Август-сентябрь 2017
Журнал
«Октябрь» (№ 5, № 6) предлагает читателю один из наиболее любопытных романов 2017 года – «
Учитель Дымов»
Сергея Кузнецова. Кузнецов продолжает разрабатывать раз найденную сюжетоносную жилу, в хороводе лиц и калейдоскопе событий воссоздавая Россию ХХ века. Перед читателем, всё ускоряясь, проносятся поколения, вращающиеся вокруг жизни жертвенной Жени, общей и ничьей жены. От повторов стирается уникальность персонажей, колесо сансары отщёлкивает шаблонные схемы: первый поцелуй, первый секс, сожаления и, перед смертью, опять грёза первого поцелуя: где моя юность, где моя свежесть? Упрощённость художественной структуры, предельная безыскусность языка призвана, вероятно, усилить проблемный вектор романа, его смыслозначимые вопросы: границы самоутверждения («идти своей дорогой» или «жить как хочу»); соотношение личности и общества («менять мир», «бороться с ложью» или «отгородить себе своё место»: «think global, act local»); ответственность перед потомками. Посвящённый событиям ХХ века, роман ищет контакта с дореволюционной культурной парадигмой, реинкарнируя Лизу Калитину, Попрыгунью и Душечку в женских образах и идейные споры Базарова с Кирсановыми, Обломова со Штольцем в мужских. А заканчивается – размышлениями о судьбе русской литературы: «
В шесть утра, с трудом оторвавшись от компьютера, Андрей вышел на балкон. Неизвестная птица щёлкала и клекотала. Пустой двор был залит призрачным утренним светом. Вдруг Андрей, перевозбуждённый и не спавший всю ночь, увидел повешенную на толстой ветви тополя женскую фигуру. Она была закутана в белое покрывало, покрытое черным бисером слов, и струйки крови – или красных учительских чернил? – стекали по ее голым мертвым ногам. Это был труп русской классики, до смерти замученной на школьных уроках».
«Учитель Дымов» – редкий (на самом деле, кажется, единственный) современный роман, не просто обращающийся к истории ХХ века, но продлевающий действие до века XXI – выравнивая ось времен, натягивая тетиву для стрелы в будущее.
В
«Звезде» № 8 доминирует деревенская тема. Живые зарисовки
Ирины Муравьёвой «В сторону Куны» – вспышка столкновения жизни и смерти, высвечивающая русский национальный характер. О том же, но мрачно и глухо,
Борис Хазанов в рассказе «
Огонь и сера». И стилистическим контрастом, легковесным мячиком самолюбования отскакивает от социальной тематики номера повесть
Юлии Старцевой «Коль пойду в сады али в винограды»: витиевато пересказанная история из издания «Русская старина» 1873 года о царёве человеке Егоре Столетове: «Ах, первоцветы, ах, травка зелёная! Миру возвращались краски. Скудное питерхсбурское солнце согрело пииту. И тут его позвали к ея самодержавию». Соглашусь с
Кириллом Анкудиновым: «
вместо сюжета – пустая коробочка "википедии", оклеенная "аутентичными" бриллиантами, яхонтами и перламутрами словечек». (Живой Журнал Кирилла Анкудинова от 21.08.17).
Ещё круче завёрнут и в самость погружён рассказ «Три пещеры» бывшего молодого учителя Артёма Новиченкова в
«Новом мире» № 3: «
Всюду гора в рост бледная. Спешить, не оглянешься, хоть без тропы, с верой. Теперь где поздно. И вот в луне видит он. Три темноты темнот. Одна под иной, третья сильно выше в сторону. И каждая страшнее предыдущей; уводит дальше. Но все равно: позади не он. Впереди мрак зато не свет». Удачным комментарием к этому рассказу приходится рассуждение Сергея Морозова:
«С годами разлюбляешь модернизм-абстракционизм. Ковыряние в словах, стилистические изгибы и извивы, поиск формы начинает утомлять. Видишь лишь какое-то катастрофическое понижение КПД в такого рода исканиях. Там, где можно сказать просто и впрямую, зачем-то громоздят невесть что» (Facebook Сергея Морозова, запись от 9.09.2017).
