Сентябрьский обзор новинок переводной литературы

• Швиттер М. Память золотой рыбки: рассказы / Пер. с нем. – М.: Текст, 2014. – 240 с
• Аткинсон К. Музей моих тайн / Пер. с англ. Т. Боровиковой. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. – 448 с.
• Фолкс С. И пели птицы… / Пер. с англ. С. Ильина. – М.: Синдбад, 2014. – 600 с.
• Николс Д. Вопрос на десять баллов / Пер. с англ. Ю.Новикова. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. – 480 с.

Память – ускользающая, тающая субстанция, то неуловимая, то обрушивающая на человека его прошлое в самый неподходящий момент. О памяти и прошлом написано много книг – и кажется, писатели никогда не перестанут исследовать это загадочное явление, его влияние на настоящее и будущее каждого из нас. Книга Моник Швиттер «Память золотой рыбки» водит читателя по лабиринтам личной памяти, герои романов Кейт Аткинсон и Себастьяна Фолкса пытаются обрести связь между собственной жизнью и памятью предшествующих поколений. Наконец, книга Дэвида Николса «Вопрос на десять баллов» переносит нас в то время, которое взрослый человек обычно либо старается забыть, либо вспоминает с легким чувством стыда и смущения. Швейцарская писательница Моник Швиттер пока не очень известна отечественному читателю: не считая единственной публикации в журнале «Иностранная литература», вышедший недавно сборник рассказов «Память золотой рыбки» – ее дебют в России. В Швейцарии она печатается с 2002 года, у нее вышло два сборника рассказов и роман «Уши без век». За первый сборник «А если снег, у крокодила…» писательница была отмечена премией Роберта Вальзера и поощрительной премией Шиллеровского общества. Все это не имело бы смысла, если бы не было честно заслужено – Моник Швиттер пишет действительно отличные рассказы. В них есть все – полнота бытия и легкая недосказанность, юмор и лирическая безысходность, причудливое преломление самых обычных бытовых происшествий в некое сюрреалистическое чудо, заставляющее задуматься о вечном и сложном прямо посреди кухни или трамвая. Легкий налет абсурда не лишает тексты Швиттер жестокой и бескомпромиссной реалистичности – она пишет об умирающей от рака подруге, пьющем отце, ребенке, лишившимся матери и жены – муже, о разводах, поисках бога, побегах в азартные игры или алкоголь. Все это, безусловно, происходит на самом деле – повсеместно и именно так, как она пишет. Но что-то важное присутствует в ее простых по форме и стилю текстах и возвышает их над заурядной констатацией фактов.

Официантка в баре учится жить – для начала ей надо научиться носить удобную обувь, затем – улыбаться в любых обстоятельствах, и, наконец, различать мир неволи и свободу, которая лежит за дверью, а это равно умению «не принимать все близко к сердцу». Простые рецепты, незамысловатые истории, рассказанные самыми обычными словами, – но в них заключена мудрость, покой и маленькое едва уловимое чудо. Швиттер ловко идет по узкой тропинке, не падая и даже не поскальзываясь – в этом ее секрет. Она лепит рассказы из быта, разговоров, буквально из повседневной ерунды – но в них живет надежда и любовь к жизни, к самой обычной, ничем не примечательной. Писательница дарит читателю этот волшебный мир, который надо всего лишь разглядеть, потому что он уже здесь, вокруг, везде. Он грустный, этот мир, хоть и волшебный: «Чувство отвращения молниеносно и легко разрывается на мелкие клочки, его уже не найдешь, оно улетело, как гибкая стрела или, скорее, как бумеранг. Оно вдруг исчезло, его не найдешь, но наверняка оно вернется после отдыха с новой силой, с каждым разом все с большей мощью, и вернется уже не стрелой, а дубиной. Прямо в сердце, поселится там толстое, грубое, тугое, поселится в сердце, само собой разумеющееся и бесстыдное, как постоянный посетитель. Здороваться не надо, меня же тут уже знают». И каждый из нас уже знает этот мир – мир Моник Швиттер. Может быть, именно поэтому эти коротенькие рассказы, которых так мало и так хочется еще, входят в сердце стрелой или дубиной. Не здороваются. Обосновываются там. И живут.

