Герман Власов. Стихиhttp://magazines.russ.ru/zvezda/2018/8/stihi-.htmlДовольно часто читаешь стихотворение и замечаешь одну или две замечательные строчки. Ходишь потом целый день, повторяешь их про себя, крутишь леденцом на языке, а само стихотворение не помнишь, а, может быть, даже внутренне считаешь, что остальные строчки и не обязательны. С Германом Власовым так не происходит. Читая его тексты в первую очередь подмечаешь их цельность. Текст держит и не отпускает и, Если уж начал читать, то прочтешь его до конца. Увы, в Звезде напечатана очень маленькая и составленная по непонятному мне принципу подборка, но, мне кажется, это хороший повод продолжить читать Геру где-то еще.
* * *
Мел стереть сухою тряпкой —
так узбеки чистят снег, —
написать
куриной лапкой
дочь отец собрал в охапку
(кто кого собрал?)
и шапку
натянуть,
не видеть век.
Видеть зарево,
пустую
неприкаянную жизнь:
всю такую красоту, и
Камергерский, и Тверскую
улицу дороговизн.
Ощутить витрины рабство,
ты — отверженный Гаврош.
Лучше снежное убранство.
Мама, родина, пространство,
снег на кончиках галош
и, растаяв, на паркете
в коридоре.
Услыхать
штурмовать далеко море
посылает нас
и горя
испугаться перестать.
Мария Галина. Из цикла «Мертвый город»http://magazines.russ.ru/volga/2018/7-8/iz-cikla-mertvyj-gorod.htmlЧитая подборку Марии Галиной, я попала в мир, то ли антиутопии, то ли исторического романа. Мёртвый город существует вне времени — здесь с одной стороны тянутся силовые линии, с другой — горит пламя и старик, напоминающий Харона, предлагает перевезти героиню на другой берег, говоря, что всё нам поведанное может быть лишь ложной памятью. И тогда я задумалась — может быть, художественный текст это и есть ложная память. Он остается внутри нас и детали — желтые такие яблоки с битыми боками — заставляют помнить его лучше и ярче, чем реальную жизнь.
Подборка называется «Из цикла мертвый город», и хотя цикл приведен не полностью, даже выборка из трех стихотворений создает полноценную композицию с началом, серединой и концом. Лично мне интересно узнать, было ли продолжение у этой истории.
*
Здесь нет вокзала, сказал старик.
Но я точно помню, что был. Я помню вокзальную площадь… торговок семечками. И яблоками. Яблоки продавали ведрами. Желтые такие яблоки с битыми боками. Я полагаю, это падалица. Их никто не брал, но торговки все равно сидели.
Возможно, сказал старик, вам показалось. Ложная память.
Что – и яблоки?
Яблоки – то, что склонно казаться людям в первую очередь.
Но как-то, возразила она, как-то я же сюда попала.
Есть некоторый шанс, что вы жили здесь всегда, сказал старик.
Все равно должен быть вокзал. В каждом городе должно быть место, откуда можно уехать. Совсем уехать. Иначе этот город никуда не годится.
Здесь нет вокзала. Возможно, когда-то был. Очень давно. Когда-то и аэропорт был.
Что – спросила она, – отсюда нельзя уехать?
Если хотите, я могу перевезти вас на лодке, - предложил старик.
Нет, спасибо, – сказала она, – спасибо большое. Не надо.
Тогда отойдите отсюда, – сказал старик, – это место хорошо простреливается.
Екатерина Симонова. Уехавшие, высланные, канувшие и погибшиеhttp://magazines.russ.ru/volga/2018/7-8/uehavshie-vyslannye-kanuvshie-i-pogibshie.htmlЦикл Екатерины Симоновой посвящен путешествию — в другие страны, время и даже за грань между жизнью и смертью. Она сравнивает поэтов начала XX века и века XXI. Причем и те, и другие представляются давними ее знакомцами, о которых можно рассказать пару занятных баек, говоря себе — всё это превратится в историю литературы, а сегодняшняя лента Facebook — в антологию 2125 года. Будем надеятся, что мы сможем проверить ее смелое предсказание.
Сбрасывание с парохода современностиВ 2016 году мы с Александром Маниченко
даже хотели придумать такую премию:
ежегодное осеннее сбрасывание в Миасс
во время фестиваля «Дебаркадер» портретов
проштрафившихся и/или потерявших актуальность
поэтов, культуртрегеров и критиков.
Но одумались (=протрезвели).
А то-то была бы рада (в кавычках) Наталия Санникова.
Однако вернемся к нашим баранам:
итак, в начале декабря 1912 г. в гостинице «Романовка» в Москве,
в номере Бурлюка, был отправлен за борт первый десант
в виде Пушкина (ну, этому не привыкать), Толстого, Достоевского и проч.
