Редактор: Марина Яуре
В год красного песка они поженились. Это не было ни разумным, ни безумным, не служило ни расчёту, ни чувству. Лишь отчаянье было родителем тому поступку.
Песок пришёл — и ушёл, оставив в живых треть народа. Прибрал он мужа и дитя, но не жену. Она осталась с железом на пальце и в сердце да с наследством мужа — сундуком, что перешёл к нему от предков-первопроходцев. В том сундуке предки на чёрный день схоронили спящего чужака.
А чужаки водились даже здесь. Жили на пристанях, прятались под мостками. В амбарах — засыпали в тенях, что оставались от сломанных досок. Иногда селились под оградой погоста, где копали страшные ямы и длинные туннели и снизу пожирали мертвецов, сохраняя тем вечное равновесие.
Приходили они и к тем, кому нечего терять, касались их естества и уходили довольными. Иногда они принимали форму вещей, иногда животных. А иногда люди находили на пороге подменыша, дитя-чужака. Кто не жалел сил выходить такого, тому доставался редкий дар, каждому — свой.
То, что лежало в сундуке три поколения здешних людей, было рогатым камнем цвета капли крови, выступившей на незаживающей ране. До сих пор камень свою суть не являл, не служил никому, лишь пел тем, кто умел слушать. Но то ли таких пока не нашлось, то ли не настал ещё тот чёрный день. Никому не открылся дар чужака.
Жена взяла камень в руки, сжала в ладонях, пальцами обхватила его рога. Вспомнила своё, потерянное. И тут же забыла, чтобы не тревожить железо в сердце.
Тогда она услышала: в камне спит младенчик, крошечный, ещё бесхвостый, но уже видит он сквозь камень, что жена стала вдовою.
Камень треснул в её ладонях, она выпустила его от испуга, он растянулся на шесть сторон и лопнул. Младенец показался наружу, рос на глазах, развиваясь, меняясь, пока не принял форму: размером с годовалого, свёрнутый узлом, спящий с открытыми очами.
Взглянул чужак на вдову — и запечатлел. Назвал её имя, которое не знал никто, кроме родителей и мужа: Айрона.
Маленький чужак так и остался в воздухе висеть, сонный и безучастный. Айрона принялась за ним ухаживать, как велел обычай. Кормить его росою с сахаром, мыть песком и петь ему колыбельные, но не с начала к концу — от конца до начала.
Как бы чужак вырос, она бы получила дар, глядишь — и растаяло бы в её сердце железо. Ржавое — цвета красного песка.
Но чужак не рос, лишь качался в воздухе на невидимых жилах, а те потрескивали под потолком и, будто кристальные муравьи, проедали камни, к которым крепились. И день минул, и месяц, и год. Всё осталось прежним.
Айрона устала.
В последний раз она собрала росу и песок, перемешала их, плюнула, перемешала снова и сказала: убирайся прочь.
Прочь, маленький чужак, в те́ни мёртвых досок и в тени мёртвых людей. Не место тебе среди нас. В моём доме не место.
Чужак услышал: всплыл под самый потолок и замер там, насмешливо скорчил мордочку.
Из шеи чужака вырвалась жила и вошла сверху в шею Айроне.
Айрона упала на пол и уснула сном, что слишком смахивал на смерть.
В его границах, истерзанных песчаным вихрем, в мельтешении искр и антиискр, что темны и являются лишь в самую короткую ночь, она увидела
тепло
темнота
и вдруг: линии света стремятся пронзить вечные облака
резкие, белые, бьющие в сердце
сооружение чужаков
инкубатор
и цель
великая цель
ради всех
всех
всехвсехвсехвсех
всех нас, кто живёт
отнеси меня к свету.
Айрона взяла билет на корабль. Как и всем, при рождении досталось ей право отбыть и вернуться. Или на два перелёта куда угодно.
Она достала из другого сундука серебристую ткань, что хранилась в её семье, — дар прибывших сюда предков. Ещё один дар, подумала она горько.
Одним уже сыта по горло.
Но после видений стремительного света не могла она ни о чём думать, лишь о долге. Лишь о зове.
И о том, как ей полегчает, когда сбудет она с рук чужака.
Айрона накинула ткань на плечи, и та окружила её дымкой. Такая выдержит и холод, и безвоздушную пустоту, и невидимую лучевую смерть.
