Редактор: Марина Яуре
(рассказ)
Господи, как высоко!
Ляо Синь стоит на канате под самым куполом цирка. «Смотрите!» – говорят её подружки. «Смотрите!» – говорят семь сотен восхищенных голосов. Её фигурка в розовом трико еле видна в высоте, в плотном облаке внимания. Только она уже не стоит... Она лежит! Но как она лежит на канате – на узком-узком канате? И как она делает то, что делает потом – вытягивается в струнку? Нет... вытягивает струнку... вытягивает канат из себя?
Ляо Синь приходит в сознание. Потолок палаты не похож на купол цирка, а писк медицинской техники – на литавры.
– Посмотрите на свет, – говорит акушерка, толстая женщина в маске и очках с толстыми линзами. От неё несет спиртом. – Вы можете посчитать до десяти?
Ляо Синь щурится. На каком языке считать? Она может на пяти. Она немного выучила языки всех стран, где ей приходилось рожать. Цифры путаются у неё в голове. Что идёт после раз? Ар? Цвай? Два?
Она вспоминает, что происходит. Схватки прекратились. У неё есть пятнадцать минут передышки. Интервал сокращается. Всё по плану, остается только ждать. Но она не ела с середины прошлого дня, и уже второй раз проваливается в полуобморок.
– Лучше вам походить, – говорит проспиртованная акушерка.
Седая нянечка с волосатой бородавкой ведёт её под руку по коридору. Спину ломит, во рту пересохло. Они сворачивают налево, потом ещё раз и ещё. «Ходим по кругу, как лошади на арене», – догадывается Ляо Синь и позволяет себе улыбку. Она хочет попросить воды, но не знает, на каком языке. Наверное, всё‑таки на русском.
Они останавливаются у кулера. Нянечка долго отделяет один стаканчик от другого. Ляо Синь поднимает руку к виску. Её палец чиркает по надувной игрушке, синей лисе, обернутой вокруг шеи. Наверное, она надела её по старой привычке, выходя из палаты. Ещё в первую беременность Ляо Синь стала ходить с лисой, чтобы шея не очень болела. Вообще-то это не игрушка, а подушка для сна в дороге, которая с ней очень давно.
Пока Ляо Синь, глядя на нянечку, ощупывает резиновую шкуру лисы, воспоминания возвращаются к ней. Какая же это нянечка... Она не из медперсонала. Это сопровождающее лицо из агентства. Да... Каждая деталь отзывается уколом в спине. Четвёртая беременность. Чужой ребенок. И ещё это сырое, гадкое слово, которого, кажется, нет ни в одном известном ей языке: суррогат.
Ляо Синь садится на кресло у туалета и медленно пьёт. Она закрывает глаза. Что это было за видение в палате? Ах, да. Цирковая школа, в которую она ходила в Цзилине, когда ей было всего шесть или семь. В последнее время эти мысли всё навязчивее.
Вот только не было выступлений. Не было семи сотен восхищенных голосов. Она тренировалась ходить по канату, даже научилась лежать на нем. А потом у папы нашли межпозвоночную грыжу. Увольнение, долгое лечение, проблемы с деньгами. Про цирк пришлось забыть, а с ним и про канат, и про гул голосов, и про внезапно замолкающий оркестр.
Литавры! Прямо в животе!
Она снова в палате, но тревога ложная. А жаль: она бы предпочла не думать о прошлом. Чтобы всё шло по плану, как по канату. Малыш притих, набирается сил для нового штурма. Она пытается представить его себе, свернувшегося у ворот жизни, но обрывает себя на полумысли: нет, нельзя привязываться.
Приходит Константин, администратор из регистратуры (ни одно из этих слов она бы не смогла выговорить). Опять суёт бумаги ей под нос. Ляо Синь всё ему уже сказала, но он не отстаёт. Нужно указать телефон ближайшего родственника. Страховую компанию. Группу крови. Ещё тысячу бессмысленных данных. Ляо Синь злится, но нянечка (та, что ненастоящая) как-то улаживает вопрос. Нет у неё ближайшего родственника. И страховой компании. И группы крови тоже. У неё есть только синяя лиса и розовое трико.
Между визитом Константина и следующими схватками, лёжа на койке в полудрёме, она, поглаживая подушку, успевает увидеть свою молодость в быстрой перемотке, с семи до семнадцати. Переезд с мамой в Приморье. Учебники русского. Столы и буквы с острыми углами. Редкие визиты домой. В один из них папа дарит ей синюю лису. С тех пор они не расстаются.
Прощай, Цзилинь, здравствуй, Владивосток! В школе над Ляо Синь смеются. Она ловит недобрые взгляды одноклассников. Постепенно, с годами она понимает, как им угодить. Как помочь этим неприкаянным парням зависнуть под куполом.
Жаль, никто не объяснил ей, что так нельзя.
Слишком поздно. Она уже в Екатеринбурге. Синяя лиса следует за ней, то обвиваясь вокруг шеи, то прячась в боковом кармане чемодана. Ляо Синь всего шестнадцать, но она на хорошем счету. Другие девушки, злые шутки, красные морды мужчин и такие же купюры. «Работа не бей лежачего» – такое выражение. Ближайших родственников уже нет, но группа крови, кажется, ещё есть.
