О встрече с корейскими поэтами Можно спорить о препятствиях, стоящих между хорошим зарубежным поэтом, переводчиком и читателем, а также о том, насколько точны и созвучны оригиналу переводы поэтических текстов, но тем-то и хороши живые встречи, что они добавляют к переводному тексту как таковому ещё три дополнительных канала восприятия: фонетический, то есть возможность слушать текст на языке оригинала, зрительно-интуитивный, предполагающий восприятие поэта как личности при авторском чтении, и, наконец, реальную возможность спросить автора и переводчика о спорных или сложных аспектах текста.
8 июля 2016 года в библиотеке Иностранной Литературы имени М.И. Рудомино прошла встреча с корейскими поэтами Ли Кынбэ, Мун Чонхи и Чхве Донхо. В организации встречи участвовали Институт Перевода корейской литературы (LTI Korea), кафедра восточных языков переводческого факультета МГЛУ и кафедра МГУ. Поэты читали свои стихи на корейском языке, а актёры Сергей Загребнев (Театр на Покровке) и Татьяна Паршина (центр им Вс. Мейерхольда) озвучивали переводы, выполненные профессорами кафедры корейского языка МГУ Ириной Касаткиной и Чон Инсун, преподавателем школы «Русский дом» Л.А Писаревой, а также Екатериной Похолковой и Марией Солдатовой – доцентами кафедры переводческого факультета МГЛУ.
Важность встречи корейских авторов и их читателей для меня определялась даже не тем, что каждый из представленных поэтов – весьма известный автор, имеющий множество регалий, премий и поклонников по всему миру. Когда я пытаюсь понять поэтическую культуру другого народа, мне начинают открываться не акцентированные ранее аспекты и отечественной литературы, и моей собственной поэтики. Я уверена, что такие вещи происходят не только со мной. К примеру, слушая стихотворение Ли Кынбэ «Стихи о рязанской деревне» и обсуждение этого стихотворения, я пожалела, что рядом со мной не было поэта Даны Курской с её болевым эмпатическим восприятием есенинской судьбы.
Сергей!
Из-за пылкой любви одной танцовщицы
Ты принял смерть с ликованием.(Отрывок стихотворения «Стихи о рязанской деревне», перевод Чон Инсун и И. Л. Касаткиной)
Ли Кынбэ рассказал, что Есенин был одним из первых поэтов, прочитанных им в юности самостоятельно (безусловно, в переводе). Именно есенинская лирика подтолкнула Ли Кынбэ к решению заниматься поэзией всерьёз. Сказано это было с определённой патетикой, но патетика вообще оказалась неотделима от традиционной корейской поэтики – а именно в ней и работает Ли Кынбэ. Интересно, что, если начать анализировать средневековые корейские сичжо, которые принято относить к литературному течению «песни озёр и гор» (в другой интерпретации – «корейская озёрная школа»), можно обнаружить неожиданную близость манеры средневековых корейских поэтов к требованиям основных постулатов русских имажинистов.
У другого корейского автора, Мун Чонхи, нашлось своё стихотворение, где звучит обращение к есенинской тематике – поэтесса написала его после ночи, проведенной в гостинице «Англетер». Оно было прочитано вне программы, во время дискуссии, и вместо литературного перевода слушателям был доступен только подстрочник и авторское толкование. В нём Мун Чонхи использует образ волка, пытаясь передать противостояние поэта судьбе. «Главная тема этого стихотворения, – говорит поэт, – тема любви к сильной женщине». Избранница Есенина у Мун Чонхи – не «танцовщица», как у Ли Кынбэ, а – «стихия». «Неужели брак – это конец любви?» – спрашивает Мун Чонхи в своём стихотворении. И этот вопрос поэтессы не случаен.
В своих эссе «Корейские женщины» и «Социологический взгляд на замужнюю жизнь кореянок»[1], корейский критик и, впоследствии, государственный деятель, Ли Орён в 1962 году написал: «Так как в Корее вообще отсутствовало признание ценности отдельной человеческой личности, то и в семье не признавалась индивидуальность каждого из её членов». То есть, и мужчина, и женщина в семье с течением времени становились одинаково безликими и бесправными как личность, но обычно женщина страдала сильнее. Есть древняя корейская поговорка о мужней жене: «три года глухая, три года слепая». Характерная исторически сложившаяся картина, изображающая брак, оказалась неприемлема для Мун Чонхи. Наряду с национальными условностями, поэтесса отрицает и традиционную манеру корейского стихосложения. Её стихи – не только изображение, но и глубокое переживание, содержащее бунт и индивидуальный, весьма эксцентрический взгляд на мир.
Мама привела меня в детстве к морю
Не затем, чтобы я слушала звуки прибоя.
А чтобы видела я
Людей
с огрубевшими руками,
Они, головы склонив, как в молитве,
добывают из грязи пищу.(отрывок стихотворения «Воспоминания из Юльпхо», перевод Е.А Похолковой).
или:
Простите, односельчане,
Простите, что жёстче полыни стала,
Хотела выцарапать у вас глаза,
переставшие удивляться лесным пожарам,
равнодушно глядящие, как злой дух
овладевает когда-то любимой женою,
Выцарапать глаза, сложить в кулёк, словно луковицы цветов,
Чтобы высадить
Лет через десять весною.(отрывок из стихотворения «Односельчанам», перевод М.В. Солдатовой)
Безусловно, разговор о поэзии Мун Чонхи требует более широкого подхода и гораздо большего количества цитат. Если же говорить об уровне экспрессии и о многообразии сильных эмоций, которыми этому автору удаётся буквально заминировать свои стихи – здесь корейскую поэтесссу можно сравнить с М.И. Цветаевой, и это во многом объясняет, почему в своё время поэзия Мун Чонхи шокировала читателей у неё на родине.