И все бы хорошо, но затем они покусились на дражайшего Кузмина,
а вот этого футуризму я простить не смогла и не смогу,
поэтому в качестве личного протеста и борьбы за справедливость
последние 15 лет перечитываю не футуристов,
а исключительно кузминские дневники.
А ведь правы, правы были они от кончиков желтых блуз
до молодечески грязных ботинок:
настоящий поэт должен
не уважать, не стараться понять, а лучше сразу сбросить
с несуществующего, но желанного, как и любой идеал, парохода
хоть одного – другого – поэта.
А лучше побольше.
Ибо только через презрение и эмоциональное насилие
мы можем определиться со своими
эстетическими идеалами и найти свою поэтику,
а затем поддерживать свою авторитетность
в авторитарных поэтических кругах
(иногда мне кажется, что девять кругов ада
явно были списаны с поэтических кругов).
И никак иначе.
Именно поэтому
Есенин навсегда и всегда презрительно улыбается
при упоминании имени Пастернака,
Ходасевич не перестает называть стихи Георгия Иванова
прикладным искусством,
Брюсов показательно считает мандельштамовский «Камень»
эпигонством,
А Бунин при каждом удобном случае чихвостит Брюсова
дураком и плебеем.
Впрочем, Мандельштама Бунин тоже не любит.
И всех остальных поэтов – тоже.
И я уже мудро не буду перечислять всех,
кого назвала бездарностью Гиппиус
(курящая ароматизированную папироску,
набеленная сверх меры
и в розовой шляпке к рыжим волосам –
душка ж, да?).
Именно поэтому нельзя не оценить, к примеру,
«Антологию русской лирики первой четверти ХХ века»,
собранную в 1925 г. И.С. Ежовым и Е. И. Шамуриным
и переизданную в 1991 г.,
где все вышеуказанные кидальцы друг друга
иронично навсегда собраны под одной обложкой.
Именно поэтому лента фейсбука для меня –
черновой вариант антологии 2025 или 2125 г.,
где наконец –
рука к руке, висок к виску –
честно навеки рядом,
не возмущенные больше друг другом:
поэты «Транслита» и Ах Астахова,
поэты премии Драгомощенко и Григорьевской премии,
традиционалисты и верлибристы,
столичные и провинциалы,
уехавшие и оставшиеся –
посмертный
слепок
времени,
иллюзия
путешествия.
Ольга Сульчинская. Бессонная водаhttp://magazines.russ.ru/october/2018/7/bessonnaya-voda.htmlВоду присутствует почти во всех стихотворениях подборки Ольги Сульчинской — вода спекается в сытной миске, забывает пловца, шумит в трубах в чужом сортире пока город идет под воду, как под музыку. Недаром именно гроза — бушевание воды —заставляет героя финального стихотворения примириться с миром.
ГрозаИюнь отдает на вкус кому медом, кому раем,
Газированный воздух грозы волнует даже в квартире,
Где лысеющий журналист воображает себя самураем,
Имеющим про запас как минимум харакири.
Он добавляет в чай корочку апельсина,
Вынимает из телефона симку, аккумулятор –
И говорит себе, что любая боль выносима,
Если знаешь: так приказал император.
И когда прекращается ливень, светлеет на горизонте,
Он сидит в старом кресле и кажется даже милым,
И закатное небо в вечерней крови и золоте
Застает его в том же месте, уже примиренным с миром.
Сергей Золоторев. Стихиhttp://magazines.russ.ru/prosodia/2018/9/sergej-zolotarev.htmlКак писать стихотворения о любви, чтобы это не было избито, пошло и противно? Возможно, как в безымянной подборке Сергея Золоторева, когда и слова «любовь» то не звучит, но всё равно есть ощущение интимности, доходящей до таинства. Недаром в двух стихотворениях подборки есть упоминание обратной перспективы, которые использовали русские и византийские иконописцы для придания изображению большей сакральности. Линии на картине с обратной перспективой сходятся не на горизонте, а внутри человека, смотрящего на нее. Понимание стихов Золоторева тоже происходит где-то внутри, причем так, что не понятно, как объяснить их кому-то внешнему.
***
Тихо в комнате. Собака,
люди, ужасы, часы,
измеряющие время,
точно гоночные псы.
На берёзовом паркете
незаметно, как следы,
высыхает долголетье
с гулом кухонной плиты.
В промежутке между фазой
заземленьем и луной
происходят оба раза,
когда будешь ты со мной.
И пока на свете живы
в ожиданье ты и я,
у обратной перспективы
загибаются края.
***
Ободок, как у радужки глаза,
существует у точки любой.
Потому геометрия сразу
отпадает. Скорее, слепой
жребий, всей перспективой обратной
по картине рябой
золотые разбрызгавший пятна,
точно я – оловянный припой,
отдираемый только с тобой,
не идущий теперь на попятный,
деревянный стеклянный квадратный
ободок подбородок надвратной
точки с заячьей волчьей губой.