ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Обзор новинок переводной литературы от 05.12.17

Обзор новинок переводной литературы от 05.12.17


Анна Аликевич

в е д у щ а я    к о л о н к и


Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М., преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).
Рецензия на роман Саулюса Томаса Кондротаса «Взгляд змия»
(Пер. с лит. Т. Чепайтиса. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017)



Уникальность ментальности Прибалтики в том, что она сочетает в себе европейскую литературную традицию и славянские начала, близкие нам. Это своеобразное двоедушие в хорошем смысле слова (если такое возможно) и двуязычие делают ее одновременно и частью нашего художественного мира, и наследницей сокровищницы Европы. Такова и душа Литвы — родная и чужая, искусная и глубокая, то поднимающаяся над моралью, то падающая в бездны отчаяния человеческой судьбы. Дитя своей трудной зависимой истории и невозможности быть ни с самодостаточным и устойчивым Западом, ни с трагической великорусской традицией, западнославянская литература дала нам таких классиков, как Томас Венцлова, Тадеуш Ружевич… и Саулюс Т. Кондротас.   

Главный роман современного литовского прозаика и сценариста Саулюса Т. Кондротаса, который сейчас перед нами, можно смело назвать «Преступлением и наказанием» нашего времени. Не только в отношении тематики: книга посвящена исследованию психологии преступника и того, как им становятся (подчас против воли). Но и по масштабу события — появление подобного текста говорит о существовании значимого для всей европейской культуры художественного мира, до сего дня скрытого от наших глаз, но сопоставимого по весу с мирами классиков психологического реализма. Оконченный в 1979 году и попавший нам в руки в переводе Чепайтиса в 2017-м, подобный художественный труд никогда не утратит актуальности, потому что он не современен, а вневременен, как всегда незаменим библейский ключ, открывающий двери любой эпохи.

«Взгляд змия» проще обозначить как историческое полотно, действие которого связано с литовской провинцией рубежа XIX-XX веков: повествование охватывает судьбу нескольких поколений одного бедного крестьянского семейства, семейства Мейжисов. Суровые условия жизни ожесточают нрав отца и деда, в то же время сплачивая маленький клан и заставляя его выстраивать собственные  законы, чтобы выжить, выстоять. Хрупкий внутренний мир, подкошенный лишениями, душевными драмами, болезнями, отчаянием, потерей веры и страданиями своего ближнего, сталкивается с непобедимым противником в лице враждебного внешнего. Социальные притеснения, неспокойные границы, формализм духовенства, средневековая медицина дополняются трагическим вмешательством сверхъестественного — некоего злого рока.
 
Не в состоянии выдержать свыше сил и утратив надежду на надежду, человеческая душа дает трещину, из которой и вырывается Зло – душегуб Криступас Мейжис. Впрочем, так ли он виновнее, чем капитан Уозолс, чем юный граф Перец, чем отчим Юозапас? Нет, не думаю. О, кто бы придумал такие весы, на которых можно было бы подобрать наказание, равное преступлению? Кто бы изобрел устройство, которое невинно осужденному возвращало бы обратно голову, а поруганной и брошенной нагой в снегу девочке – ее брачный венец?

Графа заинтересовала глава о Микенах… Он будто вновь прикоснулся к вечности, бесконечности времени, равнодушной ко всем, но не оставляющей равнодушным ни одного смертного, ибо все мы растаем в ней, как растаяли народы прошлого, их города, письмо, искусство, как растаяло множество людей до них и после них, причем всё происходило так буднично, естественно, словно ни у кого из живущих никогда и не было своей воли, были лишь точимые ветром и дождем горные породы, лишь гонимые ветром облака, лишь скорбно погружающийся в глуби камень или корабль – создание человеческих рук и мысли.

И в то же время это жизнеутверждающая книга. Когда уже нет Надежды и ребенок окончательно усомнился в бытии Божием, когда сознательный садизм по отношению к дитяти своему избавил отца от всего человеческого в нем, когда сын поднял карающую руку на грешную мать свою, сжигая ее живьем за нечеловеческие страдания, которые она причинила ему, — что уже может спасти такого человека? Что может помочь тому, кто пролил реки крови ближних своих, ибо ближние расчетливо и равнодушно покусились на единственное, что было у него – данную Господом жизнь? Только продолжение, только новая жизнь, дитя-будущее может если и не искупить, то подать надежду на искупление этому исстрадавшемуся чудовищу, роду человеческому, у которого лик зверя и взгляд змия.

Воды кликнут тебя, чтобы ты отринула всё и шла к ним в объятья, чтобы нырнула в них и забыла всё навеки. Смотри не отзывайся на их зов. Подумай в тот миг, что в воде ты превратишься в белую, мягкую, никому не нужную вещь. Думай, что Бог правит миром, придавая ему цель и направление. Для чего растет дерево? Чтобы вырасти, засохнуть и обратиться в прах? Нет, для того, чтобы вечно жил род деревьев».