Невозможно не заметить множество общих пересечений между дебютным романом Кейт Аткинсон «Музей моих тайн» и книгой Себастьяна Фолкса «И пели птицы…». Оба автора – англичане, и сельские картины старушки Англии возникают на страницах обеих книг. И то, и другое – своеобразная семейная сага с привнесенным в фамильную историю хаосом, порожденным ХХ веком, его войнами и катаклизмами. В обеих книгах – душераздирающие сцены боев Первой мировой, и хотя у Аткинсон речь о воскрешении памяти, о длинном семейном пути, где эта забытая война – лишь одна из пройденных точек, для Фолкса наоборот важна именно Первая мировая, и чтобы поговорить о ней, он облекает повествование в историю семейной хроники. Пересекаются даже мысли, на которые наводит обоих писателей рваный ритм прошлого столетия. Аткинсон пишет: «…но как же можно обратить время вспять, если оно несется вперед, цокая копытами, и никто никогда не возвращается?». Фолкс: «Так много мертвых, думал он, и ровно через мгновение к ним присоединится и мое поколение. Разница между живыми и умирающими — не в качестве существования, а лишь во времени». Дедушка главной героини из «Музея моих тайн» и дедушка главной героини из романа «И пели птицы…», оказавшись на передовой, ищут утешения в памяти: «Фрэнк закрыл глаза, втиснулся в мягкую грязь склона воронки и решил, что прошлое – самое безопасное сейчас место» (Аткинсон), «Он лег на дощатую лежанку и почувствовал, как лица его коснулось шерстяное одеяло. Ощущение это он помнил с детства. Он крепко зажмурился и перебрал самые ранние воспоминания о матери, о чувстве, которое вызывало прикосновение ее рук, о ее запахе. Он облекался, как в мантию, в мир своих воспоминаний, надеясь найти безопасность там, где его не смогут достать ни пули, ни снаряды» (Фолкс). На этом, пожалуй, общее заканчивается – на самом деле книги невероятно разные, как по настроению, так и по общему посылу.

Дебютный роман Кейт Аткинсон, сразу выведший автора «в дамки», действительно отличается невероятной атмосферой, потрясающей до основ, – это текст о потерянном детстве, о поиске собственной настоящей жизни, о том, что происходит с теми, кому не удалось найти эту самую настоящую жизнь. О связи поколений и о зове крови – о далеких неизвестных предках, тем не менее имеющих влияние на жизнь своих потомков. Проносящееся мимо читателя время, скачки во времени мешают успокоению в быте и сегодняшнем дне – невозможно игнорировать, что время идет, молодые становятся стариками и умирают, и вот уже их дети и внуки тоже стареют и умирают. Или даже не стареют – и все-таки умирают. Неуловимое счастье, невозможный покой, отчаянное желание и одновременно нежелание жить, – вот что такое роман Аткинсон: «Пока мы ждали, когда же начнется наше детство, но кончилось». Дело здесь, прежде всего, в языке, которым написана книга: острые точные фразы, черный английский юмор, обнаженная самоирония служат для болезненно меткого описания смертельных ран, которые наносит человеческой душе окружающий мир и – часто – самые близкие люди. Кто-то из критиков назвал эту книгу «сундуком с сокровищами»; в самом же тексте встречается другое определение, более точное – «Шкаф забытых вещей». Именно так представляет героиня жизнь после смерти, в которой они все, наконец, обретут потерянное в жизни реальной: «Все библиотечные книги, все кошки, что ушли и не вернулись, все монеты, все часы (которые по-прежнему идут, отсчитывая для нас время). И может быть, другие, менее осязаемые вещи – терпение, например (и девственность Патриции тоже), вера (Кейтлин вот свою потеряла), смысл жизни, невинность (моя) и океаны времени… На нижних полках будут лежать сны, что мы забыли, проснувшись, а рядом – дни, пролетевшие в мрачных размышлениях… А на самом дне шкафа, среди наносов пуха, перьев и мусора, карандашных стружек и волос, подметенных с пола парикмахерских, – вот там можно найти забытые воспоминания». Это невероятное ощущение выскальзывающего из рук времени – прошлого ли, настоящего, будущего – достигается своеобразными обращением писательницы с линейностью повествования. Читателя бросает из одной эпохи в другую (Викторианская Англия, Первая мировая, затем Вторая, шестидесятые, наконец, девяностые – все перемешано и взболтано, подано, как коктейль), почти обо всех событиях и тайнах известно наперед – это должно было бы порождать некую избыточность, но не порождает ее, а открывает путь в придуманное девочкой Руби, потерянным подростком, тенью погибшей сестры, своеобразное зазеркалье: «Прошлое – шкаф, полный света; нужно лишь найти отпирающий его ключ». Так вот этот роман – в каком-то смысле и есть ключ.

