входом в тень Библиотеки. («Сразу видно… ждёт красавица гостей!» – загоготал кто-то, и мы все подхватили его пьяное ржание и разнесли эхом по двору, не щадя тех, кто спал в пять утра.)
И вот мы уже стояли посреди маленькой комнаты, и товарищи мои оробели и оглядывались так, будто окружали их не свидетельства бедности, а палаты последнего императора. А пьяный я, подбодрив их нечленораздельно, пожелал, чтобы открылся холл Библиотеки. И горячее лоно Библиотеки приняло нас всех. (Мельтешение, крики, стоны, плач, я помню и не помню, я не хочу рассказывать эту историю так, её нельзя так рассказывать, и я закрываю глаза и уши, и те, кто слушают меня, отворачиваются и идут прочь, оставляя испаряющиеся влажные следы на сапфировом теле Библиотеки.)
Сперва нас окружала космическая тьма, но после вспыхнули хрустальные люстры под потолком, и в их свете мои пьяные соучастники, что не были странниками и не содержали в себе
дхара, сгорели, а души их отнесло звёздным ветром к началу нынешнего перерождения, и судьбы покорёжило так, чтобы никогда они не смогли встретиться со мной, своим губителем.
Алкогольный дурман скатился с меня, голова прояснилась. Дёрнулся и померк холл Библиотеки, и ледяной волной стонов, слёз и проклятий накрыла меня физическая реальность. Я выпал из изнанки миров обратно в свою жизнь и огляделся: хозяйки не было в комнате. Я увидел истерзанную постель с порванной простынёй, перевёрнутый стул, грязные следы на полу, разбитую чашку. Я услышал, как на кухне полилась вода, и решил, что хозяйка там, но не пошёл к ней. Мне было мучительно стыдно; я не хотел верить, что всё это случилось со мной, я не мог посмотреть ей в глаза. И, спотыкаясь о лохмотья линолеума, я выбрался из квартиры тем же путём, каким попал туда. Мягкая земля разорённой клумбы с мятой пахла прокисшим молоком, и птицы преследовали меня, гневно крича, пока, шатаясь, я пересекал двор.
Лишь днём, проспавшись и собравшись с духом, я вернулся к ней, чтобы умолять о прощении. За то, что привёл чужих в её дом, её святое убежище, к теплу, согревавшему меня эти годы. За то, что позволил им умереть и родиться заново, не имея на то права. За то, что обманул её доверие и предал её. За всё, что случилось той ночью на всех планах реальности.
Дверь в квартиру была приоткрыта. Я постучал, не услышал ответа и всё же решился войти.
Положил на кухонный стол букет садовых ромашек – дешёвых, но живых, выключил воду и, присев на колченогую табуретку, стал ждать.
Когда цветы завяли, я понял, что её больше нет. И что это место больше не дом никому из нас.
Квартира остывала, как тело, покинутое
дхаром. Тепло, что жило здесь вместе с ней, уходило, и лишь слабый его след говорил: она покинула наш мир через Библиотеку, отправившись туда, где могла бы найти кого-то лучше меня. Она забрала своё тайное имя, а с ним – и моё сердце, где имя хранилось. А что за странник без дома и сердца? Пустота. Разрушитель миров.
Я заплакал, поняв это. От моих слёз в увядших цветах завелись мошки, а на плите заржавел чайник. Я всё ещё оставался странником, никудышным, не стоящим женщины, что была душой мира, но всё же странником. Я мог отправиться за ней на край мироздания.
Я вспорол вены и кровью пожелал, чтобы открылся вход. Передо мною снова предстал холл Библиотеки – величественный, как всегда, но совершенно мёртвый. И всё же тёплый след жизни ещё тянулся вверх по винтовой лестнице. Лишь я поставил ногу на первую ступень, как проход в мой мир закрылся навсегда. Назад мне пути не было, только вперёд, вслед за любимой.
С тех пор лестница всё тянется передо мной. Я поднимаюсь на очередной этаж и прохожу анфилады читальных залов, идя за эхом тепла, за преследующим, мучающим меня воспоминанием о её глазах, о двух колодцах света, о двух точках равновесия, которыми мы были, о той, что хранит моё сердце миллиарды лет. И всё это бесконечное время не стоит тех четырёх лет, что мы были вместе.
Я пытался поведать эту историю в разных мирах, но никто не понял, о ком я говорю. Никто не видел её, никто не верил мне, что она существует. Некоторые задавали вопросы: почему я иду за ней, вместо того чтобы забыть обо всём и найти кого-нибудь ещё? Разве я не встречал никого, кто мог бы сравниться с ней? Разве наша жизнь в старой тесной квартире стоит столь многого? А те, кто слушали внимательнее остальных, спрашивали о самом страшном:
что всё-таки произошло той ночью? И как после
такого я ещё смею её искать?
Я никогда не отвечал на это. Молчание хранит меня в пути.
Изредка же кто-то осторожно интересуется, не обманываюсь ли я? Может быть, она вовсе не хочет, чтобы её нашли? Я и сам боюсь такого. И нахожу утешение в том, что она позволила мне проникнуть на изнанку миров и оставила след, который ведёт и ведёт меня к ней.
Я поднимаюсь все выше, надеясь дойти до конца пути
дхармы, но вечность лишь дразнит меня, а история остаётся нерассказанной. Я был всеми и во всех мирах, но так и не смог отыскать Хозяйку перехода.
И всё же я продолжаю верить: она где-то там, она всё ещё держит моё сердце в руках, и однажды она простит меня. И тогда я вспомню её имя, и мы встретимся вновь, на верхней площадке винтовой лестницы вечности, в читальном зале районной библиотеки, и я буду выписывать цитаты из книги перемен, а в её руках пульсировать будет алое сердце мира.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА ТОЛСТОВА Ольга Толстова – писательница, по образованию экономист, окончила Санкт-Петербургский государственный экономический университет. Живёт и работает в Санкт-Петербурге. Публиковалась в сборниках («Мифы будущего прошлого», «Аэлита» и др.) и периодических изданиях («Эдита», «Мю Цефея»). Финалистка международного конкурса научно-фантастического рассказа имени Станислава Лема.
скачать dle 12.1