Но не так страшны черствые, исполняющие букву закона и чтущие только «око за око» праведники, которые «полюбили свой долг», истязая телесно и душевно за несовершенные ими преступления собственных детей, как страшен станет этот ребенок, в котором была любовь к каждой травинке и каждому птенчику, а под конец осталось только желание «взять ружье с хорошим прицелом, сесть на самой высокой колокольне и расстрелять по одному всех людей на свете, от мала до велика».

Как же вышло, что душа младенца, которая вся – свет и радость мира, стала тьмой настолько ужасающей, что привела в дрожь главаря разбойничьей шайки, Криступаса Гонтаса, для которого кровь была вода? «Если свет, который в тебе – тьма, то какова же тьма?» И если не осталось ни одного достойного мужа в граде сем, то где ему оправдание перед Богом и ради чего ему спастись, если плод всех его деяний и учений – этот мальчик, сознательно вершащий зло ради зла и не находящий ближнему своему прощения или хотя бы сочувствия?

Криступас Мейжис – мститель и карающий меч, пробужденный теми, для кого всякая кара будет мала, ибо они сознательно отреклись от образа Божия в себе. Другой же необычный, рожденный, чтобы быть душой мира, мальчик – Анус Уозолс – судья, ведающий тайники душ людских и выносящий на свет божий то Зло, которое скрывают всеми силами. И как есть земное правосудие, дознаватель и мировой судья Серяджуса, так есть следователь миров иных – могильщик, похороненный заживо, и бродячий мудрец Лизан. Будет он ходить по земле до тех пор, пока самая неопровержимая и страшная правда не восторжествует и не выплывет, как бы старательно не закладывали ее архивными бумагами и не вычеркивали из летописей. Правда о жестокости, о зле, вершащемся с наслаждением, о человеке, у которого взгляд змия, о Кроносе, пожирающем своих детей, о садисте, распинающем пасынка за несовершенное преступление. Правда об офицере, для которого ничего не стоит предать доверившегося и использовать для душегубства своего ребенка, об отпрыске дворянского рода, погубившего три невинные души просто потому, что счел себя в праве. Правда о том, что эти достопочтенные и уважаемые согражданами люди, говорящие словами из Писания и чтущие законы, отказались от Бога в себе, от любви, прощения, милосердия, человечности - и стали на другую сторону, служа с холодным сердцем уже давно другому господину. Правда, которая никогда не будет забыта.


2.

«Она была высокой, выше нас с тобой. Кожа у нее была такая же белая, как у меня, и такая же гладкая. Гладенькая-гладешенькая. Ноги у нее были длинные, зад чуть уже плеч, а талию ты, дедушка, обхватил бы двумя пальцами. –Ну а грудь, Мейжис? Грудь для женщин очень важна.
Хм. С чем бы ее сравнить? Каждая из ее грудей была величиной с кошачью голову. Зато волосы были у нее как черное пламя… Глаза моей матери были зеленые, как те стаканы богемского стекла, из которых так славно пьется водка».   

Нимфоманка, погибшая от дурной, и затворница-бесприданница, брошенная после надругательства графа в снег. Сводная сестра, безвозмездно отдававшая свое тело любому, и судейша, возжелавшая подростка. Что ты сделал с ними, мальчик? Кто дал тебе право осудить свою мать казни огнем и вступить в сговор с темными силами, устроив свадьбу вод безответной Пиме? А что ты сделал с Региной? Да, они заслужили, но и ты не был ли среди них? Разве твое сердце было другим? Разве ты был способен простить ее, породившую тебя? Разве ты не отнял у них всё по крупицам за то, что они сделали с тобой? Разве не все в мире уравновешивается, и ты заслужил свое, как они заслужили свое? Тогда почему мне жаль тебя?

Этот маленький, емкий, очень продуманный по композиции роман, кажется, вмещает в себя весь набор художественных приемов, изобретенных ХХ веком. Но когда книга захватывает, а это именно такая книга, ты вспоминаешь старую пословицу: «Подлинное искусство в том, чтобы не было видно искусства». Умом ты отмечаешь необычное расположение глав, ретардацию, смену рассказчиков, игры с хронологией, с библейскими и шекспировскими аллюзиями. Вспоминаешь то «Великого инквизитора» (о, сколько перекличек), то… Пушкинского старого мельника из «Русалки», любуешься бесконечными предметными рядами, речевыми характеристиками и тем, как автор сумел в столь небольшой книге охватить столь многое. Но все это где-то на заднем плане, между прочим, потому что это роман о душе человеческой, о ее рождении, жизни и смерти – и ты тоже читаешь его душой, в которой он отзывается: сложно объективно оценить то, что субъективно берет тебя за душу.

Что есть душа человеческая до того, как человек отказался от нее, как сделали это образцовый военный Уозолс, ветхозаветный праведник Юозопас, атеист Перец, блудница матушка Мейджис, наконец, и сам Криступас?