В том же номере «Нового мира» глава из книги
Льва Данилкина, ставшей лауреатом премии «Книга года» -2017: «
Ленин: пантократор солнечных пылинок». От Ленина – свиток фактов, от Данилкина – их отстранённо-ироничный анализ: «
Ленин умел конвертировать свое внутреннее бешенство в писательство – со скоростью, наводящей на мысль о книге рекордов Гиннеса», «Осмыслять потоки новой информации о войне финнов с насекомыми Ленин предпочитал в озере, где, похоже, и проводил большую часть времени. Чересчур энергичная манера Ленина держаться на воде – даже выступление российской женской сборной по синхронному плаванию не вызвало бы, судя по отчету Бонча, у дачников такого интереса, как заплывы его приятеля, — привлекла к Ленину всеобщее внимание... Ещё большее впечатление на самого Бонча произвели ленинские выходы ню из вод озера: тот казался ему похожим на Иоанна Крестителя».
Проза «Знамени» наполнила августовский «Журнальный зал» волшебством и тайной.
«Знамя» № 8 заканчивает публикацию романа
Ольги Славниковой «
Прыжок в длину», в котором писательница совершает личный стилистический прыжок – в высоту, избавляясь от избыточных сравнений, свинцовыми гирями висевших на лапках её изящной словесности. Обращаясь к тяжёлой доле «ампутантов», Ольга Славникова, как и
Анна Козлова в «F20» , делает ущербность метафорой личности. Главный герой романа, Ведерников (называемый автором только по фамилии), «не нравится себе совершенно». И кажется, что Славникова вынуждена постоянно влезать в шкуру неприятных ей людей, вскрывая «мир цвета плесени», изобличая даже проходных персонажей с беспощадной наблюдательностью:
…кисло-сладкая морщинистая тётушка в черной, словно дегтем обмазанной прическе и состоявший при ней костистый старикан в невероятно мятом костюме, с бровями из длинных, похожих на пожелтелые лески, волосин.
Но
мимо героев, задевая краем то одного, то другого, летит жизнь, весна юных душ, нерассуждающая человечность. Этот полёт – прыжок в экзистенцию. «
Это был великолепный прыжок, он стал бы рекордом среди юниоров, если бы каким-то чудом был засчитан… В самый центр силовой паутины словно ударил молоток, и паутина загудела наподобие гонга. Вот сейчас, понял Ведерников и, сосредоточенный на себе, абсолютно автономный и неуязвимый, пошел, пошел рассчитанным мощным разбегом, ощутил под правой толчковой доску отталкивания (измазанную глиной плаху на месте хронической аварии водопровода) и взлетел. Десятки зевак наблюдали, как тощий растрепанный парень сделал три огромных шага над раскопанными трубами и чахлым цветником, а потом сложился в воздухе и каким-то образом взмыл над остовом вросших в асфальт «Жигулей», чтобы вытолкнуть ребенка из-под страшных колес. На самом деле эта ликующая половинка секунды, когда не только Ведерников, но и все окружающее словно застыло на весу, как бы в высшей точке взлета, в невероятно точном равновесии больших и малых частей, — она и была целью. Затем –
жёсткая посадка на асфальт, рев ободравшего колени пацанчика, близкий зеркальный оскал внедорожника, жаркий дух его раскаленного нутра, хруст, кипяток по нервам, тёмный провал».
«Прыжок в длину» – роман о гениальной загадке Создателя, о человеческой натуре. Произведение, которое остается в памяти навсегда.
Рассказ главного редактора «Лиterrатуры»
Андроника Романова «
Иллюзия тишины», опубликованный в том же номере «Знамени», нежно и уверенно избавляет читателя от чувства хронологической защищённости. «
Прошлое и настоящее – одновременны», а значит, нет срока давности у ответственности и боли.
Поэтически эфирный рассказ
Дмитрия Веденяпина «
С Новым годом!» продолжает развивать тему мерцающей реальности: снегопад в июльскую новогоднюю ночь, встреча поэтов разных веков. А почему бы и нет?
Интонации
8-го номера «Дружбы народов», напротив, печальны. Дебютирует в ЖЗ
Сергей Прудников (земляк Романа Сенчина из Кызыла и, похоже, продолжатель его традиций в литературе) с талантливыми записками «современного тридцатилетнего». «Здравствуй, папа» – мужская жалоба на человеческую неустроенность, порванные связи, тоскливую бесприютность. «
Может быть внутренняя расстроенность родителей, это торжество паралича были отражением безрадостной и расстроенной окружающей жизни? … И тем сильнее хотелось навести хотя бы какое-то подобие стройности и порядка на том клочке, где они могли чувствовать себя спокойно и в безопасности».