Старая, но добрая к людям вещь.
Чужак для корабелов тоже был просто вещь, они и не такое видали. Но нужно назвать его как-то в манифесте. Сказали, ты уж придумай что-то, дочь Песков. Так она поняла, какое имя в их манифестах носит её дом: Пески.
Пески от ока до ока, лентами вьются, и только там, где отступают милосердно на время, кто-то живёт.
Как она жила с мужем и нерождённым ребёнком. Пока пески не вернулись.
Чужака она назвала Ношей. Хорошее слово для корабельного манифеста.
В корабле её пустили в общие залы — там путешествуют те, кто взял билет по старому праву. Дёшево и очень скромно, но ей было всё равно: как достигнет она стремительного света, дар от чужака искупит всё. Всё, всё искупит.
Корабль прыгнул, и на Айрону навалилась муторная тишина. Застыла склизкой скульптурой последняя мысль — о даре и искуплении, и растянулась ровно настолько, насколько сжалось время. Все, кто стоял в общих залах, попадали — и падали так же вечно.
Кажется, что путь не занимает времени, но ты всё слышишь, всё чувствуешь. И Айрона услышала, как дремлет Ноша, ворочается — кусочек древнего плана, старой, умной цивилизации. Все они, эти кусочки, не просто дары — а мозаика. Для чего?
А этого она не успела услышать: прыжок закончился.
Да ей и было всё равно в самом деле. До тех пор, пока в сердце скреблось когтями железо.
Родина Ноши: вот где его сделали. Планета, укрытая облаками, как сумраком. Плотная толща, цветом — уголь, что остаётся от сгоревшего дома детства. За ними слишком близко висящее солнце с истеричным характером. Кто-то создал облака, сами они не родились бы, создал — как Ношу и как место, к которому шла Айрона, читая про облака и то место в памяти серебряной дымки.
Душно и жарко, дней нет, нет ночей, вечный вечер. Дорога от космопорта — полотно, всё в древних трещинах. Никто не сошёл здесь, кроме Айроны, никто отсюда не отбыл. Хорошо хоть, уверяла дымка, что космопорт — свеча не затухающая. Миллиарды лет пройдут, всё погибнет, а он останется на последнем живом осколочке. И всегда будет готов выдать Айроне обратный билет из душного сумрака.
А место, которое она искала, пряталось недалеко. Ровно на расстоянии защитной зоны, за тремя стенами — из стали, из вакуума и из магнитного поля. Нелинейная пространственная дисперсия, прошептала дымка, здесь и не здесь то место одновременно.
Айроне было всё равно, она не пыталась понять слова дымки, она видела только воспоминание о своём мёртвом сне: о стремящихся ввысь светлых линиях. О даре, что её ждёт.
И вот, спотыкаясь о трещины, устало добрела она до пункта назначения. Место из сна, великая цель. Родильный комплекс, инкубатор и ясли.
Всё мертво не одну тысячу лет. Почернели развалины, поросли горькой чернильной травой. Рухнули и погасли башни, рассеялся их свет. Рассыпалось всё в прах, сгнило, обратилось трухою.
И видение, что чужак открыл Айроне, было таким же трухлявым. Отголосок давно умолкнувшего призыва. Никакой награды за возвращение Ноши. И никакого… никакого пути от него избавиться.
Она села в чёрную пыль под древними недвижимыми облаками. Те пролились дождём, внезапно хлынувшим и внезапно иссякшим. Дымка мерцала, за ней плыли туманами покорёженные развалины. Айрона спала, прислонившись к обломку, а Ноша парил над ней, связанный жилой-пуповиной с её хребтом.
Проснувшись, она зачерпнула пыли и съела, как дома бы съела горсть песка. Вытерла губы и сказала Ноше: клянусь, я отрежу тебя, я тебя отрежу, клятый ты паразит, да что тебе от меня нужно, отпусти меня, слышишь, а если нет, так хоть вынь то, что скребёт моё сердце, зачем я тебе, зачем я тебе, что ты вообще такое?!
От её голоса пробудилось старое эхо. Пробралось от руины к руине, от обломка к осколку, прочертило путь. В мерцающем отсвете дымки Айрона увидела: кто-то процарапал послание. Множество рук — и на множестве языков. Ни одного она не узнала, лишь только знаки, что были общими для всех: корабельный язык. Коды миров.