Совсем по-другому написана книга Себастьяна Фолкса «И пели птицы…» – начала кажется, что это некий искусственный конструкт, нужный автору для того, чтобы воскресить память о забытой войне. Он признается в предисловии: «Я всегда чувствовал, что вокруг Первой мировой существует какой-то "заговор молчания", …что опыт этой войны каким-то образом ускользнул от понимания широкой публики — даже хорошо образованные люди, похоже, имели о ней довольно смутные представления. Отчасти это объяснялось молчанием тех, кто на ней побывал. Прежде человеческая история еще не знала подобной бойни — каково же было этим людям рассказывать о ней? К тому же всего двадцать лет спустя мир сотрясло второе безумие того же рода, и память о его жертвах столь прочно вошла в сознание человечества, что для предыдущих ужасов в нем просто не осталось места». Но начав рассказывать историю Стивена Рейсфорда, прошедшего всю войну от первого до последнего дня (невероятная редкость и удача на самом-то деле!), Фолкс теряет власть над тканью текста и над героями – они оживают и больше не хотят быть придуманными, искусственными, какими представали в первых вымученных главах. Текст набирает силу, в нем зарождается власть перенести читателя туда – в окопы, в траншеи, в подземные штольни. Кинематографичность – одно из важных качеств этого романа: не хуже, чем в 3D, ощущаются летящие в лицо обрывки тел и обмундирования, зримо представляются все реалии той войны. Неспешное, обстоятельное повествование с множеством выписанных деталей, напоминающее манеру классиков романной формы (в первую очередь вспоминается Томас Манн), дает почувствовать, как же это на самом деле долго – четыре года позиционной войны с редкими увольнениями, одним-единственным отпуском (до которого доживали единицы), маленькими радостями: «Интересно, вернутся ли к нему когда-либо простота и естественность, с какими он вел себя прежде в нормальной человеческой обстановке, или он успел эволюционировать в существо, привычной средой обитания которого были потолки из рифленого железа, деревянные стены и мешки с продуктами, подвешенные, чтобы не сожрали крысы, к стропилам?» В наши дни надо обладать недюжинной смелостью, что писать так – без «спецффектов», без модернистских приемов.

Это качественная, медленная проза, с которой не хочется расставаться, и которая – после всех описанных ужасов, все-таки утверждает жизнь в ее полноте, простоте и радости. Кроме войны есть любовь – оставленная в тылу или в прошлом, она помогает солдатам выживать. Будь то посылки из дома с носками и кексами или просто тщательно хранимые воспоминания – если где и продолжает теплиться жизнь, так именно там: «Вера в это помогла ему выдержать стоны людей, умиравших на склонах Тьепваля. Вот и сейчас он способен поверить, что и его любовь к Изабель, и ее к нему надежно сохраняет свой страстный пыл — не утраченный, но живущий в другом времени, имеющий такое же значение, какое обретет в долгом мраке смерти любое из его нынешних или будущих чувств». И, наоборот, сегодня, в относительно спокойное время, память о прошедших через тот далекий ад помогает нам самим выживать, хранить обретенный мир, и за суконными фразами из учебников истории различать силуэты людей из плоти и крови: «Я был под огнем, думал Стивен, но сейчас, на время, огонь прекратился. Под огнем. Слова вернулись к нему. Какая жалкая, ничего не выражающая фраза». Пусть когда-то, в начале века, «мир надломился и починить его некому», человек продолжает жить, и жизнь продолжается: «Никто из детей будущего поколения никогда не узнает, на что это было похоже. Они этого никогда не поймут. Когда все закончится, мы тихо смешаемся с живыми и ничего им не скажем. Мы будем разговаривать, спать, заниматься повседневными делами — совсем как люди. Мы запрем все, что видели, в безмолвии наших душ, — там, куда не сможет пробиться ни единое слово».

Трагедия, как известно, не перестает быть трагедией, если она маленькая и личная, а не мировая и всеобъемлющая. Брайан, главный герой дебютного роман английского писателя Дэвида Николса «Вопрос на десять баллов», находится в точке, где прошлое забыто, будущее туманно, и есть только настоящее с выпивкой, похмельем, влюбленностями, неловкостями и огромными ожиданиями. Дело в том, что Брайан – первокурсник, и ему девятнадцать. Страшное время превращения красавицы в чудовище, то есть подростка во взрослого человека. Книга невероятно смешная, начиненная острыми интеллектуальными шутками, которых не понимают те, к кому они обращены, но которые заставляют читателя хохотать в голос. Все поздне-подростковые проблемы, от неловкого самоутверждения до самоуничтожающей неуверенности в себе, описаны автором безжалостно и жестко: «Конечно, в идеальном варианте мне хотелось бы просыпаться по утрам с распечаткой всего, что я скажу в течение дня, чтобы можно было подумать и переписать свои реплики, вычеркнув дурацкие ремарки и тупые идиотские шутки». Погружаясь в девятнадцатилетний, полный самокопания, мир героя, где-то к трехсотой странице начинает казаться, что у книги есть только один, но существенный недостаток – она невероятно однообразна. Все это слишком знакомо и слишком правдоподобно, и все время происходит одно и то же – пьянки и наркотики, девицы, с которыми герой никак не может переспать, потуги «выглядеть задумчивым, сложным и интересным». Все это пересыпано многочисленными аллюзиями на всю английскую литературу и всю мировую музыку, призванными обратить внимание на богатый внутренний мир героя, противоречиво расходящийся с его нелепым и (периодически) откровенно тупым поведением. И как же автор собирается выйти из этого штопора? Ведь даже Брайану начинает казаться, что «так называемые лучшие годы моей жизни никогда не настанут». А вот как – герой проходит инициацию через падение, полное позора поражение. Это оказывается единственным способом разорвать замкнутый круг и хотя бы начать искать ответы на вопросы, «что такое дружба, или как пережить смерть отца, или как просто быть счастливым, просто быть хорошим, достойным, благородным и счастливым».





Фото - Анатолия Степаненко