Ещё один дебютант ЖЗ
Сергей Рязанцев изобретателен в словотворчестве: («
аморфная пингвинелла с большой грудью»), экспериментах с лексической сочетаемостью
(«император или его верный центурион опылил тебя своим светом», «её засыпал я листьями своих переживаний»). Его повесть «
Кочевники проспекта Возрождения» близка постмодернистской эстетике. «
Берём длинное слово. Например, слово «придурковатость». И из него цедим по капле родной язык. Урка, вор, дура, кровать, дурак. Получается практически роман. Или блатная песня». Ну или не получается. Хотя замечания критика излишни, автор справляется сам: «
Как ты мог? Начать так хорошо и кончить какашкой?»
Олег Ковун («Фрески эпохи Когусё») рассказывает, как могла бы сложиться жизнь Акакия Акакиевича Башмачкина в наше время. Однажды писарь-плакатист Иван Евгеньевич понял, что стал относиться к буквам, которые рисовал, как к живым, существующим в трёх, а то и в четырёх измерениях. Так в нём «проснулось искусство». И жило до тех пор, пока он не смог наконец-то (от буквы к морфеме, к слову, к сочетанию слов) собрать, воплотить в себе всю фразу. Тогда искусство кончилось. И он стал макетчиком. Он оживлял дело, которое было в руках. Но сам всё более холодел и умертвлялся. Пока не умер.
Ещё в номере
Илья Оганджанов с грустным производственным рассказом о современности «
Беспроигрышная лотерея»,
Евгений Войскунский с отрывком из романа о послевоенных репрессиях «
Дело Кузнецова» и
Игорь Булкаты с циклом рассказов «
Фигляр предзимья» о военных трагедиях и семейных потерях.
Дорогая редакция, это было грустно.
«Урал» № 8 открывает
Светлана Кузнецова с романом про свою жизнь «
Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за Глазом динозавра». Чтобы было не совсем уж «про себя», писательница добавляет «взгляд и нечто». («О чём бишь Нечто? Обо всём»): «
Все они – Холодильник, Беспилотник и другие машины – общались без всяких проводов на любом расстоянии: в этом мире в каждой географической точке планеты и, может быть, даже на Северном полюсе люди и вещи были подключены к Глобальному Облаку…Размышляя об Облаке, я вспоминала всемирный мозг, или интернет — как называли его в том мире, из которого я была родом. Несомненно, Облако было почти то же, что интернет, только с гораздо более широкими возможностями». Проза Кузнецовой легка и приятна как процесс, как прокручивание фейсбучной ленты, но вот вопрос: в первом романе она рассказала все самое интересное: от раннего детства до учёбы в Литинституте. О чём же будет второй?
Дмитрий Петелин в зарисовке «
Не связывайтесь с писателями» юмористически обосновывает то же, что и серьёзный ученый
Татьяна Черниговская в интервью 2010 года: будущее за гуманитариями. Ведь писатель не только создаёт художественные произведение, но и активно преобразует реальность: «
Он запускает информационную крылатую ракету, которая влетает вместе со словами сначала в головы отдельных людей, потом в какое-то коллективное бессознательное и уже оттуда выскакивает в любой точке пространства и поражает цель».
Рассказы-эпизоды
Карена Арутюнянца «
Про бомжа Васю и остальных» – музыка Моцарта, грустно-весёлая, переменчивая – allegro, vivo, вперед, вперед, движение – это жизнь: «
Кошки дрались и истерично кричали. Ветер перебирал листву. Сердце стучало. Жить хотелось. Ужасно. До боли. Но как-то иначе… Он увидел краешек солнца. Этот краешек показался ему совершенно беспомощным, но он успел заметить, что краешек растёт и всё больше и больше покрывается позолотой. И тогда он шагнул. Он шагнул» – в жизнь. «Про бомжа Васю и остальных» – моё второе счастливое открытие в августовской прозе ЖЗ после романа Славниковой.
Еще в номере
Сергей Шуба с рассказом «
Дэнь И» про китайца, эмигрировавшего в Таджикистан, и
Владислав Пасечник с новеллой о злоключениях доисторического филолога, шумерского переписчика Синги, совсем не эпического героя, скорее «маленького человека», подавляемого рабами, львами, кочевниками. В любое время трудно быть филологом!
