В июньском номере журнала «Новый мир» —
статья Ирина Сурат «Расстрел». Тема насильственной, расстрельной, смерти, роковой предопределенности, фатального знания и предчувствования, свободы и красоты – на примере всего нескольких стихотворений (Н.Гумилев, А.Ахматова, В.Набоков, И.Бродский, Л.Губанов и др.). Исследователь разматывает этот «клубок». Только поэта на краю гибели занимает восход солнца и вечная, никому не подвластная и никем не истребимая, жизнь («смертию смерть поправ»). «Расстрел – лишь один из видов государственного, узаконенного насилия, в советское время их было много разных, но именно расстрел стал поэтической темой, стал лаконичным символом огромного зла, которому противостоит поэзия как воплощение самой жизни».
В первом летнем номере «Звезды» —
«Летние письма» Инны Лиснянской. Публикация подготовлена дочерью Еленой Макаровой. «Я хорошо помню те времена, — пишет она во вступительной заметке. — Паранойя. Все на подозрении. Не только у властей предержащих, у самих себя. <...> Подозревать в сотрудничестве с органами можно любого. На лице не написано. Главное свойство стукача — мимикрия, умение принять любой облик. <...> Летние письма 1979-1987 гг. написаны на фоне этой истории. Открыто о событиях мама не пишет, они упоминаются вскользь и в весьма завуалированной форме. <...> По ним можно восстановить не только даты, но и сам ход ее поэтической мысли. Вдохновенный почерк левши рисует из слов косые нотные знаки — музыка слов. Именно музыку слова исследовала она тогда в ахматовской «Поэме без героя». В «метропольский» период мама, может быть, впервые в жизни в полной мере ощутила вкус свободы». Нужно прочесть эти письма, чтобы ощутить этот вкус свободы в насквозь несвободной стране.
В знаменской рубрике «Гипотеза» (№6, 2018) Виктор Есипов, пытаясь разгадать замысел («драматургию») стихотворения Семена Липкина «У гроба», видит образ Марины Цветаевой, который становится ядром интерпретации исследователя (
«Точно с первой горсточкой тепла…»). Не только строки, стихи, романы, книги, но и современные толстожурнальные публикации рифмуются между собой: литература как «одна великолепная цитата».
Но увидеть в этом «цитатном» сплетении особенный узор или рисунок — удивительная способность внимательных, поистине, талантливых читателей. Разглядеть литературные «мерцания» и сложить рисунок – это лучшее и единственно необходимое в деятельности исследователя и читателя. Открыть в «Онегине» фантастическую «Черную курицу», рассмотреть, высчитать и прочитать в произведениях классика «привет» Антонию Погорельскому (Алексею Перовскому), совершить изящный пируэт и выдать элегантный (очень пушкинский и очень по-пушкински) итог. Невероятной легкостью и вдохновенным полетом отмечены изыскания Елены Хабаровой: «"Воображения узывный глас", или Тайна малинового берета», опубликованные в уже упоминаемом
первом летнем номере «Звезды».
Здесь же, в «Звезде» Игорь Смирнов рассказывает о том,
«Как Владимир Набоков обманывал читателей («Соглядатай» — повесть об экранизации литературы)». Вооружившись интертекстуальным анализом в качестве «инструмента для расшифровки скрытого от профанных читателей смысла», исследователь обнаруживает новые источники набоковского текста: роман Луиджи Пиранделло «Покойный Маттиа Паскаль» (1904) и поставленный по этому произведению одноименный фильм Марселя Л’Эрбье (1925—1926). «В итоге сличения "Соглядатая" как с его литературным, так и с его фильмическим источником, можно утверждать, что Набоков уравнивает бытие после смерти с тем вторым рождением, которое дарует литературе искусство экрана», — утверждает автор статьи. Безусловно, весь я не умру, поскольку читатель-соавтор жив и будет жить.
Соположение кино и литературы находим в июньском номере «Урала»: киножурналист, киноблогер и председатель Уральского Холмсианского общества Александр Седов рассказывает о Шерлоке Холмсе и его «отражениях», попутно рассуждая о «диапазоне допустимых интерпретаций». Один герой, а прочтений (киновоплощений) — множество. По-настоящему интересная статья
«Шерлок Холмс в поисках идентичности», возвращающая читателей (что важно) к первоисточнику: «Не представляю себе современный триллер или криминальный сериал, в котором никого не убивают. А вот для Конан Дойла убийство не являлось обязательным элементом в половине рассказов. Главное, чем интригует автор, — причудливостью дела, неожиданным поворотом, игрой ума. Некриминальных сюжетов закономерно меньше, и на общем фоне они кажутся исключением, ибо сочинить детектив из пустяка, невинного недоразумения, из житейской путаницы, из банальной ошибки зрения или мнительности, то есть ex nihilo — из ничего и долго потом водить за нос читателя, который падок на криминал, — признак величайшего мастерства. Такие фокусы удаются не часто».
«Умение читать — это дар», — провозглашал в одном из своих эссе Денис Новиков. И у его собрания сочинений, выпущенного в начале года издательством «Воймега», оказалось немало читателей. «Эта книга – без преувеличения, самое долгожданное событие в мире современной русской поэзии за последние годы», — пишет Борис Кутенков в своей рецензии на книгу «И вся земля видна...» (Волга, №5-6, 2018, http://magazines.russ.ru/volga/2018/5-6/i-vsya-zemlya-vidna.html). Два отклика (два разных прочтения) на это издание опубликовано в июньском «Новом мире»:
«Сглаз железного века» Евгении Риц и
«А за всем за эти стоит работа...» Филиппа Николаева. Кажется, очень точные слова сказаны другом-поэтом (литератором) Филиппом Николаевым: «В области поэтической формы Новиков мастер лаконизма, пронзительной краткости. <...> Новиков обладал редкостной даже у мастеров версификации, поистине «пушкинской» способностью импровизировать стихом, рифмовать на лету, каламбурить. <...> Разговаривать он умел как высоколобо, так и на языке московских подворотен, но всегда с поразительной меткостью, красноречием и артистизмом. Плотность поэзии на единицу человек была в Новикове чрезвычайно высока, но стихи приходили редкими болезненными вспышками. <...> Типичный фокус Новикова – достичь богатой гармонии и весомости высказывания, одновременно естественности и неожиданности в предельно сжатом стиховом пространстве».
* * *
Будет дождь идти, стекать с карнизов
и воспоминанья навевать.
Я — как дождь, я весь — железу вызов,
а пройду — ты будешь вспоминать.
Будет дождь стучать о мостовую,
из каменьев слёзы выбивать.
Я — как дождь, я весь — не существую,
а тебе даю существовать.
Денис Новиков