Цепочка координат.
Родные миры или пункты назначения тех людей, что приходили сюда до Айроны. Может быть, кто-то из них что-то понял.
Может быть.
Она нащупал мелкий осколок, сжала его в кулаке, порезав руку. Даже кровь в здешнем сумраке была чёрной.
Нацарапала своё имя и код Песков. Обмакнула в кровь палец и провела под знаками: вот её лучшая метка.
И пошла, касаясь всех этих старых и новых посланий, криков боли и шёпота отчаянья. Столько людей, пойманных зовом, давно утратившим смысл. Неисполнимым призывом. Ни награды, ни избавления.
Но может быть, кто-то из них… может быть…
Как решить только, кто?
У неё один бесплатный билет отсюда, а заплатить за перелёт никому с нищих Песков не хватит. Нет у людей там ни обменных товаров, ни знаний на продажу, ни даже крепкой, здоровой судьбы, чтобы отхватить от неё кусок, бросить в корабельный котёл да переплавить в силу прыжка, в путы для времени. Откуда в Песках, где люди живут от отчаянья, взяться такой судьбе?
И даже Ношей Айрона не могла заплатить, потому что не знала, как отделить его от себя. Как вообще отыскать тот гиблый шов и где теперь заканчивается каждый из них, а где другой начинается?
Выбрать нужно одно направление. Один из миров. Довериться чутью, которого никогда у неё не было.
Зато есть дар её предков, её собственное наследие. Серебристая ткань — добрая к людям вещь.
— Это дар, не видишь разве? — Морунка втянула то, что висело в воздухе, плюнула на стеклянный пол и весело кувыркнулась назад. Зависла под потолком, пока связанный с ней чужак прижимался внизу к стеклу.
А под тем стеклом на этажи вниз уходили такие же уровни. В каждом сновали люди, бурлила разноцветная жизнь. Тянули ветви деревья, что росли вдоль земли, а не поперёк неё. Крошечные искусственные жучки, которыми полнился воздух, ежеминутно рождались, производили нужные соединения, рассыпались. Перемешивалась пыль, что от них оставалась, и рождала новых жучков.
Весь этот мир был стеклянными уровнями и жучками. Будто не воздух, а вода, только капли такие крупные, такие…
Айрону замутило. Дар.
Дар жить здесь, в этой утопии. Никто ни в чём не нуждается, но не потому, что всё у всех есть. Просто ни в чём не нуждается. Лишь в жучках, копошащихся в лёгких, в тканях, в жидкостях. Прерывающих импульсы в голове.
Лежащий на полу чужак поднял крошечную голову. Всё его тело перестроилось, восприняв соединение с Морункой. Симбионтом. Хозяйкой?
Чужак был не ребёнком, а таким же жучком, с нежными жёлтыми крылышками, с золотистым хитином, с острыми, искрящимися волосками. С глазами, полными золотой мукой и потерянной среди стекла и горизонтальных растений… Чем?
Целью? Судьбой?
— Судьба его давно в руинах, — кивнула Морунка, губы её разъехались в ласковой улыбке, обнажились пеньки сточенных зубов. Ей было лет триста, она покрылась золотистыми складками, набрякшие морщинистые веки удерживались эластичными стежками. Щёки касались шеи. Вся она стала оплывшей свечой, остекленевшим песком.
— Я всегда здесь, — заявила она. — Всегда. Вот тебе мой ответ, сестричка: вдохни это место поглубже. Если бы не чужак… — Морунка дёрнула за жилу, та была покрыта каким-то налётом, склизким и серым. — Шиш бы я узнала об этом мире. В нём ни начала, ни конца, ни боков, ни пола. Замкнутый, — хихикнула она. — Мы зовём его Замкнутый.
— И мне здесь хорошо… — Она оттолкнулась от потолка складчатыми ногами, полетела вниз, а чужак ушёл вверх, печально жужжа. Покорно раскрыл рот, чтобы заглотнуть воздух.
Жучки уже шевелились внутри Айроны, но ждали, чтобы она согласилась. И она сказала…
Серые стены — вот чем был этот корпус. Одни серые стены, подпирающие небо, и небо служило им крышей.
Нруммак, закованный в камень, восседал там, где ленты стен сходились, соединялись в стелу. Он был той стелой, основанием и сердцем, что не умело биться.
