В Малаховской библиотеке «над оврагом» в клубе «Стихотворный бегемот» 12 ноября Владимир Борисович Микушевич представил свою новую книгу, «Трёхстишия».В книге собраны стихотворения, написанные Микушевичем недавно – в минувшее пятилетие. «Эта книга дорога мне, и я очень благодарен издателю Владимиру Пряхину за такой ценный подарок к юбилею, – начал своё выступление восьмидесятилетний Владимир Борисович. – Имеет она для меня и особое значение, – продолжил он, – в ней я попытался определить некоторую тенденцию в развитии современной поэзии. Откуда возник интерес к трёхстишию? Это связано с тем, что поэзия стала чересчур словесна. А ведь ещё Блок писал в статье «Краски и слова»: «поэзия слишком завязла в словах».
Удивительна сама манера его выговаривания слов: Микушевич будто считывает с «бегущей строки»! Речь звучит непрерывно, ему не требуются паузы, чтобы подыскать нужное слово, нет этих современных «э-э-э», «как бы», «так сказать…». Слова приходят к нему из надмирного пространства, оттуда, где они изначальны – «в начале было Слово, и Слово было у Бога». Там обитает и поэзия.
«Трёхстишия – это не просто стихотворения из трёх строк, – продолжает Микушевич. – Следует подчеркнуть, что определённая связь русских трёхстиший с японскими хокку имеется, но повторю, что русские трёхстишия – не хокку. Хокку основывается на иероглифе, и у хокку свои возможности, которых у нас нет. Например, в хокку есть сезонные слова: «лягушка» – это весеннее слово, «крик обезьян» – осеннее. У нас же такие сезонные слова ещё не сформировались. Замечательный французский исследователь литературы Ролан Барт писал, что хокку нельзя истолковывать. Если истолковать хокку – то нужно его просто повторить ещё раз. Надеюсь, что это же относится и к русским трёхстишиям. Хокку, можно сказать, – трагичны, если бы японской культуре было свойственно понятие трагедии. Но существует связь между хокку и харакири, – в хокку скрывается мысль, что поэт пишет предсмертное стихотворение, которое прерывается на третьей строке. Однажды величайшего мастера Басё спросили, написал ли он своё последнее хокку? На что тот ответил: «Каждое моё хокку является последним». И действительно, – основывается жанр хокку на мироощущении, согласно которому мир исчезает. Это то, что в данный момент от мира осталось, и это есть весь мир. Поэтому я возражаю, когда говорят, что хокку – миниатюра. Не может то, что осталось от мира, быть миниатюрой»
В каком-то смысле Уильям Блейк перекликается с этой формой в своём стихотворении, которое я прочту в своём переводе (правда, сначала Владимир Борисович читает на языке оригинала):
Вселенная в песчинке видней,
Небо в цветке лесном,
Бесконечность на ладони твоей,
Вечность в миге одном.
Уильям Блейк творил примерно в то же самое время, что и великие авторы хокку.
Что касается русской поэзии, то такое явление тоже произошло. В 60-е годы поэзия на русском языке очень отъединилась от живого, осязаемого материала. Она стала идеологически словесной. И вот эти трёхстишия – попытка вернуться к тому, что слово означает, совпасть с тем первоначальным, вынеся за скобки всё остальное. Но когда всё остальное выносится за скобки, оно вмещается в те же три строки. На этом эксперименте, – когда действительно каждое трёхстишие пишется, как последнее, – и построена моя книга, которую я вам представляю».Удивительно, но для Владимира Микушевича категории времени в поэзии не существует – Мацуо Басё и Александр Блок, Уильям Блейк и Ролан Барт, наши «шестидесятники» и сам Микушевич – все существуют одновременно, или вернее – вне времени, если понимать время как последовательность событий в истории.
Человеку пишущему, а поэту особенно, знакомо состояние, когда стихи откуда-то приходят как бы сами, успевай только записывать. Но откуда? На этот вопрос ответ, на мой взгляд, есть у Владимира Ивановича Вернадского – приходят из «ноосферы», где и существует изначальное Слово, которое через земных творцов, или, как называл таких Велимир Хлебников, – творян, может быть услышано и осознано. «Там» нет границ, нет языков, нет времени, но есть вечность и Слово.
Шестьдесят (!) лет тому назад – в 1956 году двадцатилетний юноша-студент Микушевич написал такое стихотворение:
Свобода«Что такое свобода?» – спросили однажды у Кришны;
Бог, немного подумав, ответил:
«Я недавно шёл по селенью,
Захваченному врагом;
Полыхали хижины,
Хрипло ревели буйволы в стойлах;
У одной из хижин
Стоял старик со связанными руками;
Дети и внуки его погибли
В пламени; какой-то солдат
Занёс над седою его головою
Меч. Тут старик увидел,
Что смоковница возле горящего дома
Расцвела. И он улыбнулся.
Говорю вам, этот человек был свободен,
Ибо свободен лишь тот, кто под лезвием смерти
Ещё способен улыбаться
Цветущему дереву, солнцу и ветру.На мой взгляд, уже в этом, столь давнем во времени стихотворении, зёрнышком живёт трёхстишие. Возьму на себя смелость извлечь его:
Перед смертию
Старик улыбнулся.
Смоковницы цвет.
Этим экспериментом хочу показать, что поэт/творец пишет всю свою жизнь, пытаясь разглядеть в себе и осмыслить посеянное щедрой Рукой зерно, которое обязательно прорастёт.
Вот несколько стихотворений из книги:
Неведомый голосСмеет ещё петь
Одна шальная птица…
А вдруг это я?Бывшая моя душаВ сумерках снежных
Бывшая моя душа:
Ласка мышкует.Первый признакВ сладости плодов
Чуть заметная горечь…
Вот и жёлтый лист.
Ничего, кроме снегаМы снег – и только;
Ничего, кроме снега,
А снег тает…… Вечер закончился. Из библиотеки я вышел в малаховские сумерки, светился снег нынешней ранней зимы, и вдруг тишину вечера вспорол, будто харакири, звук проносящейся электрички. С сухого дерева, вскрикнув, слетел чёрный ворон…
Почти триста лет тому назад, в 1681 году, Мацуо Басё написал своё бессмертное хокку:
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
И я понял, что у поэзии нет ни границ, ни времени.
скачать dle 12.1