Задержка. Она идёт к врачу, но в этот раз обошлось. Она не беременна. После выхода из клиники какой-то сердобольный бородач из непроизносимой «общественной организации» вручает ей буклет. Там она впервые встречает слово, которого нет ни в одном языке. Ей предлагают стать суррогатной матерью.
Обычно «таких» девушек не берут, объясняет бородач, но у Ляо Синь крепкое здоровье. В анкете она пишет, что занималась спортом. Что ходила по канату. Но свернула не туда. Уже через два месяца её кладут на «ин...» (она не помнит слово: не то «инсеминация», не то «индоктринация»). У неё в животе чужой плод. Она должна его выносить.
– Как мы себя чувствуем? – спрашивает акушерка без интереса.
Быстрая перемотка обрывается: десять лет пролетели быстрее, чем десять минут в родильном отделении. Врач снимает пульсоксиметр с одного пальца и прикрепляет к соседнему.
Почему так долго? Что-то идёт не по плану. Голод смешивается с тревогой, тревога с болью. Интервал пять минут. Немые литавры под больничной сорочкой бьют всё громче. Разве ещё не время?
Опять пауза и опять воспоминания. Сердобольный бородач, слово на «ин»... Она выносила ребенка в первый раз там же, в Екатеринбурге. И во второй, для немецкой пары из Мюнхена. А потом в третий, в Словакии. Ей нужен был четвёртый – и хватило бы на возвращение в Китай. Ляо Синь всего двадцать пять. Спина, конечно, тоже барахлит, как и у папы. Но не может быть, чтобы представление уже кончилось. Что лиса не вернётся домой.
Роды – простое слово. В конце ей всегда кажется, что из неё вытягивают канат – и что этот канат и есть время. Ей кажется, время течёт сквозь неё в момент, когда всё наконец случается.
Первый раз сложнее всего, как будто время, еще не прирученное, противится дрессировщику. Во второй легче. В третий – ещё легче. Теперь она ждёт, что время – послушное, притихшее – сделает свой трюк по щелчку.
Ляо Синь не видела своих детей. Но никто не мог ей запретить думать о них. Она прозвала первого жонглёром. Второго – акробатом. Третьего – клоуном. А теперь на свет должен был появиться эквилибрист. Он бы стоял на шаре и не падал. Мог бы встать и на два, и на три шара – под аплодисменты и восхищённые возгласы. Но пока что...
Литавры!
Все происходит очень быстро. Вокруг, как по волшебству, вырастают три медсестры. Проспиртованная акушерка отдает приказания, как шпрехшталмейстер. Ляо Синь не понимает и половины слов. Кажется, кто-то запутался в чём-то, или что-то в ком-то... Она хочет переспросить, но мощная волна боли захлёстывает её. А с ней приходит и последняя деталь конструктора.
Бородач был не из «общественной организации». И детей у неё забирали не в семьи. Она работала на... Как же он это назвал? Чёрный рык или что-то такое. Её малыши отправлялись в далёкие мрачные страны, где с ними делали непроизносимые вещи. О таком в школе ей тоже не рассказывали.
Ляо Синь узнала слишком поздно, на восьмом месяце. Две ночи она проплакала, превратив синюю лису в фиолетовую. Что ей было делать? Эквилибрист уже приготовился к первой тренировке. Но в глубине души она знала, что не может дать ему жизнь. Это будет нечестно. Это будет не жизнь.
Акушерка переходит на нервные, оборванные фразы. Медицинский жаргон всё гуще. С ним как будто усиливается боль. Спина потеет и ёрзает по кушетке, беснуется оркестр под диафрагмой. Разум туманится. «Только держись, – говорит себе Ляо Синь, – не смей падать».
И вдруг – она снова оказывается наверху. Снова на канате, тонком-тонком, длинном-длинном. Как она красива – как жемчужная слезинка в недрах огромного глаза. Она замирает в одной точке с шестом наперевес. Встаёт на одну ногу. Делает «пистолетик» и... ложится на спину.
Зрители бегают по палате, лиса свернулась клубком от страха, дирижёр что-то кричит Ляо Синь, но она не слышит. Это её час, её момент.
Время больше не идёт. Не хочет идти. Сама Ляо Синь мешает ему идти. Она канат – и она же стена. Она – точка, в которую упираются все взгляды. Она – единственная, кто может спасти представление. Ещё немного, и цирк взорвётся криками, но ей кажется, что нет уже никакого цирка. Есть только туго натянутый канат.
Слишком больно. Слишком страшно. Ляо Синь больше так не может. Она разрывает канат – и падает из-под купола.
Ее ловят жонглёр, акробат, клоун и эквилибрист. А может быть, это испуганные взгляды... Воздух, загустевший от восхищения. Как она прекрасна, как она тонка! Как долго она падает в своем розовом трико.
– Время смерти – одиннадцать ноль пять, – громыхает проспиртованный дирижёр, и цирк утопает в оглушительных аплодисментах.
_________________________________________
Об авторе:
ПАВЕЛ ШЕЙНИНРодился в Москве в 1985 году. Окончил факультет журналистики МГУ. Работал на телевидении и радио корреспондентом, редактором, сценаристом. Рассказы выходили в сборниках «Настоящая фантастика» и «Будущее время», журналах «Наука и жизнь», «Уральский следопыт», «Мю Цефея».
скачать dle 12.1