Он был здесь давно. Его связь с чужаком покоилась также внутри камня, а сам чужак лежал на плоской вершине стелы. Его секло солнце и пороли дожди. А он всё шевелился, не сдавался, продолжал взирать слепыми глазами на серое небо с серыми облаками.
— Это наказание за жадность, — проскрипел Нруммак. — За жадность тебе, о глупая женщина! Не ты ли дар ждала в благодарность? Не ты ли пришла, корыстью объятая, к святому месту? Раскайся и обрети покой в наших стенах…
Айрона не стала и слушать, сразу сказала…
Печи горели так ярко.
Повсюду горели печи.
— Послушай, — сказал ей Краймну, — я тебе врать не буду.
Другие расскажут о даре, о человеке, об украшении, карме, науке.
И только я скажу правду: вон ты видишь серп, что лежит под крышей
навеса цвета бычьей крови
(здесь её много льётся,
каждый первый день месяца и последний день года,
ещё в полнолуние первой луны и третьей,
и на праздник, от которого у нас лишь название,
так что всё остальное к нему мы придумали сами:
и блюдо — желе из крови вполне сгодилось,
и ритуалы, и песни, и тайные смыслы,
я отвлёкся? У меня так бывает.
С той поры, как я сам познал избавленье,
и ты — ты познаешь),
там ещё скамья, костровище и сырой кусок мяса?
Печи горят повсюду — чтобы ты могла бросить
Ношу свою в их утробу.
Серпом рассеки, даже не думай.
Это проклятье, смотри, как я корчусь,
корчусь с тех пор, как отсёк это что-то… иногда мне снятся светлые башни,
я тоскую, но больше — по дням до паденья.
По своей чистоте, когда мог я совокупляться
по трижды за день с братом и сёстрами,
всё клятая ноша — я так и не смог к ним вернуться.
Но печи горят, печи…
Молись им, сжигай в них и возвращайся
ко мне…
— Хм, — лишь и сказала Айрона…
Огни.
Вся радуга — от индиго до пурпура. Тёмная радуга.
Вечная ночь. Планета далеко от солнца, её согревают подземные источники; поля мёртвых серых цветов тянутся не вверх, а вниз, уходят в земные полости и там расцветают. На поверхности — сухой мрак, бродячие звери, которых отпускают из цирков, когда приходит время.
В камерах, кавернах, туннелях — карнавал.
В них запуталось само время. Оно здесь не длится и не кончается, будто весь мир в затяжном корабельном прыжке падает и всё никак не может упасть в чёрный зев.
Карнавалы пребудут вечно.
— Всё имеет цену, —философски молчит Онукмар, дева с кожей белой, не знавшей солнца. Тёмные линии рассекают обнажённое тело. Шнуры, продетые под кожей, сетью соединившие губы. Обвившие спиралями шею.
Голос Онукмар давно отошёл её чужаку.
Они одно целое, дева и живой кусок камня, его ручки и ножки торчат из её спины. Те же шнуры с двух сторон обходят тельце и пронзают то место, где у людей есть пупок.
Голос двоится, шепчет в усыпанной огнями каверне:
— Но ведь это случайность, так? — продолжает Онукмар. — Ты просто открыла… наследство? У меня был подарок. Никто не просит такого. Но мы живём, видишь, продолжаем. Нужно стараться. Если не можешь никак… не можешь оставить — сроднись с этим. Сделай фишкой. Вот, гляди… погляди…
Онукмар одним ловким движением оказывается в седле — под ней роболошадка, шесть ног, хвост скрипит, грива качается будто маятник.
— Погляди… вот я какая… смотри… можешь даже потыкать… я принимаю моё уродство… ух!
И она делает самый страшный прыжок, что видела Айрона в жизни.
— Люди мне хорошо платят за это. Хочешь со мной? Погляди…
И раскинув руки она летит — в самом деле летит. Хохочет.
Айрона кивает и говорит…
— Дитя…
Её подняли и поставили на ноги, а она всё пела. Голос сам шёл — сама шла песня.
Больно.
Так больно.
Что даже светлые башни не помогут.
Здесь тоже было много света.
Она плыла внутри мерцающего куба, сквозь его туманные стены был виден мир вокруг: зеленоватый закат, умеренно-яркий глаз небольшого солнца, пёрышки облаков. Внизу — город, сплошные вилки башен, увитых стеблями. Искусственные озёра на крышах, голографические разметки аэрошоссе, направленно дуют ветра, точно рассчитана их роза.