В
«Неве» № 8 «странная повесть» В. Кантора (одного из 25-ти крупнейших мыслителей современности, как сказано в аннотации) «
Нежить, или Выживание на краю подземного мира»; роман
Александра Мелихова «
Благая весть» о поисках своей глубины и бога – и чудесные рассказы
Олега Рябова «
Смерть старика. Губы русалки»: о нас, о мире, о детской способности видеть радость и свет, сохраняющейся у лучших из нас даже в старости.
Рейтинг ЖЗ «выбор читателя» на первое место по количеству прочтений определил
Катю Капович с повестью «Вы в порядке, сэр?»
(«Новый берег», № 56). Язык повести проверяется на прочность англицизмами (слишком простые конструкции, слишком прямой порядок слов, слишком частые связки: он, она, был…). Плоть повести напряжена и рациональна, как европейская женщина: много эскизных деталей, много любовных связей, описанных по-деловому сухо. «
Ему нравилось, что она никогда не говорит о чувствах. Возможно, их у нее не было…». При этом жизненные наблюдения автора ценны, обобщения верны, выводы честны. Легко и приятно влюбиться в интеллектуальное обаяние текста Кати Капович. Герой ведёт мастер-класс для писателей. Между фантастами и реалистами он выбирает реалистов: «
они только казались очень разными: внутри обнаружилась общая подростковая страсть к самодраматизации. Писатели пользовались третьим лицом, их протагонисты мучились осознанием несостоявшейся жизни. Где-то к четвертой странице мужчины принимали решение уйти из семьи, женщины же продлевали пытки до восьмой страницы. Утром герой садился в машину, чтобы ехать, как обычно, на работу. Залитая цементом парковочная площадка за домом подчеркивала серую рутинность жизни…Через полторы страницы реминисценций герой «вдруг» находил себя на дороге, ведущей прочь из города. После семи миль бессознательной гонки он «вдруг» выруливал на обочину под удивленный пристальный взгляд полицейского. В кадр входило неизбежное боковое зеркальце, в котором наш герой «вдруг» видел свое бледное лицо, и в тот самый миг склонившийся над ним полицейский спрашивал: «Вы в порядке, сэр?» Для того чтобы скрыть самоубийственное настроение, герой нарочито широко улыбался. «Всего доброго, сэр!» – говорил полисмен. Следующие десять миль дороги герой думал о том, что для него значило «быть в порядке». Персонажи Кати Капович размышляют, понятное дело, о том же. В жанровой рамке европейской новеллы русские эмигранты тоскуют. Кто виноват? Жена, которая раздражает? Бизнес, который не ладится? Или сам герой, «эгоист и романтик»? Что делать? Помогает русская «перцовка» и драка.
Еще одну попытку симбиоза русского слова с нерусской ментальностью предлагает
Сноб (13.08.), публикуя рассказ
Александра Чанцева, к.ф.н., япониста, культуролога-эссеиста и прозаика, под названием «
Пыльца мёртвых». От японской природоцентричности здесь забавные зарисовки: «
Ландыш – самый медленный цветок. Он распускается почти всю зиму под неусыпным контролем кроликов (поэтому у них красные глаза)». Наблюдаемое не сакрально, всё лишь повод для личностно ориентированного европейского трагизма: «
Все больше дней похожи на забытую в парке детскую варежку. Её подняли и повесили на дерево, но даже если найдут, то ребенок из нее скоро вырастет». Текст – стихотворение в прозе. Месседж – обида. Как всё печально, всё-всё печально! Зато лично для меня в этом тексте есть находка – вот же она, плодородная среда для статусов «вконтакте»: «
Привыкай не к миру, а к тому, что он станет тебе абсолютно чужим», «Жизнь – одиночная камера с неопределенной датой казни», «Поймешь политику, только когда та станет историей».
Закончить хочу на позитиве. Только что стало известно, что рассказ
Андроника Романова «Иллюзия тишины» получил диплом лауреата на XV международном литературном Волошинском конкурсе. А августовские «
Сибирские огни» публикуют рассказ
Андроника Романова «Джекпот» – как раз про мечту о Крыме и про то, что любовь – смысл бытия.