Я почувствовал, что дедушки больше нет и уже никогда не будет. Не могу вам передать, какая тоска и боль объяла меня. Словно передо мной открылось большое пространство, и я одной ногой ступал туда, зная, что назад мне не вернуться. Я вновь разрыдался, но не так, как в тот раз, когда мы с отцом шли из сада, не тихо и легко, а так, словно плачем своим собирался вызвать бурю, сорвать с домов крыши, вырвать деревья, заставить реки выйти из берегов и залить усадьбы и пастбища, вызвать затмение луны и солнца и поставить на колени зверей полевых всего света. Мне надо было выплакаться, в конце концов я всего лишь маленький мальчик, хотя и Мейджис».

Не такова ли она, душа? Но душа – это и жизнь. Есть ли надежда, что она сохранится в красавице Пиме, которой Лизан предрек немыслимые страдания и долгую горькую жизнь? Сохранит ли ее художник и сердцевед, а ныне банкир Анус, узнав правду о деяниях своего отца? А священник Пялужис, ставший свидетелем и косвенным участником страшного злодеяния, но нашедший в себе мужество не содействовать «правосудию»? А две опустившиеся старухи, привратница и рыночная торговка, а некогда жена судья Анеле и красавица Регина?   

А еще душа у Кондротаса – это мир предков и своеобразного язычества, обитель не только христианства и Бога Единого, но и древнего культа, что доступен лишь ребенку да юродивому, или же тому, кто не утратил в себе человека, утратив всё.

 Так к «странному» мальчику Анусу после схватки с бандитами приходит душа погибшего татарина: «Подстреленный татарин спрашивает, почему он мертв, а капитан жив и судейша жива». Так маленький Криступас слышит перед смертью деда, как за душой последнего пришли его прародители: «Безалаберный предок на чердаке нечаянно сбросил на пол то ли шмат сала, то ли связку лука. Они бы не роились тут без дела». Не к этому ли потустороннему миру обращается и Лизан, предсказывая судьбу Пиме и много лет спустя рассказывая Анусу о конце Криступаса Мейжиса? Но, как бы то ни было, свет, который удается сохранить в себе и Анусу, и Лизану, и Пялужису, и Пиме – это христианский свет, свет прощения, милосердия, надежды, правды, веры. Правда проста и человечность проста, хотя не всегда они святы в высоком смысле слова: недаром Лизан замечает, что тот, кто говорит ласковые слова, никто перед тем, кто даст тебе кусок хлеба.

Не таковы апостолы Змия. Интеллектуал, тонко чувствующий и одаренный хладнокровный убийца граф Жилинскас привлечен античностью: «Ему пришлась по сердцу маковая отрава. Он слишком любит то, чего нельзя взять в руки, нельзя пощупать. Душа его раскололась на тысячу осколков, как разбитое зеркало, и ее уже не склеишь. Берегись его, он очень опасен, ибо вооружен неверием». Праведник Юозапас, с наслаждением карающий за проступки детей, однажды обратился в убежденного садиста, испытывающего удовольствие только от расчетливого причинения боли другим: «Он полюбил свой долг». И увидев эту улыбку наслаждения на лице своего отчима, ломающего ему кости за ложную вину, мальчик Криступас Мейжис превратился в того, имени которого боялись и злодеи: «Человека рано или поздно наказывают за содеянное. Я наказан, не совершив никакого преступления. Значит, я должен его совершить. У меня даже и мысли не было, что подобное равновесие может быть нарушено. – Ох, Мейжис, чую, добром это не кончилось. Что сталось с этими людьми? Ты их зарезал?»

Духовный брат Юозапаса, образцовый офицер Уозолс, начиная как «художник военного искусства», постепенно превращается в подобие фашиста, для которого люди лишь безымянные фигуры, которыми он с удовольствием хитроумно манипулирует, будь то мировой судья, его жена, солдат, бунтовщик, преступник или его собственный маленький сын, Анус. Людские потери для него – лишь список и прибавка или убавка жалования, и ему интересно наблюдать, как военные операции разыгрываются по его плану. И он совсем не думает о том, что его маленький молчаливый сын уже давно догадался о том, что «папа отказался от души», но только выбрал другой путь, не путь Криступаса Мейжиса.

Как бы увлекателен ни был сюжет романа, Кондротаса занимает в первую очередь исследование души человека: ее полнота и богатство при рождении, ее развитие и наполнение внешними событиями, ее чувства, переживания, тайники, свет и тьма в ней, ее детство и юность, способность любить и утрата этой способности – ее постепенное падение на самое дно и прохождение по всем смертным грехам. В этом Кондротас мучительно похож на Достоевского. Но тот свет преображения, который брезжит у русского классика, у Кондротаса призрачен. Не преображение и вера, но забвение и давность лет постепенно приносят мнимый покой оставшимся в живых героям книги, уже и самим не узнающим себя.

«Твори, если не хочешь быть одинок! – крикнула Белая Мать.
На сей раз голос Ак Аны был иным. Он уже не был голосом женским, но голосом вод бескрайних, голосом Времени, гремящим во все стороны света. Он разносился, как эхо, опалил, как пламя, воду, и Время, и крылья Кара Хана, требуя властно:
«Танрис, твори! Твори, Танрис Кара Хан!»
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 308
Опубликовано 06 дек 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