Айрона всё это знала когда-то — или дело в той ткани, что её обернула? Серебристая дымка явно сродни туману внутри куба. Среда, прошитая битами — и звуками, и единицами. Спокойное биение сердца.
— Ты в медизоляторе, — кто-то сказал/а/о/у. И она завертела головой, но голос шёл отовсюду. — Мы увидимся, как только всё будет решено. Мой имя — Мруканд. Ты дома, дитя, ты добралась домой.
— Мой дом в Песках, — ответила Айрона. — Там только песок и линия плодородной земли. Она движется с каждым годом, обходя за век материк. Подступает песок, уходит вода, вечный цикл. Мы движемся следом, караванами, чёрными от сажи сгоревших домов. Мы ничего не оставляем за собой…
Она схватилась за горло: мало того, что слова выходили сами — не хотела она открываться бесплотному голосу. Так слова те она пропевала, следуя за биением куба.
— Это побочный эффект возвращения к стабилизированной реальности, — пояснил/а/о/у голос. — Твой разум переживает обратную адаптацию, кто-то теряет дар речи при этом, кто-то деревенеет на время, ты — поёшь. Тебе нужно время привыкнуть.
— Кто ты? И где я? — в ответ пропела Айрона. В мелодии появились мрачные нотки.
— Ты дома, — повторил/а/о/у Мруканд. — Это Соцветие, точка, от которой началась экспансия.
— Вы создали чужаков? И корабли?
— Это было давно и давно утеряно. Но мы последние, кто что-то сохранил. А вы так далеко отошли от первоисточника…
— Я не верю тебе, — заявила Айрона. Не зная и зачем даже, она ухватилась за жилу, подтянула поближе Ношу и прижала к себе, будто тот в самом деле был ребёнком. В нём билось эхо, отвечая на сокращения куба.
— У каждой волны колонистов ментального эфира было своё мнение о том, как нужно видеть миры. Идеи насчёт реальности. Где вы только ни поселились, кем только ни стали. Как только ни исказили реальность. Но вижу, нигде в колониях не помогли тебе, верно ж?
Чужак заворочался у неё на руках, в нём будто появились острые углы, что кололи ей грудь. Железо в сердце откликнулось жалобным скрипом.
— А вы можете? — недоверчиво пропела Айрона.
— Это просто наука, — Мруканд, кем бы и где бы он/а/о/у ни был/а/о/у, кажется, улыбался/ась/ось/усь. — Наука. Вы совсем про неё позабыли. То, что вы зовёте чужаками, — отходы загрязнённых реальностей. В твоих руках — визуализация травмы. Самоуничтожение, отрицание, забытьё, истеричная демонстративность — всё можно вылечить. Вот только до нас добираются немногие. Тебе удалось, благодари свой комплекс индивидуальной защиты. Стабсердечник ещё работает спустя столько лет.
— Эту дымку?
— Эту дымку.
Айрона размышляла. Она ещё там, в душном сумраке, среди развалин. Она здесь, в светлом кубе, парит над волшебным городом. Она — цепочка событий, что приводит к единственному выбору.
— Что же ты предлагаешь?
— Милосердную сепарацию.
Биение второго сердца. Вибрации куба. И то, что внутри чужака стало горячим как крошечное солнце. У Айроны закружилась голова, прежде чем она сказала…
Один билет, пожалуйста. Домой.— Хорошо, — сказала Айрона. — Пусть будет так.
Куб наполнился цветным шумом. Из него постепенно выступил/а/о/у Мруканд: высокий/ая/ое/уя и тощий/ая/ое/уя, как белый червь в своём скользком комбинезоне, длинные пальцы с лишним суставом, на лице зеркальная маска. Айрона увидела своё отражение: глаза как провалы ям, из которых ушла вода, впавшие щёки, вдовий шрам на щеке, под ним горящая алым точка — метка горюющей матери. И Ноша — ноша в руках.
— Отдай его мне, — в голосе человекочервя звучала ласка. Принятие. Понимание: боль невозможно терпеть, проще вынести её за скобки, отодвинуть туда, где тебя уже нет.
Здешние люди давно уже давно это используют. Когда что-то мешает, сперва отодвинь его, а потом обратись к врачу.