В стихах третьего поэта, Чхве Тонхо, звучала совсем иная интонация, вновь возвращающая нас к традиционной корейской философии.
На стене за обоями в два часа ночи
Слышно, как сохнет клей.
В гулком осеннем воздухе,
Потрескивая, клейковина высыхает,
Тесно сближая
Бумагу и стену,
Сохнет клей.(Отрывок из стихотворения «Сохнущий клей». Перевод Л.А. Писаревой)
Утешение, найденное в буддистском созерцании мира, глубокое переживание горя и несправедливости и противопоставление им внутренней тихой силы, живущей внутри человека – в стихах Чхве Тонхо всё это не выглядит слабостью и безвольным смирением, даже на фоне громкого бунта Мун Чонхи.
Люди, обливавшиеся горячими слезами, лёжа навзничь на холодном каменном полу,
знают,
Пусть ветер и снег, охватившие мир, как камни, не отступают,
Несломленный тростник по-прежнему бросает в мёрзлую землю горячие искры(Перевод Чон Инсун)
Именно это внешнее непротивление, молчание, из которого вырастает внутренняя сила – и была близка А. А. Ахматовой, благодаря которой советский читатель в конце 50-х годов прошлого столетия впервые познакомился с текстами, представляющими разные направления средневековой корейской поэзии. Удивительно, что в предисловии к первому изданию стихов корейских поэтов в переводах Ахматовой (1958 год), её имя не было упомянуто вовсе. Но время показало, что ахматовские переводы корейских поэтов по сравнению с другими оказались не только стилистически и фонетически точными, но и близкими к оригиналу по внутреннему настрою. Ахматовой были переведены каса, сичжо, хянга – и в них ей удалось сохранить дух тихого смирения (дух, благодаря которому и сама Анна Андреевна держалась в те годы). Смирение – это национальная черта, о которой пишут корееведы, это элемент религиозного сознания и органичная составляющая традиционного корейского поэтического текста. Тот же Ли Орён говорит, что «корейский герой – это человек, который подчиняется судьбе и стремится жить в согласии с окружающим миром»[2] . Эта особенность, сквозящая в стихах Чхве Тонхо, зачастую непонятна современным европейцам и русским, которым, положа руку на сердце, всё же более близок цветаевский поэтический темперамент и поэзия Мун Чонхи. Но, не будучи знакомому с контекстом, читателю бывает трудно понять звучание и значение текста как такового и глубину историй, связывающих, казалось бы, далёкие друг от друга судьбы поэтов двух стран.
В заключение следует сказать несколько слов о переводах. Наиболее удачными и созвучными оригиналу, на мой взгляд, получились переводы текстов Мун Чонхи, которые сделали Мария Солдатова, Екатерина Похолкова и Инна Панкина – я могу судить об этом не столько потому, что мне удалось прочитать английскую версию переводов стихов корейской поэтессы, а, скорее, вследствие личного знакомства и бесед с г-жой Мун. Переводы Ларисы Писаревой в книге буддийских корейских поэтов «Вы-это Бог» (в том числе, переводы Чхве Тонхо, прозвучавшие на вечере) отличаются чистотой интонации, они стилистически выверены.
Некоторые же другие переводы стихов Чхве Тонхо и Ли Кыбэ, на мой взгляд, требуют доработки. Например, в переводе стихотворения «О чём поёт тростник» есть такая строка: «Пусть отчаяние, словно волна, накрывает темный от погашенных огней город». Здесь словосочетание «тёмный город» уже само предполагает то, что в нём «погашены огни». Во время авторского чтения стихотворения Ли Кыбэ о рязанской деревне слушатели отчётливо уловили, что поэт обращается к Есенину по имени – «Серёжа». В переводе на русский язык ласковое «Серёжа» было заменено переводчиком на полуофициальное «Сергей». Похожая проблема в интерпретации поэтического текста ярко была показана в работе В.Р. Ким [3]. В.Р. Ким сравнивал переводы с корейского, сделанные носителем языка, литературоведом и критиком и А. Л. Жовтисом и А. А. Ахматовой.
Таким образом, опосредованно я подхожу к теме, о которой мы беседовали с Марией Солдатовой и Екатериной Похолковой после того уже, как поэтический вечер прошёл. Мы говорили об отсутствии контакта между институтом перевода и довольно закрытым, с точки зрения переводчиков, обществом современных поэтов. Но это уже, как говорится, «совсем другая история».
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Ли Орён, «В тех краях, в тех ветрах: Сб эссе; перю с кор. И.Л. Касаткиной и Чон Ин Сун, - М. Изд-во «Наталис , 2011. с. 132-141
2 Ли Орён, «В тех краях, в тех ветрах: Сб эссе; перю с кор. И.Л. Касаткиной и Чон Ин Сун, - М. Изд-во «Наталис , 2011. С. 55.
3 Основные тенденции развития корейской поэзии конца ХХ – начала XXI века, автореферат диссертации, Самарканский гоударственный институт иностранных языков, 2014. С.82-86скачать dle 12.1