За милосердной сепарацией.
Айрона протянула чужака: крошечное солнце уже было видно сквозь его кожу, тянулись алые трещины, он снова напоминал больше яйцо, готовое треснуть и пролиться лавой, чем ребёнка.
— Какой яркий…
Мруканд коснулся/ась/ось/усь жилы
линии света пронзают вечные облака
ещё не поздно
отнеси меня к свету
ради всех
линии пронзают
облака
костлявыми голодными пальцами. И сразу на жиле остались чёрные отпечатки сгнившей ткани.
— Нет, — очнулась Айрона, — верни. Нет.
— Тише, дитя, тише, — проговорил/а/о/у существо. Кожа Мруканд/а слезала ошмётками, оставались лишь металлические кости да жёсткие сосуды. — Всё будет хорошо.
А из тумана куба уже выступали детали медицинских машин: кубы поменьше, шары и иглы, множество слов, обёрнутых в металлопластик.
Песня зазвучала яростью.
— Верни его! — прокричала Айрона, отталкивая существо и части машины, что лезли к ней, тянулись отрезать, отсечь, сепарировать. Что-то попало ей по правой руке, снеся два пальца, и хлынула кровь, слишком живая и горячая для туманного куба.
Айрона падала на городские башни сквозь разошедшиеся туманы медизолятора, прижимала к себе Ношу, и капли алой крови оставались в воздухе стерильного мира, чтобы прорасти спустя время чем-то живым.
Серебро ткани всё-таки удержало её в руинах фабрики, но навеки иссякло. Кусок пыльной ткани остался — рваный, ветхий, пять цветных заплат и одна красная.
Айрона вернулась к Пескам.
Снова пришёл красный песок — и снова ушёл. Показался приближающийся край плодородной земли. Выжившие люди сожгли мостки, амбары и погосты и двинулись вглубь живой части мира. Выстроили новое. Сожгли. Построили.
В каждом доме Айроны всё так же под потолком на тонких жилах качался чужак. С годами стал он меньше, почти прозрачным, чаще спал, чем смотрел на то, как прядёт она вечную пряжу.
Пальцы у неё заново отросли, но чужие: на одном серебрилась змеиная чешуя, другой стал стеклянным, а внутри по янтарным жилам бежала ртуть, а не кровь.
Снова подошёл к домам песок, ждать новых пожаров осталось недолго.
За год до них и появился человек. Тоже чужак — но настоящий, из плоти и крови, не какая-то тень. Морщины, как смятая корка подошедшего хлеба, седина полосой идёт от виска до виска. Руки большие, на каждой по шраму — тоже знаки чего-то, но Айрона их не прочла.
Примотанный жилой, на спине странника покоился мирно другой чужак — из тени и горя. Похожий на ребёнка, на девочку с короткими волосами цвета красного песка. Вокруг человека и его чужака висела знакомая Айроне серебряная дымка.
— Ты прочёл координаты, — сказала Айрона человеку, когда тот зашёл в её дом, бросил взгляд на Ношу под потолком и молча сел на лавку. — Мои координаты. Корабельный код Песков. Многих ты уже видел?
— Немало, — ответил человек. И по глазам она прочла: нигде не нашёл он ответа. Айрона тоже помочь ему не могла. Если и был ответ, то истлел с руинами инкубатора. Или, напротив, ещё не родился в том будущем, где инкубатор станет светом, стремящимся ввысь.
Айрона села рядом, поймала сердитый и тоскующий взгляд.
— Дашь мне совет? — спросил человек, не надеясь ни капли.
Айрона услышала, как шевелится под потолком Ноша, странное, привычное ей дитя заброшенной фабрики. Пелены облаков и душного сумрака. Как растворяется, возвращается туда, откуда явилось, к своему скрытому свету.
— Дам, — согласилась Айрона.
Скребок железа в её сердце растворился тоже. Она сказала:
— Живи.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА ТОЛСТОВА Ольга Толстова – писательница, по образованию экономист, окончила Санкт-Петербургский государственный экономический университет. Живёт и работает в Санкт-Петербурге. Публиковалась в сборниках («Мифы будущего прошлого», «Аэлита» и др.) и периодических изданиях («Эдита», «Мю Цефея»). Финалистка международного конкурса научно-фантастического рассказа имени Станислава Лема.
скачать dle 12.1
